- А мне больше нравится кирпич в свободном полете, - задумчиво проговорил Кандауров.
- Мне тоже, - сказала Наташа и, взяв ручку, быстро набросала несколько цифр. На секунду рука ее задержалась в нерешительности - стоит ли писать адрес. - Нет, на первый случай этого вполне достаточно, - сказала она. - Давайте на посошок… Мне пора. Надо же соблюдать хоть какое-то приличие. До скорой встречи! - сказала Наташа, поднимая бокал с шампанским.
На следующий день около одиннадцати утра в кабинете Юферева раздался телефонный звонок.
- Привет, Саша, - услышал следователь голос Кандаурова. - Скажи, на Ульяновской улице твои ребята работают?
- Нет, а что?
- Значит, ничего не знаешь… - Голос у Кандаурова был непривычно печален, даже с какой-то обреченностью. - Полчаса назад я позвонил по телефону, который дала Наташа.
- И что?
- Значит, ты все-таки ничего не знаешь… Она убита.
- Наташа?!
- Она убита. Представляешь… А я почти втрескался. Так долго не влюблялся, так долго… Лет десять, наверное, а может, и больше.
- Подожди… Как убита?
- Ножом по горлу. От уха до уха.
- Так, - сказал Юферев, тяжело опадая в кресле. - Ты уже был там, в квартире?
- Менты не пустили. Но тебя пустят. Не надо было мне вчера к ней подходить.
- Мы бы все равно на нее вышли.
- А не подойди я к ней, не влюбился бы.
- Ты заметил, какая у нее помада?
- Красная.
- У нее привычка - брать губами уголок салфетки, - сказал Юферев как-то некстати.
- К чему это ты?
- Она была в доме Апыхтина в день убийства.
- Это доказано?
- Да. Экспертиза подтвердила. Помада совпала. Я вчера прихватил со стола ее салфетку.
- