— А что приказывали?
— Ну че… Зашугать… По башке дать, по хребту… И все — слышь, да?
«По башке, по хребту…» — обыденно употребленные обороты по отношению к Наташе и тому, что с ней сделали, пережгли невидимый канат, сдерживающий руку майора. Раз! Открытая ладонь хлопнула Татарина по уху. В голове у того будто взорвалась граната, на миг он и оглох и ослеп. Потом в одном ухе слух восстановился.
— Сейчас я тебе хребет перебью, — донеслось откуда-то издалека. — Кто вас послал?
— Это… Это…
Татарин беспрерывно сглатывал слюну, словно собирался вырвать.
— Это нам не докладывают…
Новой оплеухи не последовало, очевидно, ему поверили.
— Где их искать? Маза, Лобана?
— Маз в «Миранде» ошивается. А Лобан не знаю… Но там тоже бывает…
Майор отошел в сторону. Татарин с облегчением перевел дух.
— Ладно, — подвел итог Фокин. — Раз ты сам там не был и все честно рассказал, я тебя, пожалуй, отпущу…
Бандит с трудом поднялся на ноги, доковылял до табуретки, с облегчением облокотился на стол. Он постепенно приходил в себя и лихорадочно думал — какую подлянку готовит ему проклятый верзила.
— Только как ты сам считаешь, — продолжил майор почти дружелюбным тоном. — В морду ты все-таки заслужил? По совести?
— А чё… — Татарин неуверенно взглянул в маленькие глазки майора. На понт берет, или как? Если только в морду… Первый раз, что ли…
— Ну, в морду, ну… — помялся он. — По совести… Да.
— Заслужил, — подтвердил Фокин и без замаха ударил кулаком в челюсть. Перстень хищно впился в кожу. У майора появилось чувство, что он нажал спуск своего «макара».
Ненавистная харя с бессмысленно вытаращенными глазами, отъехала назад, исказилась гримасой боли, побелела, а затем мгновенно налилась красным ссадина под нижней губой.
— Все, все, — залопотал Татарин, закрываясь рукой.
Но Фокин больше не собирался его бить. Открыв дверь, он вышел в плохо освещенный коридор. Чуйков стоял у соседнего кабинета.
— Те двое ничего про Волгоградку не знают, — сообщил он. — Можно ещё остальных потрясти, которые в милиции…
— Давай съездим, — согласился майор.
Но в отделении милиции они уже никого из задержанных не застали. Широкое мясистое лицо начальника выглядело растерянным:
— С полчаса, как отпустили, — пояснил он. — Нам тут телефоны пообрывали… И из мэрии, и из префектуры, и прокурор… Конкретных претензий к ним нет — никого не убили, не ограбили, не искалечили. Какие основания задерживать?
Начальник озабоченно потер ладонью потный загривок.
— А раз нет оснований — надо выпускать! Мы и выпустили.
Милиционер криво улыбнулся.
— Закон есть закон!
— Это точно, — кивнул Фокин и переглянулся с Чуйковым.
— И мы своих тоже выпустим.
Как и предсказывал Ринат Шалибов, все задержанные в тот же день оказались на свободе. Но на третьи сутки Татарин умер прямо в ресторане, за богато накрытым столом. «Инсульт», — определили врачи.
Часть вторая
В штате внешней разведки
Глава 1
Задание «слепому» агенту
— А вот и Максим Витальевич, — генерал Золотарев шевельнулся в своем «президентском» кресле, напоминающем обитый свиной кожей трон средневекового вождя. — Проходите.
Вошедший прикрыл за собой дверь. Иван Федорович привычным взглядом окинул подтянутую, собранную фигуру, увереные движения (кабинеты высокого начальства, видно, неспроста оборудованы двойными дверями, в которых легко запутаться человеку непривычному), и лицо так называемого «закрытого типа» с правильными чертами и чуть тяжеловатым подбородком.
— Здравствуйте, — Карданов дипломатично остановился на середине комнаты, не желая провоцировать Золотарева на рукопожатие.
Справа от генерала, в длинном ряду выстроившихся вдоль стены стульев, сидел в несколько напряженной и угловатой позе невысокий человек лет сорока. На нем был хороший итальянский костюм.
— Это Станислав Владимирович Яскевич, руководитель Западно-Европейского сектора, — кивнул в его сторону Золотарев. — Он тоже хочет побеседовать с вами, если вы не против. Присаживайтесь, Максим Витальевич. Чашку кофе?
Не дожидаясь ответа, генерал щелкнул тумблером селекторной связи.
— Ирочка, три черного, покрепче. — Он поднял глаза на Карданова. Тот, успев поздороваться за руку с Яскевичем, присел на один из стульев у противоположной стены.
