В конце восемнадцатого века здесь, на месте деревянной Партикулярной верфи петровского времени, были выстроены соляные и винные склады, которые и дали имя кварталу.
В этом-то квартале располагается антикварный магазин с непритязательным названием «Старина».
Витрины магазина не поражают роскошью выставленных в них предметов. Пара невзрачных китайских ваз, шкатулка из черепахового панциря, несколько серо-голубых датских тарелок, цветная японская гравюра, резные старинные шахматы – случайные, не очень ценные вещи. Но знатоки и любители антиквариата знают, что за этими непритязательными витринами скрывается один из лучших магазинов города, в полутемных залах и извилистых коридорах которого можно найти настоящие сокровища прошедших веков.
В залах со скучающим видом прохаживаются продавцы-консультанты – унылые мужчины средних лет в темных, мятых, обсыпанных перхотью пиджаках, равнодушно взирающие на случайных посетителей, но оживляющиеся при виде знакомого коллекционера и вполголоса ему сообщающие:
– Константин Петрович, у нас кое-что для вас появилось! Классицизм, эпоха Павла Первого, в отличном состоянии!
А в самой глубине торгового помещения, в небольшом кабинете, до потолка заваленном обломками минувшего, сидит владелец этого магазина, Казимир Болеславович Пауцкий, известный в узких кругах под характерным прозвищем Паук.
Казимир Болеславович и внешне напоминает паука: тщедушное тельце с длинными цепкими руками, большая голова с глубокими залысинами, темные, глубоко посаженные глаза.
Но в действительности не имя и даже не характерная внешность послужили причиной такого прозвища.
Отсюда, из своего полутемного кабинета, Пауцкий протянул по всему городу тонкие, невидимые нити своей паутины, он постоянно ждет, прислушивается – не задрожит ли одна из этих нитей, сообщая ему, что в паутину попала добыча.
На него работают врачи «Скорой помощи» и санитары моргов, участковые милиционеры и техники-смотрители, паспортистки и даже рядовые сантехники. Впрочем, «работают» – это громко сказано. Все эти люди просто сообщают Пауку (за определенную плату) о кончине стариков и старушек перспективного возраста, в чьих квартирах или комнатах могли уцелеть предметы старины.
Чаще всего сигнал оказывается бесполезным: к примеру, в квартире усопшей единственным предметом антиквариата была она сама, из произведений искусства имелся только японский рекламный календарь за семьдесят шестой год, а вся «старинная мебель» – это разрозненный румынский гарнитур, купленный по случаю лет тридцать тому назад.
Но бывали и исключения, и ради этих исключений Паук готов был платить за каждый такой сигнал.
К большому его сожалению, давно уже прошли те времена, когда в скромной коммунальной квартирке можно было найти полный столовый гарнитур времен Павла Первого в отличной сохранности или чудесный ампирный кабинет из карельской березы. В России, а особенно в Санкт-Петербурге, у антикварной мебели (впрочем, как и у ее владельцев) была трудная судьба: значительная ее часть погибла еще во время двух революций. То, что удалось сберечь тогда, в огне красного террора, впоследствии сгорело в «буржуйках» ледяными блокадными зимами, когда чудом уцелевшие потомки аристократических родов, чтобы выжить, топили печи красным деревом и палисандром.
Но, как это ни печально, еще более страшный удар по антиквариату, чем две революции и война, нанесло бурное строительство хрущевского времени. Жители коммунальных квартир Коломны и Песков, Семенцов и Петроградской стороны, получая малогабаритные квартирки в Дачном или Ульянке, не могли взять с собой громоздкие дедовские шкафы, комоды и секретеры. Кроме того, воспитанная новой, прогрессивной эстетикой молодежь считала все это никому не нужным, безнадежно устаревшим хламом. Молодые люди высмеивали отсталых бабушек и дедушек и говорили, что не возьмут их любимые «козетки и кушетки» в свое светлое малогабаритное будущее.
И драгоценная антикварная мебель отправлялась на городские свалки, а вместо нее в типовых квартирах поселялись примитивные, недолговечные поделки из ДСП и оргалита. Причем, выбрасывая старые вещи, никто, конечно, не беспокоился об их сохранности, и старинная мебель попадала в мусорные контейнеры безжалостно переломанной, без обивки и отделки.
Конечно, находились предприимчивые и не брезгливые люди, которые обходили свалки, внимательно присматриваясь к обломкам дедовской мебели, и кое-что спасали, сохраняли до лучших времен.
И теперь, когда эти «лучшие времена» настали и за дедовские шкафы, когда-то отправленные на свалку, богатые люди платили огромные деньги, – теперь настал звездный час для людей вроде Казимира Болеславовича Пауцкого.
Именно сюда, в этот полутемный кабинет, в логово Казимира Пауцкого, позвонила Раиса Павловна, как только узнала о смерти Амалии Антоновны.
Пауцкий поблагодарил Раису, повесил трубку, встал из-за стола и надел черное пальто.
В этом пальто он ходил в любое время года – зимой и летом. Это пальто и черная палка с серебряным набалдашником были от него неотделимы, казалось, что он так и родился – в черном пальто, с залысинами и с палкой в руке.
– Михаил! – крикнул Пауцкий, приоткрыв дверь кабинета. – Мы едем на раскопки!
«Раскопками» Казимир Болеславович называл такие вот экстренные посещения покойных старушек.
Из кладовки появился крупный рыхлый детина лет сорока, с отвислой губой и сонно-туповатым выражением лица. Несмотря на такой сомнительный облик, Михаил выполнял при Пауцком функции шофера и телохранителя (ведь не секрет, что антикварный бизнес – довольно криминальный), а также, по совместительству, вышибалы и грузчика на тот случай, если что-то можно прихватить сразу, без долгих переговоров с родней и наследниками.
* * *
Славик Топорков прямо с поезда отправился к своей тетке.
Собственно, она была ему вовсе и не тетка, а то ли двоюродная бабка, то ли вовсе седьмая вода на киселе, но ситуации это не меняло: она доводилась ему какой-то родней, и это давало практичному и рассудительному Славику определенные права.
Во-первых, изредка приезжая в Петербург в командировку, он мог остановиться у тети Амалии, сэкономив кое-какие деньги на гостинице. При его небольших заработках это было очень даже неплохо.
Во-вторых же, поскольку у Амалии Антоновны других родственников не имелось, Славик твердо рассчитывал получить после ее смерти наследство.
Конечно, его тетка не владела акциями банков и металлургических заводов, алмазными копями и поместьями, но квартира в Петербурге – это тоже немалая ценность, особенно если смотреть на нее из далекой провинции. Поэтому Славик старался тетку не раздражать и при каждом своем приезде дарил ей что-нибудь необременительное для своего бюджета – коробку конфет «Ласточка», упаковку отечественного земляничного мыла или пачку дешевого чая, по вкусу отдаленно напоминающего запаренный березовый веник.
Правда, была в этом и одна огорчительная сторона: тетка, несмотря на свой более чем преклонный возраст, чувствовала себя превосходно и совершенно не собиралась умирать, напротив – радовалась жизни, музицировала и даже крошечными дозами попивала коньяк, чем вызывала в душе племянника неуклонно растущее раздражение.
Итак, прямо с поезда Славик отправился к своей тетке. Такси он из экономии не взял, доехал до места на троллейбусе и уже подходил к теткиному дому, когда нос к носу столкнулся с соседкой Амалии Антоновны.
Славик знал соседку в лицо, но никак не мог вспомнить ее имени и отчества, да, впрочем, и не очень по этому поводу расстраивался. Та выгуливала возле подъезда своего скотчтерьера и при виде Славика бросилась ему навстречу.
– Какое несчастье! – воскликнула она, хватая Славика за пуговицу. – Какое несчастье! Ваша тетя…
– Что – умерла? – переспросил Славик, с трудом скрыв радость.
– Да, а вы уже знаете? – удивилась соседка. – Как вы быстро приехали!
В ее голосе прозвучали подозрительные интонации.
Славик отмахнулся от нее и взлетел по лестнице, чтобы поскорее взглянуть на свое новое имущество.
Ключи от теткиной квартиры у него были, но искать их не пришлось: Славик заметил, что дверь приоткрыта.
Это его слегка обеспокоило: не всплыли ли какие-то конкуренты, не нашлись ли у тетки фальшивые родственники, желающие наложить лапу на его законную собственность?
Он толкнул дверь, вошел в квартиру и, нарочито громко топая, направился в теткину комнату.
Здесь, в глубоком кресле с резными подлокотниками, сидел тщедушный человечек в черном пальто. У незнакомца были большая лысоватая голова, глубоко посаженные темные глаза и длинные руки, сложенные на серебряном набалдашнике палки. Вообще, этот человек выглядел очень странно: он казался смешным, но в то же самое время – опасным.
