Илья не представлял и представлять не желал.
– Она у одного типа… Он свято верит, что ее писал его дед. Пять штук евро просит, паскуда… Я его и так уламывал, и этак, а он ни в какую!
Генка вновь сплюнул.
– Я уж думал, что кредит брать придется, а тут Танька звонит, что, типа, все наши будут… и ты с ними. Нет, прикинь, какая удача?
– Не для тебя.
– Чего? Ильюшка, ты что? За старое дуешься? Брось, сколько лет прошло… Нельзя быть таким злопамятным.
Наверное, нельзя. Или все-таки можно? Да только не в прошлом дело, а в нелепости этой его теории. Крамской. Картина неизвестная… Легкие деньги, которые сами в руки идут.
– Ген, мне жаль, но я денег не дам.
– Жлоб ты, Ильюшка… – беззлобно произнес Генка. – Смотри, сам себе локти потом кусать будешь.
И посторонился, пропуская.
Надо же, Илья и не рассчитывал отделаться от него так легко.
Дверь вдруг открылась. И светом плеснуло в глаза, заставляя зажмуриться.
– Вот вы где, мальчики, – раздался нарочито-веселый Танькин голосок. – А я вас обыскалась уже!
– На кой…
– Геночка, будь паинькой, не ругайся. Ильюшечка, ты уже покурил? А то мы там…
– Покурил, – ответил за Илью Генка. – Так накурился, что из ушей скоро закапает.
И хохотнул.
Теперь Илья увидел его лицо, одутловатое, некрасивое. Волосы подстрижены кое-как, да и то глядятся сальными. Уши оттопыренные торчат. Выделяется хрящеватый нос и узкие губы. Вялый рот с отвисшею нижней губой. А ведь когда-то… Нет, нельзя было назвать Генку красавцем, но было в нем что-то этакое, притягательное, что заставляло девчонок млеть и искать Генкиного общества.
– Смотри, Ильюшка, не доведет она тебя до добра!
– Не слушай, – фыркнула Танька, повиснув на руке. – Вечно он болтает, не думая… господи, кто бы мог подумать, что наш Геночка станет этаким убожеством… А помнишь?..
– Помню, – отрезал Илья, перебивая ненужный выплеск воспоминаний. Неужели ей и вправду доставляет удовольствие копаться в памяти, вытаскивать какие-то нелепые, не нужные никому эпизоды?
– Слу-у-ушай, – протянула Танька, которая не собиралась отпускать руку Ильи. – А ты и вправду стал таким…
– Каким?
– Солидным. Женат?
– Нет.
– Но был?
– Был.
– Развелись?
– Да.
– Ильюшенька, не будь букой. Мне же любопытно! И вообще, здесь все свои…
Эту нелепую мысль ему внушали класса с пятого, Илья верил. Глупым был. А в выпускном выяснилось, что своих вовсе нет, но есть разные.
Всякие.
– Я вот не стесняюсь признаться, что развелась… Господи, он был таким… Когда-то влюбилась, просто с разбегу! И казалось, что жизни без него быть не может. Поженились… жили… я ему бизнес строить помогала. А когда выстроила, то оказалось, что я вовсе ему не нужна. Помоложе нашел. И ладно бы гульнул, все гуляют…
Танька затащила на второй этаж.
Здесь было тихо. То ли чужие встречи уже закончились, то ли вовсе не начинались, что тоже было вполне возможно. Главное, что тишина эта Илье нравилась. А Танька – нет.
– Так эта стерва умудрилась залететь. – Танька плюхнулась на продавленный диванчик и ноги вытянула. Ноги были хороши, и Танька об этом знала. – А мой, как услышал, так сразу себя папочкой вообразил… и разводиться начал… поначалу я еще надеялась, что образумится. А потом… Думаю, на кой ляд мне нервы мотать? Любви-то особой нет…
– А дети?
– И детей нет… Слушай, Ильюшенька, может, посидишь тут, а я за шмотками нашими смотаюсь? Если, конечно, ты не собираешься и дальше…
– Не собираюсь.
И вправду, уходить пора, только надо бы еще придумать, как от Таньки отделаться. В разводе и, стало быть, в поиске. Или даже полагает, что отыскала того, кто способен удовлетворить ее запросы. Слов не поймет. Намеков не услышит. Танька всегда слышала лишь то, что хотела… и уйти ушла, обернулась на пороге.
– Не шали. Скоро вернусь.
Шалить Илья не собирался, он встал – диван был жутко неудобен – и прошелся по коридору, останавливаясь перед каждой дверью.
Помнит ведь.
И небольшое это фойе… и диваны, правда, двадцать лет тому они были роскошью, поставленной в школе директором мебельной фабрики, сыну которого требовалась золотая медаль… Вручили ли? Илья не помнил. А вот диваны на каждом этаже – прекрасно. И завуч, которая бегала с этажа на этаж и шипела на всех, кому вздумалось бы на диваны присесть.
Они для красоты.
И для проверяющих.
Для них же кованые подставки для цветов. И сами цветы, почетная обязанность по поливу которых ложилась на плечи дежурных. Дежурные мрачнели и старались от этой обязанности откосить.
Иногда получалось.
Как бы там ни было, но школьные цветы в воспоминаниях Ильи имели вид печальный, обреченный даже… А стойки другие купили, до самого потолка. И цветов стало больше. Из-за них он и не сразу и заметил, что в фойе он не один.
– Извините, – произнес Илья, разглядев в темном углу темный же силуэт с желтым пятном планшета.
– Это вы меня извините, – ответили ему, и силуэт поднялся. – Мне стоило дать знать о своем присутствии. Неудобно получилось…
Он ее помнил.
Смутно.
Долговязая. И волосы все так же стягивает в конский хвост. Правда, теперь на ней не шерстяное коричневое платье, а джинсы и просторный свитер, но так даже лучше.
– Будто я подслушала ваш разговор…
Она смутилась. Точно. Она всегда легко смущалась и держалась в стороне ото всех, потому что была слишком высокой и тощей, чтобы соответствовать прежним канонам красоты.
Каланча.
А звали-то как… прозвище вот в памяти сохранилось, имя же… каланча-каланча…
– Вера, – представилась она.
«Верка-каланча… дай два калача»… Дурацкая фраза, напрочь лишенная смысла, а когда-то была едва ли не вершиной поэтической мысли…
– Илья.
– Я вас помню. Вы мало изменились.
– Вы тоже.
– Такая же тощая и длинная? – В сумраке не разглядеть лица, но Илье показалось, что Вера улыбается.
– Да. А я… Неуклюжий и мрачный?
– Не мрачный, скорее сдержанный.
Напросился на комплимент, называется. А и… пускай себе напросился.
– Прячетесь? – спросил Илья.
– Прячусь, – не стала отрицать очевидного Вера. – Вообще не понимаю, зачем сюда пришла…
– Как и я… Танька умеет быть настойчивой.
– И это правда. – Вера убрала планшет в сумочку. – Явилась… сижу вот… время теряю попусту… Надо бы домой, но одежда наверху и как-то вот… неудобно.
Именно. Неудобно. Потому что если подняться, то всенепременно кто-то пристанет с разговорами… или заведут речь о том, что встречу надо бы продолжить в ресторане. И кто-то будет пьян, кто-то зол, главное, отделаться от всех не выйдет.
– На диване вам удобнее будет, – нейтрально произнес Илья, потому что молчание затягивалось, и пауза эта раздражала.
А Танька куда-то сгинула.
Никак отвлекли.
– Наверное, но я…
– Прячетесь.
– Да. – Она все же рассмеялась тихим смехом. – Генка прицепился.
– И к вам тоже?
– Да. – Она все же выбралась из своего закутка. – А что, и вас…
– Предлагал поучаствовать…
– И денег просил?
– Именно. И у вас…
Странно быть на «вы» с человеком, с которым одиннадцать лет знаком был.
– Пять тысяч евро, – сказала Вера. – Я не дала.
– И я…
Снова молчание. Время тянется. Илья слышит, как тикают часы. В темноте только и виден, что белый их циферблат… Наверняка полночь близко.
– Хотите, я вашу куртку принесу? – Ожидание сделалось невыносимым. – А то и вправду пора уже честь знать…
– Хочу, – не стала кокетничать Вера. – Она такая… кожанка коричневая. Без воротника. Но с замка свисает брелок-дракон.
Надо же.
Брелок.
Дракон… у Верки-каланчи… Она до сих пор стесняется того прозвища, и поэтому сутулится, или просто уже в привычку вошло, и она не замечает за собой этой сутулости.
Спрашивать Илья не стал.
Вышел.
И поднялся по лестнице. Замер… Из-за первой двери, кажется, там был кабинет истории, доносились голоса.
– Послушай… ты не понимаешь! Это же сотни тысяч… миллионы! Да такие находки переворачивают весь мир! – Генка говорил страстно, пусть и язык его несколько заплетался. – Я же немного прошу… и увидишь, все вернется…
Мимо двери Илья прошел на цыпочках, хоть от такой предосторожности самому смешно было. Нашел кого бояться.
А в классе было пусто. Почти. Дремал за столом Васечкин и, когда дверь открылась, встрепенулся, уставился на Илью сонными глазами.
– Ты…
– Я.
Таньки нет. И одежды ее тоже нет… Значит, исчезла со всеми, нашла себе другую цель, решив, что Илья слишком неподатлив?
– А где все? – поинтересовался Илья.
– Так… уехали… бухать уехали… а меня вот бросили. – Васечкин всхлипнул. – Все меня бросили… и ты, Ильюха, бросишь…
– Всенепременно. – Илья подхватил свою куртку, на рукаве которой обнаружил темное жирное пятно. И Верину кожанку.
– Ничего. – Васечкин всхлипнул и вытер придуманные слезы ладонью. – Я вам всем… Я вам всем покажу!
