— Что в нём такого необычного? — поинтересовался я.
— Я вижу, вы очень устали и замучались, Лестрейд, — заметил Холмс. — Поэтому и рассказ у вас выходит не слишком связным. Мне представляется, нам полезнее было бы взглянуть на труп.
Лестрейд тут же вскочил:
— Конечно. Я поэтому вас и пригласил.
Засим он без дальнейших промедлений увлёк нас в самые дебри полицейского управления, а именно в морг. Освещение да и отопление там были сведены к минимуму, на стенах поблёскивала влага. Длинный обшарпанный коридор привёл нас к двери, которую охранял молодой дюжий констебль. Он отдал инспектору честь, без единого слова повернул ключ в замке и впустил нас внутрь.
Мы оказались в тесном, тускло освещённом помещении, где имелись каменная раковина и деревянный шкаф. В центре на каменном возвышении лежал труп, прикрытый зелёной простынёй. Лестрейд обошёл комнату, поворачивая вентили на газовых горелках.
— Я хочу, чтобы вы всё рассмотрели как следует, — проговорил он замогильным голосом. — Если вы сумеете мне объяснить, как человека можно довести до такого состояния, я буду вам бесконечно признателен.
Холмс глянул на меня украдкой и приподнял брови — откровенное волнение Лестрейда его явно удивило. Оно настолько не вязалось с обычным прагматизмом этого самого приземлённого из всех полицейских сыщиков. Холмс частенько говорил, что Лестрейд начисто лишён воображения и именно поэтому никогда не поднимется по службе выше своей нынешней должности. А сегодня тот напоминал персонажа из какого-то водевиля.
— Советую вам прикрыть носы и рты платком, джентльмены. Вонь страшная, — добавил Лестрейд.
Мы последовали его совету. Проделав то же самое, он сдёрнул тяжёлый покров, который упал на пол, открыв нашим глазам тело, лежавшее на возвышении. С первого же взгляда нам стало ясно, почему даже бесстрастный Лестрейд впал в такое волнение. Не хотел бы я вновь увидеть подобное.
Тело, вне всяких сомнений, принадлежало мужчине, однако страшные нарывы и волдыри, источавшие зловонный зелёный гной, так сильно уродовали лицо, что оно практически лишилось человеческих черт. Не затронутая кавернами кожа была испещрена багровыми вздутиями. Вонь, исходившая из прорвавшихся гнойников, почти валила с ног.
Руки и ноги страшно распухли, увеличившись почти вдвое, на обоих лодыжках виднелись гангренозные пятна. Половина лица несчастного вспухла, кожа натянулась, образовав твёрдую блестящую поверхность и практически скрыв левый глаз. Одна ладонь, судя по всему, отвалилась, её просто приложили к обрубку запястья.
Холмс оказался смелее меня. Плотно прижав ко рту платок, он осмотрел тело в лупу, хотя и тщательно избегал всяческих прикосновений. Через несколько секунд он отпрянул — лоб в каплях пота, глаза прищурены от отвращения. Было понятно, что он не в состоянии дольше находиться рядом с гниющим трупом.
Некоторое время мы молчали, я лишь почувствовал, что слёзы застилают мне глаза. Мне было от души жаль этого бедолагу, кем бы он там ни был, как бы ни прожил свою жизнь, поскольку ни один человек, ни грешник, ни святой, не заслуживает подобного конца. Можно было подумать, что все адские хвори вселились в тело неизвестного, разрушив его изнутри.
Адские хвори. Слова эти эхом отдались в моём мозгу, по телу мурашками пробежало смутное воспоминание.
Струны памяти задрожали, и вот я перенёсся в аудиторию Лондонского университета: я смотрю в иллюстрированный учебник, а профессор Линдстрем своим пронзительным голосом в мельчайших деталях описывает главную иллюстрацию на странице: «Похоже на дьявольские козни, верно? Воистину адская хворь!»
— Господи всемогущий! — произнёс я негромко, и будто ледяная рука сжала мне сердце. — Господи!
Оба моих спутника встревоженно посмотрели на меня.
— Что такое, Уотсон? — участливо произнёс Холмс.
Я посмотрел на него в упор:
— Это бубонная чума.
— Что? — воскликнул Лестрейд. — Так что… что это такое…
— Заразное бактериальное заболевание, которое принято считать побеждённым, характеризующееся появлением на коже бубонов — воспалённых нарывов, — ответил я, почти дословно цитируя учебник, который штудировал в юные годы.
— Она свирепствовала в Лондоне в тысяча шестьсот шестьдесят пятом году, погубив почти всех жителей. Прекратил эпидемию лишь Великий пожар, разразившийся на следующий год, — добавил Холмс.
