запихнуть потом, хоть ногами топчи.
Лиза кивает. Она много раз наблюдала, как Евгения Николаевна приоткрывает дверцу, вбрасывает в образовавшуюся щель какую-нибудь вещичку и тут же захлопывает и ловко проворачивает вечно торчащий в скважине ключ.
Наконец Евгения Николаевна вырывается из платья и отбрасывает его на кровать. На ней остается только белье: тошнотно розовый стеганый лифчик из атласной синтетики с широкой пластиковой – видимо, вечной – застежкой на спине и отделенные узкой полоской налитой пятнистой плоти не менее розовые хлопковые трусы – огромные, вместительные. Поверх трусов – древний пояс для чулок, к которому Лиза совсем недавно пришила новые резинки.
– Разберись уж с буфетом, пожалуйста, – говорит Евгения Николаевна и, тяжело дыша, бережно поправляя ничуть не разлохматившиеся волосы, вытирая испарину со сморщенной груди, снова плюхается на кровать. – Что на выброс решишь – в сторонку отложи, я потом пересмотрю, вдруг что-то важное. Иди, девочка, что ты застыла? Голых старух не видела никогда?
Лиза и правда никогда не видела голых старух, но дело не в этом. Она просто вдруг вспоминает, что руки ее не пусты. Еще мгновение уходит на то, чтобы вернуться мыслями к содержимому полотенца.
Пятясь, Лиза выскальзывает из комнаты.
– Чувствую себя королевой, – смеется ей вслед Евгения Николаевна.
Лиза никак не может решить, как быть с ремнем. Уже в коридоре ее настигает возглас: “Полотенце-то мое оставь, куда потащила!” Не обратив на него никакого внимания, Лиза идет в ванную и запирается там.
Первым делом она швыряет полотенце с ремнем на стиральную машину, выуживает из ванны плавающее там белье, слегка отжимает, чтоб не лилось на кафель, туго забивает им глотку стиральной машины и запускает стирку. А затем снова и снова комкает полотенце вместе с ремнем, лихорадочно соображая, как незаметно вынести его из ванной и куда пристроить в рюкзаке. Но как ни старайся, комок все равно получается слишком крупным. Такой не спрячешь. Придется развернуть полотенце и встретиться с ремнем один на один.
Несколько минут, прикрыв глаза и опершись на стиральную машину, Лиза глубоко и громко дышит, пытаясь собраться с силами.
– Ты чего там пыхтишь? – интересуется Никита из-за двери. – Скоро выйдешь? Мне тоже нужно.
Лиза что-то невразумительно бурчит в ответ и открывает глаза. Полотенце развернулось, и ремень лежит, сложенный пополам по разрыву, изнаночной стороной наружу. Теперь он совсем не выглядит опасным. Но Лиза все равно избегает смотреть на него – общеизвестно, что голова Медузы Горгоны, даже будучи отрубленной, способна превратить тебя в камень. Бычья голова, конечно, не тянет на горгонью, но это совершенно определенно одна из ее змей – мертвая, но ни на миг не переставшая нести смерть.
Лиза осматривает ванную. Где-то здесь ей придется схоронить змею, снова обвернув ее полотенцем – так, чтобы ее никто не нашел до послезавтра.
Никита настойчиво барабанит в дверь.
Быстро, Лиза, быстро! Соображай! Под ванну не спрятать – там все зацементировано и заложено плиткой. В бачок унитаза? Заметят, что сливается меньше воды. Никита точно заметит, он все всегда замечает. Нужно было сунуть в стиральную машину с остальным бельем. Забить в пододеяльник. Так бы точно никто не нашел. Вынесла бы развешивать в общей куче на балкон, там сунула бы куда-нибудь. А теперь-то что?
Лиза снова заворачивает ремень в полотенце: туго, как нежеланного младенца, пеленает змею и сует получившийся сверток в сплетение труб за стиральной машиной, проталкивает поглубже.
