— Ты там будешь только мешать. Без тебя неразбериха.
И вправду. Помочь он в такой толкучке и неразберихе ничем не мог.
— Поедем отсюда, — взяла его под руку Лариса и вдруг вздрогнула всем телом. — Как подумаю, что ты должен быть там… — Обняла и прижала его к себе. — Это бог тебя спас. И моя любовь.
2
На второй день в Волжанск прилетела комиссия по расследованию лётного происшествия, десять человек во главе со старшим инспектором службы безопасности полетов Гайвороненко, худеньким, невзрачным на вид генерал-майором, которому шел уже шестидесятый год и сверстники которого давно занимались дачными делами. А главком ВВС держал Гайвороненко — такого опытного специалиста по расследованию летных происшествий за все время существования авиации не помнили. Мало того, что Гайвороненко отлично знал конструкцию всех существующих самолетов, он обладал особым даром определять те неприметные на первый взгляд сбои, которые помогали раскрывать самые сложные, самые неправдоподобные причины катастроф. Его знали в каждой части и в шутку называли Рентгеном.
С ним прибыл полковник Возницкий, в противоположность генералу молодой, высокий, стройный красавец, недавно назначенный заместителем начальника службы безопасности полетов. В частях ВВС его тоже знали — до службы в этой должности он некоторое время исполнял обязанности инспектора техники пилотирования при штабе ВВС и побывал на многих аэродромах, оставляя о себе славу педанта и солдафона, выскочки и чинодрала.
В комиссию входили представители разных служб — лётчики, инженеры по планеру, по двигателям, по приборам, по электрооборудованию, компьютерщик, инженер по топливу. Должны были прибыть и специалисты с завода.
Геннадий находился в столовой, когда туда пожаловал на завтрак представительный отряд комиссии по расследованию. О генерале Гайвороненко Геннадий был немало наслышан, а Возницкого видел год назад, он проверял технику пилотирования Фирсова, и майор, несмотря на зимнее время года, вылез из самолёта мокрый и злой как чёрт. Потом он рассказывал, что Возницкий изрядно попортил ему нервы в полете необоснованными придирками и нравоучениями.
Геннадий понимал, что комиссия не обойдет его своим вниманием, обязательно будет допрашивать, что да почему, как летали ранее, как осматривали самолет, кто в нем побывал, как отдыхали перед полетом… В общем, всю подноготную, ничего хорошего Геннадию не сулящую. Самое страшное в этой катастрофе было то, что с уст однополчан не сходило одно: «Диверсия».
Да и что могло быть другое, когда все, кто находился на аэродроме и наблюдал за взлетом, видели падающий самолет. И рев двигателей сразу ослабел. Ясно — отказали. Если не все четыре, то, во всяком случае, три или два; «Руслан» круто валился на левое крыло и падал вниз, на город… А то, что диверсии или теракты в стране совершаются чуть ли не каждый день, ни для кого не секрет…
Да, комиссия наделает в отряде шороха…
Аппетит у Геннадия пропал, и он, поковырявшись вилкой в тарелке, поднялся и пошел в холостяцкую гостиницу-общежитие, расстроенный предстоящими объяснениями и вновь нахлынувшими воспоминаниями о погибших товарищах. Еще вчера он разговаривал с ними, балагурил; и вот их нет. Несмотря на то что все произошло у него на глазах, ему казалось — это кошмарный сон, он хочет и никак не может проснуться. Такого удара он в своей жизни ещё не испытывал… И однополчане смотрят на него то ли сочувственно, то ли с подозрением, словно он во всем виноват: они, мол, погибли, а ты уцелел. Почему? Действительно, как он уцелел? Заболел, словно знал, что такое может произойти…
На душе было муторно, и голова, как и вчера, была тяжёлой, затуманенной — он ночью почти не сомкнул глаз; едва закрывал их, как возникало видение падающего самолета, огненный фонтан и чёрные клубы дыма. Соснуть хотя б с полчаса, чтоб посветлело в голове, и он смог бы более внятно и толково отвечать на вопросы членов комиссии. Надо ли рассказывать о вечеринке накануне, о том, что ночевал у Ларисы? Впутывать невесту в эту историю не хотелось, иначе и ее не оставят в покое… Дежурную по гостинице он может уговорить, чтобы подтвердила, что ночевал в гостинице. Но кто-то из знакомых мог видеть его в ресторане, и если неправда вскроется, тогда он окажется еще в худшем положении, его в самом деле могут заподозрить в причастности к диверсии…
Да, надо поспать. Раньше крепкому сну помогала выпивка. В тумбочке у него стояла бутылка «Смирновской», он достал её, откупорил и прямо из горлышка выпил граммов сто пятьдесят. Вытер губы тыльной стороной ладони и почувствовал, как тепло разливается по телу, боль в голове утихает, но туман в ней сгущается. Он сделал ещё глоток, закрыл бутылку и поставил на место. Не раздеваясь лёг на кровать. Туман всё плотнее застилал сознание.
