Мощный БМВ пожирал ночное пространство — буквально летел над скоростной трассой. Это не моя разболтанная автостарушка, пропахшая бензином. Хотя, по мне, лучше оказаться в родной вонючей железной коробке, чем… Что тут говорить?..
Выражаясь высоким слогом, я не имел права на ошибку. И поэтому не торопился.
Импортная колымага чужеродным ярким болидом врезалась в смородинскую ночь. От души забрехали местные кобельсдохи. В свете фар замелькали кривые штакетники и серебристые кустарники.
Покачиваясь на ухабах, как на волнах, мы наконец прибыли к месту назначения. Дом-корабль тонул в дождливой ночи. Свет фар выбил крыльцо, веранду, колодец…
— Ну? — спросил один из громил, похожий на медведя гризли. (Впрочем, мишки симпатичнее.)
— Надо вспомнить, — признался я.
— Эй, дядя, не шути так, — занервничал второй громила, похожий интеллектом на кактус. И передвинул затвор карабина «симонова».
— Понял, шутки в сторону, — сказал я. — Кажется, там… в колодце…
— Где? — не понял человек-кактус.
— В бревнах колодца, — повторил я.
— Есть, — цокнул водитель-командир. — Ишь ты, а мы весь дом перевернули. — И приказал: — Ну, веселее. И двое… С этим фрю[26] аккуратно…
— Дождь же, е'…
С проклятиями и тумаками меня попросили из уютного автогнездышка. Когда меня просят так убедительно, я стараюсь адекватно реагировать на просьбы трудящихся… Такая вот у меня причуда.
А дождь действительно был ой-ей-е! Холодный, жесткий, будто из жести. Такой дождь опасен для здоровья, это правда. Мне же он в радость и привычку. Почему? Хозяин зоны гнал отряды в тайгу, где от бесконечной мороси деревья набухали, как губка. Мы рубили их и отправляли в леспромхоз на весы. От воды деревья утяжелялись вдвое, и план перевыполнялся, естественно, втрое. Хозяину звездочки на погоны, офицерам фанфары, а нам чифирь, баланда из колхозной коровы и концерт художественной самодеятельности. Такие маленькие радости не забываются. И привычка к дождику порой выручает от секиры, занесенной над головой, если выражаться красивыми образами художественной самодеятельности.
Итак, я выбрался под отечественный дождь. Отсчет пошел. Раз громила-гризли по левую руку от меня. (У него короткоствольный «узи» производства Израиля.)
Два — в трех шагах справа от меня громила-кактус с нашим надежным АКМ.
Три — водитель прячется за размытым лобовым стеклом; он хорошо устроился, над ним не каплет.
Четыре — я и горилла-гризли уже у колодца. Мокрые скользкие бревна…
Пять — я наклоняюсь. Холодное дыхание колодца. Тяну руку в нижнюю расщелину. Там, сколько я себя помню, лежала подкова. Обыкновенная, металлическая подкова. На счастье. Отец верил в приметы.
Шесть — мой враг тоже склонился вслед за мной. Он первым мечтает узреть алмазные блестки.
Семь — вопль водителя; он, кажется, открыл дверцу и орет дурным командным голосом, скоро ли мы обалмазимся.
Восемь — резким движением втыкаю подкову в удобные для этого глазницы врага.
Девять — короткой очередью еврейского автомата срезаю с планеты ещё одного врага.
Десять — переворот-бросок через плечо, и финка, спрятанная мной у башмака, впивается в лодыжку водителя-дурака.
Одиннадцать — враг, который нужен мне живым, выпадает из машины и визжит от боли. Ударом ноги в голову я заставляю его на время замолчать. И подумать, как ему жить дальше. На его месте я бы радовался такому развитию событий: он ещё жив, а его приятели наоборот… отмучились, грешники… Один лежит у колодца с подковой во лбу. Второй — у сарая с пулями тоже во лбу.
Все! Отсчет закончился. Можно вздохнуть с облегчением. И вдруг из глубины сарая нерешительно и жалко тявкнула какая-то живая душа. Конечно же, я струхнул. К счастью, это был не человек, вооруженный базукой. Собака. Пес. По прозвищу Тузик. Он тянулся из темноты. Я ругнулся, мол, что ж ты, шкура, меня не защищаешь?.. Тузик заскулил в ответ, мол, в такую погоду и так далее. Я его понял и простил. И даже накормил тушенкой. Правда, вначале пришлось заниматься уборкой двора от покойников. Я не хотел, чтобы кто-то поганил мою землю, и поэтому затолкал трупы в багажник колымаги. Ехали на свадьбу, как говорится, а угодили на поминки. По себе. Поверженного водителя я затащил на веранду. Он очень страдал — я перевязал ему ногу. Не люблю страданий ближнего, это моя слабость.
В доме же был разгром. Будто по комнатам прошел смерч. Мне сказали правду: такое безобразие можно оставить только после поисков алмазных брюликов. Как же эта мелкая свора вышла сюда и на меня? Единственный вопрос, на который у меня не было ответа.
Я кормил пса и задавал вопросы. Человеку, отдыхающему после столь развлекательного и неожиданного шоу-представления. Вид у него был, надо признаться, неважный. И я его понимал, это по самочувствию совсем не то, когда не ты, а тебя бьют. Водитель был шестеркой-шестеренкой и поэтому не утруждал себя знаниями об окружающем мире. Главное для меня — он знал штаб-квартиру, где находился некий Рафик, руководящий непосредственным захватом Лики.
Я предупредил, что меня лучше не нервировать, а то можно последовать в багажник. Место там ещё есть. Водитель меня понял и был обходителен и аккуратен. Он позвонил в штаб-квартиру и сообщил радостную весть: алмаз есть и скоро прибудет.
— А как мужик? — спросили его. — Хлопнули? (Мужик — это я.)
— Да, — ответил водитель и был прав, что так ответил. Я за это его похвалил и хотел угостить тушенкой. Увы, Тузик сожрал все. Даже банку-жестянку. (Это я, разумеется, шучу, нервничаю и шучу не слишком удачно.)
Потом я нашел в развале старую, но ещё крепкую куртку отца. Из телячьей кожи. Моя же промокла и была в липкой грязи. Веселые кульбиты по смородинским лужам привели её в негодность. Я отбросил её в угол веранды и потащил водителя, как неудобный мебельный предмет, к автомобилю. Уложив его на заднее сиденье и привязав две руки к одной ноге для его же душевного равновесия, я попрощался с Тузиком. Собака все понимала, лизнула шершавым языком мою щеку и потрусила в сарай. Охранять строение.
Интересно, где был пес, когда громилы ломали все в доме? И снова возникает все тот же вопрос: как свора высветила меня и смородинскую фазенду? Кто меня предал? Кто этот ху? — как любят выражаться современные политики. О, дайте-дайте мне этого ху, и я сделаю из него полноценного идиота.
К несчастью, я не до конца понял, в какой мир вернулся. Десять лет назад существовали законы, скажем с напряжением, чести и здравого смысла. Теперь, оказывается, наступила эра беспредела и душевного скудоумия. Вокруг шла кровавая и безумная перекройка людей. Человеческая жизнь обесценилась до одного цента за штуку теплой и нежной души.
К такому положению вещей надо привыкнуть. У меня на это было мало времени. Уже позже, анализируя свои действия, я пытался найти тактико-технические ошибки. Промахов не было. Было другое время. Время мертвого золота.
Меня хотели вывести из смертельной игры. Навсегда. Наверное, я начинал раздражать противника своими невнятными ходами. Слишком высока цена, чтобы рисковать из-за какого-то лиходея и мужлана. Подловить пулей можно, однако дело хлопотливое, а для жертвы удобное. Что я имею в виду? У нас в ГБ говорили: если у тебя есть враг — не убивай его. Сделай все от тебя зависящее, чтобы схватить его за яйца, и тогда у тебя в руках будет все: и его мозг, и его сердце! Понятно, что под предметом мужской гордости подразумеваются не только генитальные достоинства. У каждого есть свои маленькие слабости и радости: дети, жены, любовницы-любовники, собаки, деньги и прочее.
Надо отдать должное кролиководам: мало того, что они засветили меня, они сумели навязать мне партию на своих условиях. На кону — жизнь. И не моя. За себя я способен постоять. А как защитить безвинную душу? Как защитить того, кто обречен жестоким, немилосердным временем? Я не люблю, когда со мной играют краплеными картами. Однажды на нарах я поймал такого жоха.[27] Через час он сам повесился. Ему не повезло — случился перебор.
Город встречал меня и моего спутника предрассветной мутью. Дома спали, укутанные в пуховые одеяла тумана. Улицы были пусты и тихи. Мы покружились в уличных лабиринтах и наконец нашли то, что искали. Это было двухэтажное, стеклянно-аквариумное здание современного универсама. По уверениям моего спутника, там находилась штаб-квартира под управлением Рафика. Днем директор магазина, ночью — папа.[28] В охране бандитского гнездышка человек семь-восемь. Вооружение: пистолеты, стрелковые пукалки, автоматы… Мой спутник был словоохотлив; видимо, он хотел ещё пожить на благо общества. Я его развязал, и мы выбрались из БМВ. Мне пришлось тащить водителя до двери служебного входа. Оставив его перед глазком, я отошел в сторонку. Чтобы не мешать. Когда дверь открылась, я вернулся… Меня не ждали, это правда. Ударом ноги я отправил в глубокий аут неосторожного сторожа. Инвалидность я ему обеспечил на всю оставшуюся жизнь. Водитель поспешно захромал от меня в надежде обрести покой. Покой он получил, влепившись кремневым лбом в стену. Пока складывалось все удачно. Для меня, разумеется.