Сливает воду в унитазе, включает и выключает воду в раковине и, откинув крючок с двери, вытирает и так сухие руки полотенцем. Посторонившись, пропускает Никиту и выходит из ванной.
Лизу ждет буфет.
Полку она открывает не сразу. Вначале перемывает и перетирает всю посуду из верхней части буфета. Лиза приучена двигаться сверху вниз. Да и не хочется оставлять хрупкое напоследок, мало ли какие истории она встретит внутри.
Наконец дело доходит до откидушки.
Евгения Николаевна стоит, как портрет великой актрисы: чуть поодаль, чуть позади, по-оперному сложив руки и по-вороньи наклонив голову, – то ли сторожит, то ли добычу высматривает.
Лиза опасливо проворачивает ключ и тянет за него, приоткрывая столешницу.
– Ты ключ-то вынь и положи на верхнюю полку, упадет иначе, не найдем потом под хламом, – переступая с ноги на ногу, советует Евгения Николаевна.
Втянув носом воздух, Лиза резко откидывает столешницу.
Все так, как предсказывала Евгения Николаевна: вещи немедленно растекаются по крышке, кое-что даже падает на пол: слева – старый кожаный очечник, справа – плотно свернутый удлинитель.
– Так вот он где! А я с ног сбилась – ищу! – бросается к удлинителю Евгения Николаевна, хватает его, прижимает к груди, снова отступает на почтительное расстояние и застывает, в любой момент готовая узнать, броситься и выхватить.
Лиза извлекает из вскрытого брюха буфета вещь за вещью, постоянно оглядываясь, чтобы продемонстрировать, что именно она извлекла, и затем раскладывает органокомплекс на кухонном столе.
Евгения Николаевна со своей стороны стола разыгрывает передачу “Жди меня”: поминутно восклицает, хватает и утаскивает куда-то давно потерянные и оплаканные вещи, о самом существовании которых все уже давно забыли: любимые солнцезащитные очки Павлика, удобнейшую латунную лупу для разгадывания кроссвордов (давно куплена новая, но эта-то – любимая!), отцовские ордена в коробке из-под электробритвы и его же письма с фронта – в коробке из-под конфет, тщательно перевязанной сразу двумя выцветшими шелковыми лентами неопределенного – то ли персикового, то ли бывшего вишневого цвета.
– Старость не радость, старость не радость. Подумать только, о папиных орденах позабыла, – тихонько квохчет Евгения Николаевна, и в этот момент Лиза, уже разобрав почти все вещи и вещички, вдруг видит, что в нише, у самой дальней стенки, перегораживая почти всю ее, стоит еще одна коробка – вообще-то очень знакомая.
Еще не открыв ее, просто притянув к себе, Лиза заранее знает, как туго пойдет защелка – она сама пару недель назад слегка подогнула язычок, чтобы разболтавшийся замочек не распахивался попусту.
Еще не подняв крышку, Лиза вспоминает, как в незаметном дальнем уголке надорвана синяя шелковая обивка, вся в муаровых разводах.
Лиза слышала о дежавю, но сама испытывает его впервые. Подняв верхний уровень и зафиксировав его паучьи суставчатые ноги, она внезапно замирает от острого чувства узнавания: это же оно, оно! пятно в виде бабочки с волнистыми крыльями, так похожее на давно забытый график дзета-функции Римана! а вот другое, совсем как череп! а вот и лужа крови на ложке. Яся сказала, что отчистила серебро сама! Обманула?
Лиза подхватывает подол своего фартучка, яростно трет им увесистую рукоять ножа, тут же бросает его, хватается за ложку, трет и ее. Пятна бледнеют.
– Евгения Николаевна, – выдыхает Лиза, нащупав стул и посадив себя на него – так трясутся ноги. – Евгения Николаевна, откуда у вас этот набор?
Евгения Николаевна какое-то время рассматривает
