Иван Федорович во все глаза смотрел по сторонам: сплошь каменные двухэтажные дома, Рязань до пожара 1837 года была деревянной, а после пожара оделась в камень. Даже тротуары вымощены не деревянными чубуками, а гранитным булыжником.
Лавки, магазины, снова лавки… Улица Московская — торговая. А вот и красавец дом купца Масленникова с нарядным лепным фасадом и башенкой-шпилем над парадным входом на углу с Никольской улицей. Говорили, что купил его Масленников у купца Юкина аж за восемьдесят тысяч, а это — сумма, которую он, Иван Федорович Воловцов, сможет скопить из своего жалованья за сто десять лет. Если, конечно, не есть и не пить, и жить лет до ста пятидесяти…
Миновали перекресток с Селезневкой. А вот и трехэтажные «Шестиротные казармы» Волховского полка, и керосиновая лавка купца Селиванова, которого молодой новоиспеченный следователь окружного суда Иван Воловцов однажды допрашивал как свидетеля по делу кражи из соседнего с лавкой дома купца Антонова двух китайских ваз общей умопомрачительной стоимостью в триста тридцать тысяч рублей серебром. Проехав Базарную площадь и оставив по левую руку Александро-Невскую часовню, похожую на маленькую церковь, свернули на Почтовую улицу. Квартал, и поворот направо, на длиннющую Астраханскую улицу, бывшую некогда частью тракта, соединяющего Москву с Астраханью. Пройдя через Ямскую площадь, где некогда стояла Ямская застава и заканчивался город, Астраханская улица разветвлялась на Касимовское шоссе — главную улицу слободы Ямская-Касимовка и на Астраханское шоссе — главную улицу Ямской слободы, на которой и проживала тетка Ивана Федоровича Воловцова.
Ехали по Астраханской улице долго. Во-первых, протяженностью она более версты, а во-вторых — как-никак центральная улица города, и на ней есть что посмотреть…
Перво-наперво миновали монументальное здание Дворянского собрания с колонным портиком и трехэтажный угловой корпус лучшего в городе заведения гостиничного типа, содержали которое обрусевшие немцы Штейерты. Здесь, если бы с теткой Воловцову показалось неуютно или же если бы он почувствовал ее недовольство, связанное с его приездом, и намеревался остановиться Иван Федорович.
Проехали по мосту через тиноватую речку Лыбедь, что делила город на две части: Московскую и Астраханскую, и миновали классическое двухэтажное здание Первой мужской гимназии. Почему классическое? Да потому, что точно такое же здание, построенное под Первую в городе гимназию, имели Казань, Нижний Новгород и Тверь. Затем проехали мимо корпуса мужской прогимназии и частной гимназии Радушкевича.
А вот и приземистый двухэтажный «банковский дом», где находились филиалы Торгового и Русского торгово-промышленных банков. Вся купеческая Рязань — тут, не извольте беспокоиться…
Через квартал — отделения Дворянского и Крестьянского земельных банков. За ссудой под залог земли — пожалуйте сюда, в двухэтажный особняк с парадным фасадом и башенкой-куполом. В бытность свою в Рязани Воловцов никогда не бывал в этом здании: и закладывать было нечего, и ссуду брать не под что. А вот угловое двухэтажное здание Окружного суда, что они проехали ранее, Ивану Федоровичу очень даже знакомо, его Воловцов посещал исправно в течение четырех лет своей службы судебным следователем у окружного прокурора Рязани коллежского советника Александра Александровича Воронина. А теперь он и сам коллежский советник, которому до статского советника, ежели его превосходительство прокурор Московской Судебной палаты слово свое сдержит, — рукой подать.
Купеческие особняки с каменным первым этажом, отданным под лавки и склады, ухоженные мещанские домики с квартирами под наем, околоточный полицейский участок, Пожарный двор с каланчой и казармами и, наконец, каменные столбы-башенки старой Ямской заставы, говорящие о том, что, собственно, город кончился, и началась Ямская слобода.
Нет, это была не та слобода с ямскими хибарками, в которых ютилось многочисленное ямщицкое семейство, кормившееся с огородов. Эта Ямская слобода лет сорок как канула в Лету… Теперь это была слобода купеческих и мещанских домов, часто в два этажа, со своею Николо-Ямской церковью в просторечии, и церковью во имя Святого Николая Чудотворца в официальном обращении.
Знатная церковь. Одна из лучших по красоте и убранству во всей Рязани, чем слободчане весьма гордились. В этом Воловцов снова смог убедиться, когда они проехали мимо нее. Купола церкви и колокольни были видны даже с Оки-реки, не говоря уж о Трубеже…
А вот и дом Феодоры Силантьевны Пестряковой.
