– Какие новости?
– Печальные. Две недели в холодильнике стояла бутылка пива – тебя дожидалась. Не дождалась.
– Жаль, – вздохнул Ксенофонтов. – Я вот что подумал, Зайцев, – неправильно мы живем. Так нельзя. Жизнь катится мимо, а мы, вместо того чтобы знакомиться с девушками, угощать мороженым, дарить цветы и ловить их улыбки, занимаемся черт знает чем! Давай встряхнемся, старик, а? Прошвырнемся куда-нибудь, развлечемся, прокатимся, а? Хочешь, я опишу тебе девушку, с которой хотел бы познакомиться, хочешь?
– Очень было бы любопытно, – суховато ответил следователь.
– Значит, так… У нее должны быть светлые волосы, шалые глаза, а в глазах восторг и преклонение…
– Естественно, перед тобой?
– Естественно. Так что? Принимаешь предложение? Принимай, Зайцев. Пришло время.
– Ты хочешь сказать… – Голос Зайцева дрогнул.
– Да! Именно это я и хочу сказать. Ты берешь машину с полным баком горючего, начальник тебе позволит… Ты ведь редко просишь у него машину, верно? Позволит. Если у тебя есть пара хороших ребят, крепеньких таких… Можешь и их прихватить. А там смотри… Это зависит от твоих намерений. И еще…
Ксенофонтов недоуменно посмотрел на трубку, из которой неслись частые гудки отбоя. Через пятнадцать минут дверь резко распахнулась и вошел Зайцев. Он был бледен, решителен, но все-таки в глазах его, в выражении лица чувствовалась какая-то неуверенность, он словно боялся поверить в подарок, о котором долго мечтал и который ему пообещали. А Ксенофонтов с легкомысленным равнодушием кивнул ему, показал на кресло, дескать, садись, отдыхай. А сам продолжал говорить по телефону о каких-то пустяках, единственное, что понял Зайцев, – Ксенофонтов болтает с девушкой, что девушка польщена и не прочь продлить разговор. А когда Зайцев услышал, что Ксенофонтов просит два билета на сегодняшний вечер, он сразу сник и у губ его пролегли две горькие складки.
– Машина есть? – беззаботно спросил Ксенофонтов, положив трубку.
– Есть. – Зайцев шевельнул желваками, чтобы не сказать лишнего.
– Порядок! – Ксенофонтов поднялся, набросил пиджак, висевший на спинке стула, и широко шагнул к двери. Оглянулся на Зайцева, оставшегося в кресле. – Так едем?
– Куда?
– На концерт. Скажи честно, ты давно был хоть на каком-нибудь захудалом концерте?
– По-моему, я на них никогда и не был.
– Не переживай, наверстаем! – И было что-то такое в уверенном голосе друга, что смертельно усталый следователь поднялся и послушно побрел к двери.
Черная «Волга» стояла у подъезда. Рядом с водителем сидел действительно крепкий парнишка. Увидев Зайцева, он хотел было перейти на заднее сиденье, но тот его остановил и вместе с Ксенофонтовым расположился сзади.
Через два часа они въехали в соседний город. Ксенофонтов уверенно показывал дорогу, и вскоре машина остановилась на оживленной площади – в филармонии скоро должен был начаться концерт.
– Вперед! – Ксенофонтов решительно направился к служебному входу.
– Послушай. – Зайцев тронул его за локоть. – Может быть, в ваших газетных коридорах все иначе, но я не могу на ходу принимать решения. Я должен знать, куда иду, зачем, чего ожидать и к чему быть готовым.
– Отвечаю, – легко произнес Ксенофонтов, не замедляя шага. – Никаких решений принимать не придется. Принимать решения будешь завтра в кабинете начальника. Чего ждать… Предстоят приятные неожиданности. А твой помощник, – Ксенофонтов кивнул в сторону машины, – пусть остается пока с водителем. На всякий случай. Чего не бывает в нашей жизни, полной опасности и риска. Да и билетов у нас только два.
Действительно, девушка сдержала слово, и билеты были отложены. Друзья прошли в зал и уселись в третьем ряду как раз напротив сцены. В ближайшие два часа им предстояло наслаждаться искусством победившего пролетариата. Плотненький мужичок подбрасывал гири, ловко ловил их собственным загривком, другой артист не менее ловко подбрасывал девушку, и та взлетала, вертелась, переворачивалась в воздухе, неизменно попадая ступнями в ладошки своему подбрасывателю. Потом полуголая тетенька бесстрашно пропела несколько песенок, стараясь, чтобы ее исполнение ничем, ну совершенно ничем не отличалось от исполнения телевизионных див. Жаловался на свою судьбу непутевый паромщик, перевозя людей с берега на берег, носился между хатами аист, роняя, где надо, детишек, а несчастная женщина безутешно просила Шерлока Холмса разыскать ее первую любовь.
