И тут я вспомнил, кто этот Валнер — не из-за лица или перстней, а из-за голоса. Это был голос того, кто владеет истиной, недоступной другим, кто владеет мелодикой убеждения. Он вел на радио программу, где рассказывал об НЛО, исполнении предсказании и о контактах Египта с Марсом. В течение многих лет именем Валнера подписывались переводы предсказаний Нострадамуса,[2] книг Аллана Кардека,[3] учебников теологии и кратких пересказов трудов, посвященных непостижимости таинств Христовых. В одно время он сделался яростным апологетом эсперанто, но потом превратился в его столь же яростного хулителя, опасаясь всемирного триумфа этого искусственного языка, тогда как он — Валнер — не стоял у его истоков.
Я попросил у Куна программу первого дня конгресса.
— Форум открою я, чтобы поприветствовать участников. Потом с первым докладом выступит Наум, за ним — Валнер, которому надо уехать на следующий день. Валнер, какая тема вашего доклада?
— Я буду говорить о языке небожителей, которому ангелы обучили Джона Ди.[4] Я пишу его биографию.
Я перевел «Затерянный мир алхимии», но перевести — это забыть. Я безуспешно вспоминал этого чародея, изобретателя шифров, телескопов, секретного оружия. С помощью черного камня, отполированного до зеркального блеска, он беседовал с ангелами. Он находил общий язык с потусторонними созданиями лучше, чем со своими современниками; толпа хотела его линчевать, обвинив в колдовстве, сожгла его библиотеку. Кто-то даже писал, что он был прототипом шекспировского Просперо.
— Я обратился с письменной просьбой в Британский музей, хотел взглянуть на черный камень, но они его берегут как зеницу ока. Если бы мне разрешили, я бы отправился и к черту на кулички, лишь бы его увидеть.
— Его не выставляют?
— Нет. Камень много раз пытались украсть, и теперь его прячут. Но сообщения об этом не появлялись в газетах.
— Почему?
— Дирекция музея хочет, чтобы о камне вообще забыли. Также с помощью публикаций, которые называются «направленными», они сделали все возможное, чтобы выставить Джона Ди шарлатаном и мистификатором. Но если бы он действительно был шарлатаном, власти музея не проявляли бы столько заботы о камне, правильно? В мире сохранился единственный чудодейственный предмет, и они никому не позволят его увидеть. Я столько раз просил разрешения, но мне всегда отказывали. В этот раз у меня больше надежд, потому что сменилось руководство музея. Только что опубликован новый каталог запрещенных книг, существование которых раньше даже и не признавалось.
Тут Валнер увидел кого-то из знакомых и быстро удалился.
— Зачем ты его пригласил? — спросил я Куна. — Он даже не переводил эти книги, которые нам тут расписывал. Он копирует — и, кстати, плохо копирует — чужие переводы.
— Нам нужен был человек, который бы сделал доклад о забытых искусственных и выдуманных языках. Разве я виноват, что серьезные люди такими вещами не занимаются?
— Ладно, Кун. Я так понимаю, это все для рекламы конгресса?
— На самом деле у меня не было выхода. На меня надавили, чтобы я включил его.
— И кто это был? Президент некоего тайного фонда, который финансирует тебя без уплаты налогов?
— Ты даже не представляешь кто.
Было пять часов вечера. Я выпил в баре коктейль и вышел из гостиницы. Из-за сильного ветра я не пошел по тропинке, выходящей за разрушенную каменную дамбу. От гниющих водорослей исходил сильный сладкий запах; почва служила последним пристанищем для отходов города и моря: сигаретные пачки, ракообразные, обрывки лески, банки из-под пива. Рядом с дамбой двое мальчишек толкали кончиками палок какую-то непонятную фигуру, валявшуюся на песке. Приблизившись, я увидел, что это был дохлый тюлень.
Из книги Нембору, которую я перевел с излишней тщательностью, я понял, что вне и внутри вещей нас подстерегают условности и что, куда ни взгляни, не найдется такого места, даже в восьмидесяти километрах пустыни, где бы не было Символа, Предписания, Послания.
Я приблизился к мертвому животному. Недовольные или напуганные, мальчишки убежали. Пожалуй, они тоже нашли в теле тюленя форму некоего Начала.
Я перечел то, что только что написал, и нашел несколько необязательных слов с заглавной буквы; очевидно, в виде компенсации за написанную несколько раз мою фамилию — Де Бласт — с маленькой буквы.
Когда я искал в регистрационной книге гостиницы имя Анны Деспина среди других имен, написанных неразборчивым почерком, я прочел свою фамилию, как «Де Власт».[5]
Я не заметил, как появился консьерж, который выхватил книгу у меня из рук. Я был вынужден обратиться к нему с вопросом, он помедлил с ответом и все-таки бросил в конце концов с высокомерным видом: номер 207.
На мгновение я задумался, не спросить ли, прибыла ли она одна, но это было бы унизительно. Я позвонил из автомата, стоящего в холле. Нас разделяло всего два этажа, но, казалось, она находится на другом конце света.
— Анна?
— Кто это?
— Мигель.
Когда проходит пять лет, следует добавлять фамилию; когда проходит десять, не остается вообще никаких общих воспоминаний или особых знаков. Однако десяти лет еще не прошло.
— Заходи, — сказала она, как если бы мы расстались вчера вечером.
Я поднялся по лестнице бегом и сбил дыхание. Она ждала меня у открытой двери; желтое платье, влажные волосы.
Я обнял ее. Есть ощущение deja vu, но есть и другое — более редкое и более тайное — его называют jamais vu:[6] когда чувствуешь, что нечто знакомое и повседневное вдруг становится новым, и тебе кажется, что ты никогда раньше не переживал этого ощущения. В это мгновение двое сливаются воедино.
Она взяла мою левую руку.
— Ты женат.
— Да, уже пять лет.
— Я ее знаю?
— Нет. Ее зовут Елена.
— Где ты с ней познакомился?
— В одном издательстве. Ей было поручено звонить мне ежедневно и справляться о переводе, который я должен был сделать. Я просыпался в девять утра с ее звонком. В издательстве мне доверяли, но Елена, которая была новичком, почему-то вбила себе в голову, что никакого перевода не существует, что я их обманывал и не перевел еще ни единой строчки. У нас с ней установились натянутые отношения, которые закончились браком.
Анна мне рассказала, что была замужем за канадским инженером, что в течение последних лет сменила шесть стран — искала место, где могла бы остаться, но пока не нашла.
— Иногда я иду по улице какого-нибудь города и представляю, что увижу окно, а через него — комнату, и мне что-то подсказывает: вот это место. Ничего особенного, но мне как бы дается сигнал. Откуда-то издалека.
На кровати лежал пустой чемодан, одежда уже была разложена по полкам в шкафу. Анна, как и всякая женщина, не могла избежать чисто женской привычки придавать гостиничному номеру видимость уютного дома.
— Я не знала, что ты приедешь, — сказала она. — Я чуть было не отменила поездку. Время от времени до меня доходили новости почти обо всех. Но о тебе — нет. Ты — человек-невидимка.
Она спросила, чем я занимался в последние годы. Я перечислил свои переводы, места работы, некоторые подробности своего брака. Но в нашей беседе не было искренности и подлинного, настоящего взаимопонимания людей, которые давно и хорошо знают друг друга; это был просто спокойный разговор двух малознакомых лиц. Мы обменивались словами с нарастающим раздражением. Было много всего, о чем я хотел ей сказать, но не сказал ничего.
Анна пошла в ванную комнату и включила фен. Она что-то сказала мне; шум заглушал и ее, и мои слова и спасал нас от ставшей ненужной беседы.
— Подожду тебя внизу, — крикнул я; она кивнула мне: да. Как только я вышел из комнаты, она выключила фен.
В баре я сел за столик, занятый двумя уругвайскими переводчиками. С тем, который постарше, Васкесом, мы встречались в различных издательствах, второго — молодого и одетого с неуместной официальностью — я не знал. Васкес переводил детективы для издательства «Rastros у Cabalto». Молодой слушал Васкеса с тем почтением, которого заслуживает лишь тот, кто умеет вспоминать о прошедших событиях с долей юмора и расцвечивать эти воспоминания анекдотическими подробностями.
— Я как раз рассказывал коллеге, что однажды потерял оригинал гангстерского рассказика «Ящерица в ночи». Забыл его на скамейке на ипподроме. Вы мне поверите, если я скажу, что никогда не ходил играть, а только смотреть на лошадей?
Молодой человек, его звали Ислас, улыбнулся.
— Я позвонил издателю, он мне сказал, что у него нет копии и что перевод ему нужен через два дня. Какой рисунок был на обложке, спросил я. Мужчина в маске вонзает кинжал в грудь бомжихи. Говорится ли в аннотации, где происходит действие? В Нью-Йорке. Я всю ночь просидел над переводом потерянной книжки. «Ящерица» получилась весьма неплохо — выдержала три издания.
