Оля знала, что положиться на маму она может, как на саму себя. Нина Сергеевна горячо любила единственную дочь, сердечно переживала за нее, когда узнала о конфликте с первым научным руководителем, и, несмотря ни на что, оптимистично смотрела в будущее, заявляя: «Мы, Овны, боремся до победного конца!» Оля поднялась по засыпанной снегом мраморной лестнице и подошла к дверям университетского здания. Охранник удивленно посмотрел на высокую темноволосую девушку с зелеными глазами и испуганно-печальным выражением лица и произнес добродушно:
– Ты чего так рано? Ведь семь еще только, а занятия начинаются в половине девятого. Или приехала зачет пересдавать?
Оля тяжело вздохнула – ничего себе, она, кажется, производит впечатление нерадивой студентки! Ей требуется излучать уверенность в себе, но, похоже, этого у нее пока что не получается.
– Ну проходи, проходи, чего топчешься, – продолжил охранник.
Оля проскользнула мимо него и поспешила на четвертый этаж, в корпус Б, где располагалась кафедра теории и практики перевода, аспиранткой которой она являлась. Коридоры университета были пустынны, только вдалеке уборщицы гремели ведрами. Около двери кафедры горел красный огонек сигнализации – разумеется, в такую рань никого еще не было. Первые студенты и преподаватели начнут подтягиваться к восьми часам, а основной контингент появится минут в двадцать девятого, когда прибудут автобусы с доцентами и профессорами.
Ольга сняла шубку, оставшись в строгом сером костюме. Глава диссертационного совета, профессор, известный филолог, член Совета по проблемам русского языка при президенте России, была дамой строгих правил, посему экстравагантные одеяния на защите не поощрялись. Оля уселась на большой подоконник и, вынув из сумки свою речь, в очередной раз принялась ее просматривать. Выступать нужно было, читая текст, однако не уставившись в листки, а свободно. С другой стороны, тех, кто выучивал выступление наизусть, как стихотворение, считали зазнайками, поэтому во всем требовалось соблюдать меру.
Обычно считается, что раз человек диссертацию написал, то презентовать ее на заседании совета и получить одобрение, по сути, не так уж сложно. В истории университета, правда, не такой уж и длинной, не было ни единого случая, чтобы степень не была соискателю присуждена. Еще бы, ведь это означало бы провал не только самого аспиранта, но и тех, кто стоит за ним, – научного руководителя, оппонентов, давших положительные отзывы, председателя диссертационного совета, секретаря и вообще всего руководства вуза.
Однако, анализируя собственный случай, Ольга не была уверена, что все пройдет гладко.
Она завершила обучение на филологическом факультете университета два с половиной года назад, получив диплом с отличием (ни единой четверки!) и став переводчиком и преподавателем французского и испанского. С Львом Мироновичем Щубачом она познакомилась на третьем курсе – тот читал лекции по теории перевода. Лев Миронович был импозантным, громкоголосым и пузатым субъектом, который никогда не сомневался в собственной исключительности и считал, что единственно верным является мнение одного человека – его самого.
Так уж получилось, что Оля Данилина писала под его руководством курсовую работу. Точнее, она принесла Щубачу ее на подпись: в течение целого учебного года Лев Миронович, человек чрезвычайно занятой, преподающий сразу в нескольких вузах и, кроме этого, занимающийся бизнесом, уделил Оле и четырем другим студентам в общей сложности не более двадцати минут. Лениво пролистав Олину работу, он поставил на титульном листе свою закорючку-подпись и, взглянув на девушку исподлобья, назидательно произнес:
– Вот видишь, что значит попасть в руки такого специалиста, как я!
Лев Миронович не шутил. Он и в самом деле был уверен, что только благодаря его советам и объяснениям (довольно, надо сказать, бестолковым, сводившимся к заявлению: «Ну, все, что тебе понадобится, сама найдешь в библиотеке!») Оля и прочие студенты представили солидные работы.
В начале четвертого курса Щубач, в ту пору заведующий кафедрой романской филологии, вызвал к себе Олю. И, намеренно избегая называть ее по имени (наверняка Лев Миронович не помнил, как ее зовут: он пренебрегал такими мелочами, как имена студентов), провозгласил:
– Я вижу, что ты старательная студентка. Мне такие и нужны. Так и быть, будешь писать у меня диплом.
Вообще-то Оля намеревалась работать над дипломом под руководством профессора Милославского (кстати, он входил в число тех ученых, которые посетили Ивана Арсеньевича Болотова и просили его помочь с открытием в городе университета) – тот по праву считался самой светлой головой на отделении иностранных языков филологического факультета. Профессор Милославский был не чета Щубачу: остроумный, напрочь лишенный гонора и чванства и, что самое важное, чрезвычайно компетентный ученый. Милославский опекал студентов и аспирантов, деятельно помогая им в научной работе, в то время как Щубач раз в три месяца, случайно сталкиваясь между лекциями с кем-то из своих студентов в коридоре, по-барски ронял:
– Ну что, работаешь? Ну, работай, работай!
Если студент заикался о том, что у него имеется несколько вопросов по курсовой, Лев Миронович нетерпеливо отмахивался и заявлял:
– У меня нет времени! На следующей неделе загляни ко мне.
А на следующей неделе у Щубача опять не было времени. Зато профессор Мстислав Романович Милославский всегда находил время, чтобы подробно ответить на вопросы студентов, поощряя их к этому, задерживался допоздна с дипломниками и жертвовал законными выходными, субботами и воскресеньями для «мозговых штурмов» с аспирантами. Причем он никогда не повышал голос, всегда улучал момент для шутки, чтобы разрядить ситуацию, и с уважением относился к любому человеку, вне зависимости от его статуса.
Никто не знал, это ли кардинальное различие в характерах положило начало вражде между профессором Милославским и Щубачом, но факт оставался фактом: они не выносили друг друга на дух. Однако в университете ходили слухи о том, что когда-то оба корифея были закадычными друзьями, вместе ездили на рыбалку и даже писали совместно учебник-пособие по французскому языку. Щубач, не имевший в то время собственного авто, так и ластился к Милославскому, обладателю джипа. Лев Миронович милостиво разрешал ежедневно подвозить себя, а Мстислав Романович не понимал, что Щубач использует его как личного водителя, считая того своим лучшим другом.
Затем Милославский уехал на два года в Тулузу, где преподавал в университете. А когда вернулся, обнаружил, что «друг Лева» успел занять место заведующего кафедрой, совмещая его с должностью проректора. Щубач обзавелся собственной машиной и знать больше не хотел своего прежнего приятеля. Мстислав Романович, справедливо полагая, что его экс-другу (и экс-пассажиру) не следует сидеть одновременно на двух стульях, получил вскоре кафедру (ее передали под начало Милославского по инициативе ректора). Щубач, чувствуя себя несправедливо обделенным, принялся отчаянно интриговать, желая добиться одного: выжить Милославского из университета. До старого профессора быстро дошли слухи об активности со стороны Льва Мироновича, и на факультетском банкете по случаю Нового года состоялся «обмен любезностями», вошедший в анналы вуза. Те, кто стал свидетелем этой беседы, с удовольствием пересказывали фразы, которыми один ученый наградил другого. Тем самым «холодная война» между Милославским и Щубачом перешла в стадию весьма горячей.
Памятуя о ней, Оля Данилина была вынуждена согласиться с предложением, вернее, с волюнтаристским решением Льва Мироновича Щубача. Не могла же она сказать ему, что намеревается перейти в стан его самого ненавистного противника! А в начале пятого курса Щубач, защитивший докторскую диссертацию и ужасно этим кичившийся, заявил:
– Я говорил с ректором, мне открывают аспирантуру. Я, так и быть, возьму тебя к себе.
Вообще-то Оля, задумывавшаяся о «жизни после университета», уже переговорила с профессором Милославским по поводу того, чтобы писать диссертацию под его руководством. Но как она могла сказать об этом Шубачу! К тому времени он стал деканом факультета иностранных языков, и Ольга была в курсе – те, кто ему не нравился или противоречил его мнению, подвергались жесточайшим карам.
– Лев Миронович, это для меня большая честь, – начала она, – однако...
– Никаких «однако»! – заявил в раздражении Щубач. – Или ты хочешь пойти в аспирантуру к Милославскому? Нужен тебе этот нудный старик! Из него ведь песок уже сыплется!
Он победоносно посмотрел на Олю поверх очков. Ольга не рискнула сказать, что ум и дарование не определяются ни ученой степенью, ни возрастом, и, приуныв, поняла, что у нее два пути: или, получив диплом, забыть о карьере в университете, или пойти в аспирантуру к Щубачу. Посовещавшись с мамой, она выбрала второе.