– Кто бы мне нашел мою любовь, – не менее безутешно проговорил Зайцев.
– Твоя любовь нашлась, – ответил Ксенофонтов, не отрывая взгляда от сцены.
– Ты бы хоть спросил, кто есть предмет моих воздыханий.
Зачем… Я и так знаю. Саша и Вова. Вот в данный момент… в пяти метрах от тебя… освещенный прожектором… в прекрасно сшитом костюме… на сцене… потешает публику… Саша.
– Ха! – хмыкнул Зайцев, не вполне вникнув в смысл сказанного, но через секунду медленно повернулся к Ксенофонтову. – Что ты сказал?
На губах Ксенофонтова блуждала счастливая улыбка.' Примерно так смотрят родители на своих чад, которые, окончив первый класс музыкальной школы, впервые поднимаются на сцену. Была в его улыбке и родительская умиленность, и гордость, и даже некоторая блаженность.
– Как он тебе? – спросил Ксенофонтов. – По-моему, ничего. И рост, и голос, и манеры… Бедную Таню можно понять.
– Так, – еле слышно проговорил Зайцев, словно боясь вспугнуть опасливую дичь. – Так… Но у него другой голос.
– Ничуть. Ты слышал запись, сделанную из дивана. А здесь голос, усиленный динамиками. И это… Ты не голос слушай, слова…
– При чем тут слова? Он рассказывает старый анекдот про алкоголика, который выдавил в чай канарейку, приняв ее за лимон… Я слышал эту историю лет тридцать назад!
– Старик, я ведь не первый раз его слушаю, не первый концерт отсиживаю. Значит, так… Ты хотел знать фамилию… Она написана на афише у входа. Буквы – по метру каждая. Портрет расклеен по городу на всех щитках. Он там не очень похож, но узнать можно.
– Неужели это он…
– Сегодня, скорее всего, ты брать его не будешь… Пусть повыступает, денег заработает, публику опять же подводить нельзя – билеты раскуплены на неделю вперед. Да и Вова… Наверняка его телефон в записной книжке этого остряка. Хочешь, и Вову найду, а?
– Не надо, – твердо сказал Зайцев.
На этом разговор закончился, поскольку на друзей зашикали со всех сторон, кто-то даже похлопал их сзади по плечам, и они замолчали. В антракте Зайцев бросился к междугородному телефону, потом рванул в местное управление внутренних дел, дал какое-то очень важное поручение парню, которого привез с собой, и в конце концов остался в городе на ночь. А Ксенофонтова на машине отправил домой. Помня о неразговорчивости водителя, тот устроился на заднем сиденье и всю дорогу проспал.
За две последующие недели Ксенофонтов полностью восстановил свою репутацию и работоспособность. Он сдал ответственному секретарю несколько тысяч строк очерков, репортажей, фельетонов, чем заслужил полное прощение редактора. Нашлась и девушка, которую он совсем было позабыл-позабросил в пылу криминальных своих похождений. Она тоже простила его, поверив на слово, что его столь долгое отсутствие не связано с изменой. Она, как и прежде, звонила Ксенофонтову, делилась немудреными своими секретами, он кивал, думал над названием очередного очерка, и как-то сама по себе назначалась встреча на девятом этаже. Время бежало быстро, и Ксенофонтов почти забыл о недавнем своем приключении, а вспоминая о нем изредка, тут же обращал взор к светловолосой девушке, тем более что в такие моменты она почему-то неизменно оказывалась рядом. Что-то подсказывало ему – вот-вот должен появиться Зайцев, пора ему уже разобраться с этими шалунами, Сашей и Вовой. Если произошла ошибка, Зайцев очень быстро убедился бы в этом, а уж коли не звонит, не корит, не насмехается, значит, все правильно, рассуждал Ксенофонтов, и сладостное тщеславие растекалось по его душе.
Зайцев позвонил утром, перед работой.
– Слушай, – сказал он, – который час?
– Где-то… половина девятого.
– А точнее?
– Сейчас… Двадцать семь минут.
– Можешь выбросить свои часы в окно. Они отстают. На три минуты. Тебе наш начальник выписал новые. Именные. Понял?
– А чем они лучше?
– Ты не знаешь? Именные часы могут спешить, отставать, могут вообще не идти, все это неважно, поскольку твои опоздания воспринимаются не как оплошность и разгильдяйство, а как каприз. Простительный каприз, более того – лестный для людей, которые ждали тебя лишних полчаса, час, сутки!
– Старик! – восхищенно закричал Ксенофонтов в трубку. – Ты становишься живым человеком. Вот что значит общаться с…
– Мне приятно выглядеть в твоих глазах живым человеком, но пива в городе нет. Заводские линии разобрали на куски и собираются сделать из них нечто нефтеперегонное.