Все, приехали…
— Ты? — Тетка аж всплеснула руками от неожиданности, когда Воловцов открыл калитку и вошел во двор, где Феодора Силантьевна копошилась по хозяйству.
— Я, — заулыбался Иван Федорович, довольный произведенным эффектом неожиданности, не вызвавшим, однако, у тетушки даже самого малозаметного недовольства. — Что, не ждали?
— Ты бы хоть написал, предупредил, телеграмму бы послал, — пропустила мимо ушей это «не ждали» Феодора Силантьевна. — Я бы как-то приготовилась, что ли…
— А чего готовиться, — усмехнулся Воловцов. — Генерал, что ли, к тебе приехал… К тому же все получилось как-то быстро: получил отпуск, сел на поезд, и вот я здесь…
— А ты все больше на отца становишься похож, — после недолгого молчания заметила тетушка. — На Федора… Не женился еще?
— Нет, некогда все.
— Ты с этим «некогда» так и проходишь бобылем до седых волос, — покосилась на племянника Феодора Силантьевна. — А время, дорогой племянничек, чем ты старше, тем скорее движется. Бывает, год прошел, а тебе кажется, что пара месяцев будто бы… — произнесла она с затаенной грустью.
— Это я уже заметил, тетушка, — промолвил Иван Федорович, думая о чем-то своем. — Это верно, время для каждого возраста разную скорость имеет. Когда был мальчишкой, так сутки до того нескончаемые были, что не меньше недели длились. Потом как бы сравнялось все: сутки как сутки. А теперь скорость времени с каждым годом увеличивается. Наверное, чтоб на этом свете мы долго не задерживались, честь знали…
— А тебе рано еще о другом-то свете думать, — сказала тетка. — Тебе семьей надо обзаводиться, детей растить… Вроде была у тебя девушка… Ксенией, кажется, звали… И дело ваше с ней, по-моему, ладилось…
— Была, да сплыла, — бодрее, чем следовало бы, ответил Иван Федорович, и словно тень набежала на его лицо. Верно, та рана, что была связана с Ксенией, еще не затянулась.
Увидев, как помрачнел Ваня, Феодора Силантьевна тему Ксении развивать больше не стала. А потом спохватилась: что это она гостя с дороги на дворе держит?
Зашли в дом. За прошедшие пять лет здесь ничего не изменилось: на кухне — беленая, с солью, печь, чтобы прислонился — да не испачкался. Те же тканые коврики на чисто вымытом деревянном полу, те же занавеси на окнах, правда, изрядно выцветшие, та же железная кровать с шишечками на спинках… Это для людей время бежит. А для вещей — только идет…
— Что, ничего не изменилось за прошедшие годы? — спросила Феодора Силантьевна, заметив, как оглядывает ее жилище племянник.
— Да, похоже, не изменилось, — сказал Иван Федорович, присаживаясь на стул под ситцевой обивкой, тоже изрядно выгоревшей. — Все, как и пять лет назад…
— Пять лет! — Тетушка слегка нахмурилась и посмотрела на Воловцова: — Забыл ты совсем старуху… А ведь кроме меня, родни у тебя больше никакой и нету…
— Ну, какая ты старуха! — Иван Федорович, конечно, немного слукавил, поскольку Феодора Силантьевна и правда постарела и как-то сморщилась: стала вроде меньше ростом и посуше телом. Хотя аккурат такие вот стару… нет, пожилые женщины, и особенно живучи. — А что редко бываю, прости: служба такая. Сейчас едва отпустили.
— Вот небось ты из-за этой службы женщину свою и потерял, — снова коснулась больной темы тетушка и тут же прикусила язык: — Ты, это, прости, сама не ведаю, что говорю…
— Да нет, ты права, наверное, — произнес Иван Федорович. — Внимания я ей, конечно, уделял недостаточно. Но, тетушка, другой службы у меня нет, да и не надобно мне иной.
— А может, выбрал бы ты что-нибудь поспокойнее, чтобы и дома чаще бывать, и времени на внимание к близким чтоб доставало. Жизнь-то идет…
— Ладно, тетушка, все идет, как тому и положено быть, — махнул рукой Воловцов. — Так что, покормишь с дороги-то?
— Твоя правда, — спохватилась Феодора Силантьевна. — Одними разговорами сыт не будешь…
Через полчаса, насытившись вчерашними щами с хорошим куском мяса, Иван Федорович переоделся. Теперь, в плисовых штанах, заправленных в высокие опойковые сапоги, длиннополом, из толстого сукна, сюртуке и картузе с лаковым козырьком, он походил на щеголеватого мещанина или купчика, только-только набирающего обороты в торговом деле…