Лестрейд уставился на обезображенный труп с ещё большим ужасом и повторил единственное слово, которое ножом врезалось ему в мозг:
— Заразное, — произнёс он. — Вы говорите, оно заразное?
Я мрачно кивнул:
— Да. В меньшей степени здесь, в холодном помещении, но даже и тут опасно длительное время находиться рядом с трупом.
Лестрейд поперхнулся и шагнул назад.
— Вы уверены? — спросил он. Вся краска схлынула с его лица.
Я кивнул:
— Совершенно уверен. Труп необходимо сжечь. Причём немедленно, прежде чем инфекция начнёт распространяться. А если это произойдёт, болезнь уже будет не остановить. Она подобна пожару в австралийском буше: против неё нет средств. Уничтожает всё на своём пути.
Инспектор старательно закивал:
— Поверю вам на слово, доктор. Вы меня убедили. Распоряжусь, чтобы это проделали немедленно. Идёмте, джентльмены, давайте покинем это помещение. У меня и так мурашки бегут по коже.
Через пятнадцать минут мы вновь сидели у Лестрейда в кабинете и пили крепкий горячий чай. Инспектор успел распорядиться, чтобы труп уничтожили, и приказал всем, кто будет этим заниматься, завязать рты и носы платками, а также надеть перчатки. И вот он сидел напротив нас, нервно позвякивая чайной ложкой, бледный как полотно.
— Чума… — проговорил он с недоверием, скорее самому себе, чем нам с Холмсом.
— Откуда, Господи прости, она могла взяться? И кому пришло в голову убивать человека, которого уже почти прикончила болезнь? — недоумевал я.
— Вы это о чём? — не понял Лестрейд.
— У него перерезано, горло, — проговорил Холмс. — Его убили. По всем признакам, труп пролежал в воде недолго, значит, убийство совершено недавно. Кровь на горле едва успела запечься. Скорее всего, убийство произошло прошлой ночью, причём этот несчастный уже был безнадёжно болен. То есть в любом случае стоял на пороге смерти — зачем же было его убивать? Какой тут возможен мотив?
— Избавить его от страданий, — предположил я.
— Не исключено. Но это предполагает, что о нём хотели позаботиться. Зачем же потом бросили труп в воду? Если горло перерезали для того, чтобы положить конец мучениям, почему было не закопать тело? А вместо этого его бросили в Темзу, где труп в любом случае рано или поздно обнаружили бы.
— Возможно, убийца был в состоянии аффекта и не мог мыслить рационально, — сказал я.
Холмс кивнул:
— Возможно, вы и правы, Уотсон.
Я улыбнулся про себя. Когда Холмс с такой лёгкостью соглашался с моими предположениями, это всегда значило, что у него есть собственное, иное объяснение.
— Меня заботит другое, джентльмены, — вступил в разговор Лестрейд. — Закончена на этом история или нет? Одно нераскрытое убийство для Лондона пустяк. Возвращение чумы — другое дело. А что, если убийца одновременно и переносчик заболевания? Как мне надлежит поступить?
Холмс удручённо покачал головой.
— Боюсь, мой совет не вернёт вам душевного спокойствия. В настоящий момент вы ничего не можете сделать. У нас в руках ни улик, ни нитей, так что придётся набраться терпения и ждать развития событий.
Лестрейд взъерошил волосы.
— Я… ощущаю свою полную беспомощность.
Холмс встал и жестом предложил мне последовать его примеру.
— Когда появятся новые факты — а они, скорее всего, появятся, — немедленно сообщите. Я в тот же миг брошу любое своё расследование и поспешу вам на помощь.
На измотанном лице инспектора засветилась грустная улыбка.
— Благодарю вас, мистер Холмс. Хоть какое-то утешение.
Мы оставили инспектора одного в его мрачном кабинете — он в оцепенении уставился на бумаги, которыми был завален стол, да так и застыл. Я почувствовал облегчение, когда мы вышли из здания, подавляющего всей своей атмосферой, и вновь оказались на свежем воздухе, оставив позади жуткое зловоние смерти, которое всё ещё будто бы преследовало нас. В привычной суете и толкотне Лондона, среди цоканья копыт и назойливых криков торговцев, тягостные мысли, порождённые гниющим трупом, постепенно растаяли. Похмелье моё как рукой сняло.
— Давайте-ка пройдёмся вдоль реки. Мне нужно подумать, — негромко предложил Холмс.
Мы перешли через дорогу к набережной Виктории и некоторое время шагали по ней в молчании. Я ощущал, как рядом катит свинцовые воды Темза, неся на своих плечах большие и малые суда — некоторые из них отплывают в заморские страны, другие везут в наши порты самые невероятные грузы. А может, не просто невероятные, но и смертоносные. Я содрогнулся от этой мысли.
