— Камень с полки.
— Что за камень?
— Кусок хризопраза. Светло-зеленый, весьма оригинален.
— Драгоценный?
— Полудрагоценный.
— Во сколько оценивается?
— Право, ни во сколько.
— Аркадий Петрович, вы же сказали, что камень полудрагоценный…
— Ну, этот кусок я отыскал самолично, и он мне ничего не стоил. Кроме того, в нем есть тончайшие кварцевые прожилки и вряд ли бы ювелиры признали его годным для поделки.
— А были камни более ценные?
— Сколько хотите. Хризолиты, рубинчик, гранаты, малахит… Даже изумрудик есть.
— Почему же он не взял?
— Они, видите ли, в кусках материнской породы и не имеют товарного, что ли, вида.
— А золото есть? — спросил Петельников про металл, который, по его представлению, всегда имел товарный вид.
— Есть. Но прожилками в пегматитовой жиле.
Петельников любил четких людей, вразумительные книги и яркие фильмы. Признавая полумеры, полутона и полусвет, он считал, что они — полумеры, полутона и полусвет — нужны лишь как пунктиры для мер, тонов и света. И подсознательно, ибо сознательно не выразить, того же требовал от преступника: уж коли решился на такое дело, то действуй разумно и будь готов ответить на вопросы — как, зачем и почему? Иногда Петельникова задевала укоризненная мысль: чего он хотел от преступника — квалификации? Может быть. Потому что опытные преступники имели свой почерк, по которому, как ни странно, ловились скорее, чем новички.
— Аркадий Петрович, а деньги?
— Целы. Полторы тысячи лежали в ящике стола.
— Вор их не нашел?
Геолог вдруг задумался. Петельников не понял этой заминки, ждуще разглядывая сухие загорелые щеки с проступившими на скулах сургучными прожилками. Видимо, не от возраста, а от ветров-дождей. Как у придорожного валуна.
— Нашел.
— Почему так думаете?
— На них стояла баночка с женьшенем.
— Нашел и не взял?
Аркадий Петрович молчал, потому что затруднялся с ответом, да и спрошено вроде бы не у него. Петельников вздохнул: ну да, ему, работнику уголовного розыска, положено знать, кто, зачем и почему ворует. Но преступность касается всех, ибо она социальна и, значит, общечеловечна. Почему бы этому кандидату наук, человеку ученому, не поломать голову над элементарной для него задачкой: у Смагиных вор взял деньги и не взял вещи, а у него взял вещи и не взял денег…
— Денег не взял, дорогих вещей не взял… Аркадий Петрович, как это понимать?
— Да, странно.
— Что же это, по-вашему, за личность?
— Мне свое мнение излагать не совсем удобно…
— А оно у вас есть?
— Разумеется, — подтвердил геолог просто.
— Выслушаю с удовольствием…
Петельников приготовился терпеливо внимать чему-нибудь виденному в кино, читанному в детективах или слышанному от соседей: про Жору-дипломата, заставлявшего женщин одним взглядом отдавать ему серьги и любовь; про Виталика-вампира, иссосавшего свою жену до прозрачности; про шайку женщин-одиночек, разворовавших всех ребятишек из одного детского садика…
— Этот злоумышленник легковозбудим, неуравновешен, комплексует, скорее всего интроверт…
— Да-да, — согласился Петельников, перебивая, потому что большинство преступников были неуравновешенны и закомплексованны.
— Но я могу поделиться и главным, — не обиделся геолог.
— Главным?
— Это влюбленный.
— То есть как влюбленный? — оторопел Петельников, чуть было не спросив, в кого влюбленный.
— Он взял женскую дубленку и красивый камень. Для подарка даме.
Петельников смотрел на человека, тридцать лет ходившего по стране, спавшего в палатках, бродившего в лесах, ползавшего в горах… Украсившего комнату образцами пород, пившего женьшень, писавшего монографии… Перед ним сидел живой романтик, которые убывали на планете, хоть заноси их в Красную книгу. Только неземной романтик мог в домушнике увидеть влюбленного…
Петельников вздохнул. В конце концов, чем не версия? Не закоснел ли он сам на этой работе, как камень на полке у геолога?
Что же теперь известно о преступнике? Во-первых, он мужчина: женщине с набором ключей не совладать. Во-вторых, ходит по квартирам один: последовательность, единство и однообразие действий подтверждают. В-третьих, влюблен: камень и шуба для дамы. В-четвертых, коли влюблен, он молод.
Итак, молодой и влюбленный мужчина. Сколько их в городе — миллион?
Утром Леденцов увидел Петельникова, стоявшего у подъезда райотдела деревянно, как на посту. И Леденцов подумал, что тот ждет его, заприметив издали.
— Здравия желаю, товарищ капитан!
— Жду машину, — хмуро отозвался Петельников.
Леденцов пытливо вгляделся в его лицо: видеть капитана недовольным приходилось не чаще солнечного затмения. Веселое, предупредительно-галантное, серьезное, наконец, злое. Но раздраженное…
— Куда едете? — решился Леденцов на вопрос.
— Странный звонок из квартиры. Знаешь, что я заметил… Стоит мне затеять генеральную стирку, как случается ЧП.
— Тогда лучше никогда не стирать, товарищ капитан.
— Уже замочил.
— Мне ехать с вами?
— Занимайся первой версией.
Они помолчали, заслоняясь воротниками плащей от октябрьского ветра. И каждый гнал от себя подсознательную уверенность, что это опять она, квартирная кража. Уж коли серия началась… Да и время ее, утреннее.
— У меня еще одна версия, товарищ капитан.
— Давай, — вяло согласился Петельников.
— Псих.
— А вот геолог считает, что влюбленный.
— Влюбленный… в хозяек?
— Нет, вообще, в женщину.
Круглые глаза в белесых ресницах не понимали. Петельников усмехнулся: он тоже Аркадия Петровича не сразу понял. Если только понял.
— Что бы ты взял в квартире геолога?
— Не признаю чужого, товарищ капитан.
— Допустим, геолог разрешил выбрать…
— Комбайн с телерадиомагнитофоном.
— Сразу видно, что не влюблен. А то бы взял теплую шубку и красивый камень для дамы.
Подскочившая машина увезла капитана. Леденцов, так и не успев ответить, пошел к себе, раздумывая, как любовь могла подвигнуть человека на кражи. Говорят, есть любовь неземная, безответная, роковая… А эта какая же — криминальная?
Перегнувшись, Леденцов мог в своем малом кабинете достать почти любую точку. Когда он постреливал пишущей машинкой, оборачивался к сейфу, выдвигал ящики стола и протягивал руку за телефонной трубкой, то походил на гибкий манипулятор, установленный посреди квадратной комнатушки, — походил, даже почесывая рыжий затылок.
Первая версия заключалась в работе с судимыми. Но проверять алиби всех судимых было трудоемко, да и не к чему. Расстояние меж обеими кражами в один квартал наводило на мысль, что вор скорее всего тутошний. Поэтому сперва решили заняться судимыми микрорайона. И Леденцов завяз в пласте бумаг — справках, картотеках, статотчетах, перфокартах…
Но он проделывал еще одну, более важную и просеивающую работу — выделял среди судимых лиц, предрасположенных к кражам, или, как говорил капитан, криминально обеспокоенных. Не забывал он и своей версии о преступнике-психе, вникая в аномальные кражи, в зигзаги поведения, в медицинские справки… Расплывчатость критериев заставляла полагаться главным образом на здравый смысл да интуицию, поэтому со стороны казалось, что Леденцов глядит в бумаги непонимающе…
После колонии человек отработал три года, женился, ни в чем плохом не замечен — отпадает. У этого двое детей, вступил в жилищный кооператив… Этот учится заочно, передовик… Этот зарабатывает по четыреста рублей в месяц… А этого он помнит, этому урока хватит на всю жизнь…
Не оборачиваясь, Леденцов протянул руку к сейфу, в нижнем отделе нащупал бутылку минеральной воды и допил ее из горлышка. И поморщился: за что капитан любит такую водичку?
…Этот после колонии переменил четыре места работы — нужно его проверить. Этот выпивает, дважды отдохнул в вытрезвителе… Этот вообще с год катался по стране и только вот приехал. А этого он тоже знал, этот на все способен…
Дверь открылась, чуть было не достав до стола. Вошедшая женщина хотела оглядеться, но малость кабинета не позволила. Леденцов вскочил, наученный относиться к потерпевшим с особой предупредительностью. Смагина села на подставленный стул, единственный в этой комнате, не считая леденцовского.
— Я пришла к товарищу Петельникову, но его нет.
— Да, он уехал.
— Тогда, может быть, к вам…
— Мы с ним одно и то же, Анна Васильевна, — заверил Леденцов, полагавший себя обязанным знать имена лиц, по делу которых он работает.
Смагина села бережливо, умещая на стул свое короткое полное тело. Он всматривался в ее лицо, ожидая услышать какую-нибудь благую весть. Вспомянутую деталь, увиденного преступника, услышанный разговор… Но круглые щеки женщины были покойны.
