Тут, к счастью, незнакомец раскланялся и с Горчаковым тоже, при этом друг и коллега спокойно пожал ему руку. Парень тут же потерял к нему интерес и развернулся ко мне. Росту он был огромного, с волосатыми руками, торчавшими из-под закатанных рукавов плаща, и я опять заволновалась.
— Мария Сергеевна, — гаркнул он, — вы чего, меня не помните?
Жалко улыбаясь, я изобразила грусть по этому поводу, глазами ища аэропортовских секьюрити. Естественно, именно сейчас они куда-то подевались, а до этого ведь путались под ногами, куда ни пойди. Первая мысль была о том, что этого молодца я когда-то приземлила лет на десять, но он освободился досрочно и теперь жаждет доказать мне, как я была неправа; вторая — что я просто когда-то его допрашивала с пристрастием, чем навсегда восстановила против женщин-следователей. Однако все эти версии были — пальцем в небо. Слегка притормаживая на согласных, парень громогласно продолжал:
— П-помните, как вы меня на т-трупе шуганули? На чердаке? У в-вас там т-труп был вонючий…
Французам, обтекавшим нашу группу с разных сторон, было все равно, но при словах «труп вонючий» от нас стайкой вспугнутых рыбок шарахнулась семейка соотечественников.
— Н-ну? Вы еще тогда сказали: «Ну что, мужиков тут нет? Тогда сама буду т-труп ворочать!» П-помните?
Да, я припомнила что-то такое. Труп на чердаке, отсутствие медика, полное нежелание оперов помочь отодвинуть тело, чтобы осмотреть доски под ним… Обстановка места происшествия встала у меня перед глазами со всеми деталями, зато горластого товарища я идентифицировать так и не смогла. Опер? Следователь? Понятой?
— Вы знаете, — вежливо сказала я парню, — в моей жизни столько трупов было… И столько чердаков…
— Эх! — шумно вздохнул он. — Н-ну ладно. Я дежурил тогда по городу, в ваш район выехал. К-как вы меня тогда шуганули! До сих пор мурашки бегают! — и он захохотал оглушительно, так, что все окрестные хвосты к стойкам регистрации взволновались и заоглядывались.
Мои товарищи переминались с ноги на ногу, тяготясь вынужденной остановкой. Естественно, за исключением Регины, которая откровенно развлекалась и уже набрала воздуху, чтобы прихлопнуть наивного парня каким-нибудь язвительным замечанием.
— А вы тут проездом из Жмеринки в Кологрив? — нежно осведомилась она и жестом Абадонны сдернула черные очки.
Парень остолбенел, сраженный насмерть. Мой давнишний наезд на месте происшествия прямо на глазах испарялся из его памяти, и ясно было, что отныне самым ярким воспоминанием, сопровождающим его по жизни, будет вот это: парижский аэропорт, гул голосов отлетающих — провожающих, и роскошная женщина, ослепившая его иноземным шиком…
— А… Я… Я это… А вы куда, Мария Сергеевна?
На меня он при этом уже не смотрел. Но я зачем-то сочла нужным ответить:
— Мы в Ниццу с друзьями. На две недели. Виллу сняли на холмах.
Потом, после всех событий, мучительно пытаясь сообразить, когда, в какой момент мы попали в самый центр чудовищной международной интриги, я думала — не тогда ли, в парижском аэропорту, некие злоумышленники зацепились за нашу компанию, решив, что мы как нельзя лучше подходим для того, что они задумали?
Но в тот самый миг, в аэропорту, ничего такого мне в голову не пришло, и я стояла, тяготясь этой странной встречей, и думая о том, что распространение наше по планете особенно заметно вдалеке, как пел Высоцкий. Соотечественник молча ел глазами эффектную Регину, та изо всех сил позировала, поскольку исповедовала принцип «от каждого — по способностям» и не позволяла утечь впустую ни капле живительной энергии восхищения, несмотря даже на жалкие параметры того, кто это восхищение источал. Мой муж с интересом наблюдал за ошалевшим парнем, при этом не упуская из виду чемоданы. Наконец Горчаков спохватился, тревожно завертел головой и, ухватив нас с Ленкой за руки, кивнул парню и поволок нас к нужному выходу на посадку. Довольный Стеценко и недовольная Регина двинулись за нами. По дороге Горчаков объяснил мне, что это — бывший следователь из какого-то района, какого именно, он не помнит, но парень прикольный.
— Да уж, — поежилась я. — Встретиться в международном аэропорту и не найти другой темы для беседы, чем разложившийся труп… Можно подумать, он много лет носил в себе эти яркие впечатления и летал за мной по всему свету, дожидаясь шанса их выплеснуть. Мы уж сколько лет по городу-то не дежурим? Года три? Или четыре? А он все поминает, как я труп ворочала…
Лешка хихикнул, и больше мы этот инцидент не обсуждали, только мой муж заметил:
— Да, Маша, человек тебя один раз в жизни повстречал — и до сих пор заикается. Что же мне-то, бедному?..
Я не взяла на себя труд отвечать на этот мелкий укус. Тем более что время поджимало. У нужного нам выхода на посадку скопилась приличная очередь, покорно снимающая с себя пиджаки, вытаскивающая из карманов телефоны, ключи и мелочь и переминающаяся босыми ногами у арок металлоконтроля. На мне не было ни пояса с металлической пряжкой, как на наших мужчинах, ни громко звенящих украшений, как на Регине и Ленке, поэтому, пока они рассупонивались, я глазела по сторонам и наткнулась на листок бумаги, прилепленный к стеклянной перегородке. Это было распечатанное на принтере объявление, крупными буквами, на английском языке, под цветной любительской фотографией рано созревшей девочки-подростка: треугольное личико, детский выпуклый лоб и сильно подведенные глаза. «Шарлин Фицпатрик, Великобритания. 15 лет, пропала первого января 2008 года в Антибе… Знающих что-нибудь о ней просят связаться…»
Я инстинктивно закрыла собой объявление от Лены Горчаковой. Ей лучше не видеть фотографию и не думать о пропавшей девочке, с учетом двух своих девочек, оставшихся дома без ее пригляду. Я-то хоть держалась, целых полдня не поддаваясь искушению услышать в трубке родной голос Хрюндика (вот доедем, тогда и наберу его), а Ленка уже раз пять позвонила каждой из дочек с вопросами, что они делают, где находятся, тепло ли оделись и что ели в течение дня. Девчонки раздраженно визжали в ответ, и было ясно, что они ждут не дождутся, когда мамочка выедет из зоны действия сети.
Мой маневр удался, ни Лена, ни Горчаков объявления не заметили, зато сама я, терпеливо стоя с раскинутыми руками, пока плотная темнокожая секьюрити бесстрастно ощупывала меня с ног до головы щекотными ладошками, и потом, уже устроившись в тесном самолетном кресле, никак не могла отделаться от мыслей про девочку по имени Шарлин, приехавшую на Лазурный берег с родителями, или со школьными товарищами, чтобы провести каникулы, посещая музеи или бродя по полосе прибоя… И не вернувшуюся с этой полосы. Почему-то мне казалось, что она пропала ночью, уйдя из отеля, чтобы посмотреть, как звезды отражаются в зеркальной морской глади. Я уже напридумывала, что девочка ушла не одна, наврав родителям, будто собирается прогуляться с подружками, а на самом деле ее, нетерпеливо пританцовывая, ждал за углом отеля недавний приятель — худой высокий парнишка чуть постарше ее самой, с едва пробившимися усиками и горящими черными глазами, неотразимый местный французик с холмов Ниццы, прирожденный искатель приключений… Что произошло дальше, моя отпускная фантазия отказывалась представить. Все-таки я еду отдыхать, а не расследовать, как тутошняя шпана хулигански убила юную англичанку, или выяснять, где ее прячут французские вымогатели, избитую и сломленную, чтобы срубить легкие преступные деньги выкупа. Да и слишком много времени уже прошло — больше двух месяцев, чтобы надеяться на то, что девочка жива.
А в остальном долетели без всяких приключений. Возле маленького, уютного аэропорта Ниццы нас ожидало большое такси-микроавтобус, за рулем которого сидел плотный усатый француз средних лет — доверенное лицо владельца арендованной нами виллы. Мы загрузили наш багаж (две скромные сумки на две семьи — Горчаковых и нашу с доктором Стеценко, и три увесистых чемодана Регины — «Вы что думаете, я два дня подряд в одном и том же не хожу») и полетели вдоль совершенно киношного побережья к холмам, опоясывающим Лазурный берег. Здравствуй, Ницца!