3
Гайвороненко завтракал без аппетита. И самочувствие, и настроение было хуже вчерашнего. Вызов к главкому оказался очень некстати: генерал собрался было к лечащему врачу — что-то занедужил ещё с прошлого вечера, — а тут звонок.
— Зайдите, Иван Дмитриевич.
И голос главкома не понравился: обычно живой, с веселинкой, а тут сухой, официальный.
Генерал-полковник взглядом указал на кресло напротив, отрешенно протянул руку и положил перед ним бланк шифротелеграммы.
«Волжанск. Сегодня в 9.55 потерпел катастрофу „Руслан“ с космической аппаратурой на борту. Упал на город. Экипаж погиб. Есть жертвы среди гражданского населения. Филимонов», — бегло прочитал Гайвороненко и забыл о своем недуге.
— «Руслан?» На взлёте? — только и промолвил Иван Дмитриевич.
— На взлёте, — грустно подтвердил главком. — Надо, Иван Дмитриевич, срочно лететь туда. Подбери опытных специалистов и разберись как следует. Я только что звонил в Волжанск. Командир отряда погиб, он был в этом самолёте. Дежурный путано объяснил, что будто бы отказали сразу три двигателя и самолет упал на город. Врезался в пятиэтажку. Дом горит. — Помолчал. — Прямо как в Америке. Неужто террористы и до нас добрались?.. Не верится. Хотя после взрыва в Каспийске нечему удивляться.
Об этом подумал и Гайвороненко. Да, чеченские боевики не унимаются, сколько уже натворили бед, оставили семей без кормильцев, матерей без сыновей, детишек без отцов… Да и своих бандитов развелось. Генерала-пограничника сожгли…
Отказали сразу три двигателя… Такого ещё не случалось и не должно случиться — питание двигателей осуществляется автономно. Тут либо диверсия, либо…
— В общем, надо срочно лететь, — повторил главком.
Гайвороненко даже не заикнулся о неважном самочувствии: дело настолько серьёзное, что тут не до насморка. Иван Дмитриевич знал, что это последняя его командировка и последнее расследование: указ президента об увольнении генералов, достигших шестидесятилетнего возраста, уже выполняется. Он не жалел, что уйдёт из Военно-воздушных сил, хотя отдал им сорок два года и лётное дело любил до самозабвения, ничего интереснее, значимее для себя не находил. Но то были лучшие годы авиации, их расцвет. Чуть ли не каждый год создавались новые типы самолетов, ошеломляющих своими тактико-техническими данными, совершенным оборудованием, позволяющим летать в любую погоду, поражать воздушного и наземного противника за десятки километров лишь только по засветке на индикаторе прицела. Теперь всё рушилось, растаскивалось, а лучшее продавалось за рубеж. И ему было больно видеть своих коллег-лётчиков унылыми и беспомощными, а зачастую и полуголодными, без дела и без цели бродящими по аэродрому… Десятка лет хватило, чтобы развалить могучую страну, обломать ее стальные крылья. Самолетный парк устарел до предела, не хватает запчастей, отсутствует по несколько месяцев топливо. Летчики теряют не только боевое мастерство, но и летные навыки. И он, генерал, начальник службы безопасности полетов, ничем помочь не может. А тут еще эти катастрофы… Диверсия или всё-таки отказ техники? Третьего при такой ситуации и придумать немыслимо. Что ж, на месте виднее будет…
Волжанск встретил их ненастной погодой, дождем со снегом. Уже темнело, и на аэродроме, кроме часовых, никого не было. К самолету подкатила командирская «Волга», а за ней — автобус. Начальник штаба, молодой, щеголеватый майор, представившись и доложив обстановку, повёз прибывших в гостиницу.
Поужинали в летной столовой молча, будто на поминках. Начальник штаба попытался было завести разговор о катастрофе, Гайвороненко остановил его:
— Завтра, голубчик. Приготовь всю документацию.
На том и расстались.
Гайвороненко уединился. И самочувствие, и настроение было такое, что хотелось побыть одному, собраться с мыслями.
О том, что его готовят к увольнению, ему пока никто ничего не говорил, даже не намекал. Да этого и не надо было делать, чтобы самому догадаться, зачем к нему в заместители прислали полковника Возницкого, родственника одного из министров. И то, что Возницкого включили в комиссию по расследованию такой серьёзной катастрофы заместителем председателя, тоже не случайно. Полковник с первых минут повел себя как главный в группе: отдавал приказания членам комиссии, высказывал различные версии и каким следует отдать предпочтение; в общем, чувствовал себя начальником.