— Ну что, Станислав Владимирович, тогда перейдем к делу?
Яскевич, который даже не подозревал, что здесь требуется какое-то его разрешение, прокашлялся и тихо произнес:
— Да, конечно.
Со стороны все это выглядело респектабельно и даже несколько буднично: рабочее утро в одном из кабинетов бывшего Первого Главка, а ныне Службы внешней разведки, начальник и его команда, отлаженный механизм общения. На самом деле здесь только что была одержана ещё одна моральная победа державного типа мышления над кислым интеллигентским чистоплюйством. Ведь генерал-майор, начальник управления, не должен заниматься поисками и подбором сотрудников — это работа Яскевича, ему за это деньги платят.
Генерал подвинул к себе папку, где сквозь цветной пластик просвечивали буквы «Карданов М. В.», положил на неё свою ухоженную ладонь.
— Я внимательно изучил ваше личное дело, Макс Витальевич, — веско произнес он. — Вы грамотный специалист, имеете высший уровень подготовки, ваша работа в секторе Евсеева оценивалась положительно. Да и крепкие семейные традиции, полагаю, дело не последнее… Ведь так?
С семейными традициями он явно переборщил. Макс видел своих родителей только на единственной фотокарточке. И никаких воспоминаний о детстве у него не сохранилось. Но рассказывать об этом не имело смысла и Макс согласно кивнул.
— Так.
— Отлично! — Золотарев потер руки и вынул из папки листок компьютерной распечатки.
— Сегодняшнее психологическое тестирование и проверку на полиграфе вы прошли успешно. А потому…
Генерал доверительно наклонился вперед.
— Как вы смотрите на то, чтобы вернуться в разведку?
— Я не против, — сказал Макс. Он ещё не отошел от ночных и утренних событий. Неожиданный поворот колеса Фортуны резко менял его жизнь. Если бы не эти люди, сейчас бы его допрашивали в камере на Лубянке.
— Вот и хорошо. Есть мнение определить вас в Западно-Европейский сектор. Направление — Великобритания. Английский, надеюсь, ещё не позабыли?
— Just a little, — улыбнулся Макс.
Лицо генерала на какое-то мгновение напряженно застыло. Сам Иван Федорович иностранными языками не владел.
— Максим Витальевич говорит, что чуть-чуть подзабыл, — тут же перевел Яскевич.
— Не напрягайтесь, я все прекрасно понимаю, — слегка свысока пророкотал Золотарев, но тут же исправил впечатление доброжелательной улыбкой.
В дверь постучали. Вошла секретарша с подносом, аккуратно переставляя по ковровому покрытию свои длинные точеные ноги. Золотарев умолк. Вот, кстати, ещё одно очко в его пользу. У предшественника секретарша была настоящая грымза, страхолюдина, по слухам, она работала ещё в НКВД. То ли дело Ирочка! Золотарев с удовлетворением скользнул взглядом по её ладной фигурке, согнувшейся над столом, чтобы подать чашки. Знак качества, международный класс. И умница, каких мало. «Скажи мне, кто твоя секретарша, и я скажу, кто ты.» Вот так-то…
— Кофе вкусный. Спасибо, Ирина Викторовна, — сказал Золотарев, пригубив свою чашку.
Ира обернулась у дверей, улыбнулась и исчезла, еле заметно качнув бедрами. Что означал этот жест, знали только она и генерал-майор Золотарев.
Генерал, не торопясь, допил кофе, достал красно-белую коробку «Мальборо».
— Угощайтесь, Максим Витальевич.
— Нет, спасибо, — покачал головой Макс. — Не курю.
— Это хорошо, — Золотарев прикурил от настольной зажигалки, выдохнул дым через угол рта, приосанился.
— Я ведь не зря упомянул в начале о крепких семейных традициях, — он смотрел на Карданова из-за кудрявого табачного тумана. — Почему, например, всегда существовали и существуют профессиональные семейные кланы? Потому что в любой профессии есть особая основа жизни, своеобразная, так сказать, питательная среда… Есть нечто такое, что передается с кровью, с набором хромосом. Этому не выучишься в школе или где-то еще. Среди этого надо родиться и жить. Верно?
Яскевич кивнул с самым серьезным видом, хотя в душе посмеивался над неуклюжей попыткой своего начальника произнести нечто философское.
— Да, конечно, — сказал Макс. Он ещё не понимал, куда клонит Золотарев.
— Я много слышал о ваших родителях, Максим Витальевич, — продолжал с пафосом генерал. — Всегда преклонялся перед их мужеством и твердой волей. Я знаю, какой тяжелый выбор им пришлось делать тогда, в семьдесят первом. Тридцать лет тюрьмы… Это, конечно, испытание… Которое они выдержали с честью.
