Город встречал меня и моего спутника предрассветной мутью. Дома спали, укутанные в пуховые одеяла тумана. Улицы были пусты и тихи. Мы покружились в уличных лабиринтах и наконец нашли то, что искали. Это было двухэтажное, стеклянно-аквариумное здание современного универсама. По уверениям моего спутника, там находилась штаб-квартира под управлением Рафика. Днем директор магазина, ночью — папа.[28] В охране бандитского гнездышка человек семь-восемь. Вооружение: пистолеты, стрелковые пукалки, автоматы… Мой спутник был словоохотлив; видимо, он хотел ещё пожить на благо общества. Я его развязал, и мы выбрались из БМВ. Мне пришлось тащить водителя до двери служебного входа. Оставив его перед глазком, я отошел в сторонку. Чтобы не мешать. Когда дверь открылась, я вернулся… Меня не ждали, это правда. Ударом ноги я отправил в глубокий аут неосторожного сторожа. Инвалидность я ему обеспечил на всю оставшуюся жизнь. Водитель поспешно захромал от меня в надежде обрести покой. Покой он получил, влепившись кремневым лбом в стену. Пока складывалось все удачно. Для меня, разумеется.
Я тенью заскользил по длинному коридору, пропахшему мылом, мукой и тухлыми яйцами. В подсобной комнатке дежурили двое, играли в нарды. Народная игра закончилась для них неожиданно. Финка, пробив горло одному из игроков, пришпилила его к деревянной стене. Как жука. Второй же, не поднимая головы от доски, требовал продолжения игры. Я решил с ним сам поиграть: ткнув мордой лица в доску для вящей убедительности, я поинтересовался, где имеет честь быть Рафик. Меня поняли с полуслова и повели к лестнице. Лестница просматривалась видеокамерой, я это поздно заметил; вернее, заметил, когда сверху обрушился свинцовый дождь.
Человеческое тело, как утверждает медицина, надежный щит от свинца. И это так. Пули кромсали моего врага, я же имел возможность подумать, что делать и кто виноват. Не я начал эту бойню, и выход у меня один: выжить. И победить. С помощью автомата еврейского производства я прекратил свинцовый поток сверху. Потом пулями забраковал видеокамеру. Перепрыгнул через несколько ступенек и оказался у очередного поверженного врага. Он некрасиво харкал кровью. Я хотел поинтересоваться его здоровьем, но вражина с достоинством плюнул пулю на пол и омертвел. Впрочем, это не помешало мне догадаться, где кабинет директора магазина и ночного папы. Ногой я выбил дверь — в ответ из кабинета захлопали револьверные выстрелы. Я подождал, пока стрелок успокоится, и кувыркнулся в казенное помещение. У сейфа трусил маленький тучный человечек с нерусским лицом.
— Рафик! — гаркнул я.
— Я… это… — слабым голосом отозвался директор-папа.
— Где женщина?
— Какая женщ-ы-ы-ына?
— Ты, урюк,[29] я тебя урою… — предупредил я и ткнул под чужие ребра автоматное дуло.
— Мы не виноват… мы не виноват… — заблеял человечек.
— Где она?! — и поднял полутруп на уровень своих глаз.
— Там… там… — испуганно вздернулся, заглядывая как бы за мою спину. — Не стрелят!.. Не стрелят!..
Я, прикрываясь живым щитом, развернулся — на пороге толпился маленький коллектив из трех бандитов. Вооруженных до зубов, как пишут газетчики. Я улыбнулся им и предупредил, что тоже умею стрелять. Меня поняли. Приятно иметь дело с теми, кто понимает тебя без философских рассуждений о добре и зле. Коллектив товарищей отступил, бряцая оружием. Вероятно, они надеялись на мои ошибки. Я же, обняв Рафика с любезностью гремучей змеи, отправился туда, куда он указывал.
Мы долго шли подсобными помещениями. Складывалось впечатление, что мы блуждаем в катакомбах. Потом мы оказались в странно прохладном зале. Директор магазина включил свет, и я увидел огромные холодильные камеры. Они были ослепительно белы и стерильны. Они были до безобразия стерильны и белы. Белый цвет — цвет смерти? И я все понял. Я понял, что Лика там. В одной из морозильных камер. Вместе с тушами животных. Очевидно, её убили сразу после нашего разговора по радиотелефону. Она выполнила свою задачу, и её уничтожили профессиональным ударом в легкий висок. А утром пустили бы под топор мясника… и честные граждане, купив мясной набор…
— Мы не убивал!.. Не убивал… — страдал директор универсального сельпо, открывая морозильную камеру. — Мылыцыя привез…
Я увидел морожено-малиновые туши, висящие на крюках. Я увидел под тушами полиэтиленовый мешок. Он уже был покрыт искрящимся инеем. И сквозь мутную пелену мешка я угадал родные черты.
— Мылыцыя, говоришь? — спросил я. — Кто именно? — Я был на удивление спокоен. Видимо, на меня так действовал белый цвет смерти. — Кто?
— Я знай Китайца…
— Китайца?
— Да-да… Он майор… И китаец похожа…
Что же дальше? Я приказал Рафику зайти в холодильную камеру и принести то, что ещё несколько часов… Услужливый директор магазина приволок мертвую плоть, покрытую инеем. Мне не понравилось, как он исполнил мою просьбу. Он тащил мешок, точно грузчик — ледяную тушу. И это, признаюсь, вывело меня из себя. Я нанес удар рукой, слабый удар, но мой враг уверенно заскользил по заснеженной поверхности в глубь холодильной камеры. Я закрыл камеру на замок. Пусть директор-папа подумает о смысле жизни и смерти в узкоантарктическом пространстве. Медицина утверждает, что холод увеличивает продолжительность существования надолго. Чаще всего — навсегда. Потом я поднял Лику, укрытую полиэтиленовой фатой, и медленно пошел к выходу из мертвых катакомб. Я заплутал и оказался в торговом зале. И увидел, как на площадку, освещенную уличными фонарями, въезжает милицейский уазик. Из него десантируются трое мусоров цветных[30] и один майор. (Из КНР?) Все верно, в случаях хулиганства рекомендуется гражданам звонить по «02». Что и было исполнено коллективом товарищей. Три плюс четыре… Многовато желающих погибнуть смертью храбрых на универсальных прилавках. Я опустил Лику в тень стеллажа с хлебобулочными изделиями — иней превратился в дождевые капли. Я освежил лицо этими холодными каплями, проверил оружие.
Я убивал с методичностью бухгалтера. Не буду рассказывать технологию это угнетающе действует на впечатлительные натуры. Моя ярость делала меня и спокойным, и выдержанным. Я просто выполнял работу — сводил дебет с кредитом. Первых двух я списал в расход руками, ещё двух срезал ножом и диском, ещё двое получили от меня свистульки.[31] Майор мне нужен был живым. И я его оберегал. От самого себя. Ему же казалось, что это он ведет охоту на меня. Игра, на счастье, закончилась рукопашным боем, в результате которого пострадали телячья шкура моей куртки и непосредственная шкура Китайца. Я попортил эту шкуру подвернувшимся ножом мясника. А что мне оставалось делать? Если в руках врага мелькал топор все того же мясника. Тут, как говорится, не до любезностей. Человек, похожий на представителей самой многочисленной нации на планете, плавал в луже собственной крови и требовал врача. Я развел руками — какой лекарь в пять утра? И поинтересовался, чей он выполнял приказ по убийству женщины. В ответ кровавый плевок. Моему врагу хотелось уйти в мир иной с героическим хибишом.[32] Я предупредил, чтобы он не тешил себя иллюзиями; он будет жить до тех пор, пока не произнесет нужное мне имя. В противном случае короткая жизнь его будет мучительна до бесконечности. Как у жертв племен Амазонии. (Кстати, спецназ США вовсю использует опыт этих племен, для которых человек как пищевой продукт привычен, как для нас порция мороженого.) Мне не поверили. И зря. Пришлось доказывать свои слова действием. Каким? Этого я не могу сказать по этическим соображениям. Если я объясню, что я сделал, то любого законопослушного гражданина будет рвать даже при виде тефтели. Китаец на время потерял сознание, а когда очнулся, обнаружил, к своему ужасу, что ещё живет при демократическом режиме. Я повторил свой вопрос. Я иногда бываю очень терпеливым и милосердным. Это наконец понял мой враг и попросил, чтобы я выполнил последнюю его просьбу. Я обещал её выполнить, если он назовет имя того, кто приказал затемнить[33] навсегда женщину. И он назвал имя: Ханин. Я знал это имя. И поэтому поверил. И выполнил просьбу убийцы моей любимой женщины. Я перерезал ему горло. Последнюю просьбу смертника надо выполнять с полной ответственностью. Что я и сделал. Моему врагу повезло кадильник[34] встретил его на выходе из этой жизни. Что ж, у каждого свои маленькие радости.
* * *
Город просыпался, как человек после тяжелого, кошмарного сна. Холодный туман, похожий на саван, угнетал душу. Дома темнели кладбищенскими окнами. Я ехал на стареньком, разболтанном милицейском уазике, предварительно вырвав шепелявую рацию. Туман гасил все звуки, и казалось, что я тоже мертв, как и Лика. Я виноват в её смерти. И тут ничего не поделаешь. Если её душа, плутая в тумане, найдет меня… Пусть простит меня… Пусть простит…
