– Вы кто? – враждебно осведомился Славик, приблизившись к незнакомцу. – И что вы тут делаете?
– Могу задать вам тот же вопрос, – отозвался странный человек. – Кто вы такой?
– Я-то известно кто, я – племянник… законный, то есть наследник… это все – мое… – парень обвел квартиру неопределенным жестом. – А вы откуда взялись на мою голову?
– Ах, вы племянник? – Тщедушный человечек поднялся из кресла навстречу Славику, шагнул к нему, церемонно шаркнув ножкой, но при этом уронил свою палку. – Очень, очень рад познакомиться!
– А вы-то кто такой?! – напирал Славик, исподлобья глядя на незнакомца. – В родню набиваетесь? Сразу предупреждаю – нет у нее никакой родни, кроме меня! Нет и никогда не было, так что не рассчитывайте, что я… что вы…
– И в мыслях не было! – воскликнул незнакомец, сложив на груди свои удивительно длинные руки. – Поверьте, и в мыслях! Наоборот, я – ваш лучший друг и могу принести вам большую пользу…
– Ни в каких друзьях не нуждаюсь! – объявил Славик. – Как-нибудь сам управлюсь, без вас! И вообще, вы мне так и не ответили – кто вы такой? На квартирку небось рот разинули?
Смешной человечек не спешил с ответом, и Славик подумал уже: не выкинуть ли его вон – ввиду явной тщедушности незнакомца это не составило бы большого труда. Но тут он заметил в углу комнаты второго человека – рыхлого сорокалетнего дядьку с туповатой физиономией и отвислой губой, вся фигура которого дышала недюжинной силой.
Поэтому Славик отбросил мысль силой выставить незваного гостя и воззрился на него в ожидании.
– Кто я такой? – протянул тот наконец. – Я вам это непременно сообщу, только для начала обрисую ваше положение. Вы – племянник покойной?
– Ну да, в общем, вроде того… – замялся Славик, мысленно прикидывал степень своего родства с Амалией Антоновной.
– Вроде того… – выразительно повторил незнакомец. – Даже если допустить, что вы – не «вроде того», а родной племянник, это значит, что вы – наследник третьей степени!
– Чего?! – ошеломленно переспросил Славик. Он был оскорблен до глубины души, словно его обозвали человеком третьего сорта.
– Не обижайтесь, – незнакомец усмехнулся. – Это просто юридический термин, означающий, что при вступлении в наследство вам придется уплатить очень большой налог. Кроме того, вам в любом случае нужно ждать полгода, чтобы вступить в свои права.
– Это еще зачем? – возмутился Славик. – Я и так столько лет ждал!
– Понимаю вас и сочувствую! – Незнакомец поднял руки. – Но таков закон. Эти полгода даются для того, чтобы все возможные наследники могли проявиться и предъявить свои требования.
– Нет у нее никаких родственников! Никого, кроме меня.
– Очень хорошо, – заверил его незнакомец. – Но закон есть закон. Полгода придется ждать.
Славик расстроился: перед ним уже замаячила приятная перспектива, и вдруг она снова уходит в туманную неизвестность.
– А вы-то кто такой? – Славик снова подозрительно уставился на тщедушного человечка. – Адвокат, что ли? Можете все это ускорить?
– Увы! – Гость развел руками. – К сожалению, ускорить все это не в наших с вами силах. Но я могу сделать вам выгодное предложение, которое немного скрасит это вынужденное ожидание.
И незнакомец сообщил Славику, что зовут его Казимир Болеславович, что он – владелец антикварного магазина и охотно приобрел бы кое-какие вещички покойной тетушки. При этом Паук дал Славику понять, что он не преследует никаких корыстных целей, а занят единственно благотворительностью – старается сохранить для потомков культурное достояние страны.
– Уж будто! – пробормотал недоверчивый Славик. – Вы же не музей содержите, а магазин! Стало быть, продаете все эти вещички – с выгодой для себя!
– Какая там выгода! – жалостно вздохнул Казимир Болеславович. – Дай бог свое вернуть! Для меня главное – чтобы старинные вещи попали в хорошие руки! Ведь если человек заплатит за вещь большие деньги, он и обращаться с ней будет соответственно!
– Короче, – перебил антиквара Славик. – Что вы мне хотите предложить?
– Я хочу, чтобы вы прямо сейчас, не дожидаясь вступления в права наследства, продали мне кое-что из теткиного имущества. Вот, скажем, эту горку, и шкафчик, и клавесин, и вот этот ломберный столик… ну, и еще кое-что, по мелочи.
– А у меня потом не будет неприятностей?
– Если мы поспешим и сделаем все до того, как обстановку квартиры опишут, – никаких неприятностей, я вам гарантирую! У меня, вы же понимаете, есть связи… если что – я смогу решить все вопросы.
– И сколько же вы мне хотите предложить?
– Ну… допустим, за все сразу – пять тысяч… уверяю вас – это щедрое предложение!
– Сколько?! – Славик вылупился на антиквара. – Но это просто несерьезно! Пять тысяч? Не смешите мои кроссовки! Пять тысяч… а пять тысяч – чего?
– Так и быть, евро… и не надо так кипятиться. Вы можете поискать другого покупателя, но в таком случае упустите момент, и вам придется ждать полгода. И к тому же платить налог по максимальной ставке, как наследнику третьей степени. А я предлагаю вам живые деньги, причем – немедленно!
Паук вытащил из кармана толстую пачку купюр и пошуршал ими перед носом Славика.
– Десять тысяч! – ответил тот, не сводя взгляда с купюр.
– Ну ладно, так и быть! Я даю шесть тысяч – но это мое последнее слово!
И Казимир Болеславович добавил к своей пачке еще одну стопочку, потоньше.
Славик не сомневался, что антиквар хочет его надуть.
Во-первых, племянник покойной Амалии Антоновны вырос в глубоком внутреннем убеждении, что все люди на свете только одним и заняты – думают, как бы надуть, объегорить, перехитрить друг друга. Потому, полагал он, так много в нашем языке слов и выражений соответствующего значения – обмишулить и объегорить, кинуть и обштопать, напарить, обставить, облапошить, объехать на кривой козе…
В особенности же все эти нехорошие люди озабочены тем, чтобы обмануть именно его, Славика. Почему уж все вокруг так плохо к нему настроены – он не знал, но подозревал, что причина этой общей нелюбви заключается в его, Славика, удивительных моральных достоинствах, в его золотом сердце и природной доверчивости.
Во-вторых, сам по себе антиквар выглядел очень подозрительно и жуликовато – с этими его запавшими щеками, глубоко посаженными темными глазами и цепкими, хваткими паучьими лапами, крепко сцепленными на серебряном набалдашнике палки.
Итак, Славик не сомневался, что антиквар хочет его надуть – но в то же время деньги в руках Пауцкого манили Славика, гипнотизировали его, притягивали как могучий магнит…
Короче, в душе безутешного племянника боролись два одинаково сильных чувства – алчность и подозрительность.
Пауцкий, отчетливо отметивший на лице своего собеседника борьбу этих чувств, облизнул сухие губы и проговорил своим бесцветным, хрустящим, как бумага, голосом:
– Решайтесь, мой дорогой! Вот они, деньги! Живые деньги! – И он для большей убедительности снова пошуршал перед Славиком пленительными бумажками.
– Девять тысяч! – проблеял Славик в последней попытке преодолеть чары хитрого антиквара. – Ну, хотя бы восемь…
– Нет, дорогой мой! Не восемь и не семь… я пошел вам навстречу, предложил вам шесть тысяч. Это было мое последнее слово. Вы не согласились – и теперь я говорю: пять с половиной. Соглашайтесь, или будет пять!
Он отслюнил из пачки несколько купюр и спрятал их в карман своего пальто.
Славик жалобно заскулил, провожая ускользающие деньги безутешным взглядом, и поспешно воскликнул:
– Я согласен, согласен!
– Очень хорошо, – узкие губы Паука сложились в некое подобие улыбки, он достал из кармана сложенный лист бумаги и протянул его Славику. – Подпишите здесь, мой дорогой… вот здесь, где галочка!
Славик попытался прочесть текст, но от волнения буквы плясали перед его глазами. Он вздохнул, поставил внизу листа широкий росчерк и торопливо схватил деньги.
– Ну, все, – Паук поднялся, опираясь на палку, и повернулся к своему здоровенному спутнику: – Ну, Михаил, приступай! Начнем, пожалуй, с клавесина.
Рыхлый детина обхватил хрупкий инструмент своими огромными лапами, легко поднял его и понес к выходу. Клавесин издал какой-то негромкий трогательный звук, словно прощаясь с квартирой покойной Амалии Антоновны.
Субботним утром в квартире стояла сонная тишина. Это неудивительно, поскольку у хозяина квартиры не было ни маленьких детей, просыпающихся в седьмом часу утра с ревом и криками, ни собаки, требующей немедленной прогулки и для этой цели втаскивающей на чистую наволочку хозяйский ботинок, зажатый в зубах, ни сварливой тещи, норовившей в выходной с утра пораньше приспособить зятя к домашней работе, типа чистки ковров или мытья окон. Жены у него тоже не было, так что никто не гремел кастрюлями на кухне и не включал радио погромче.
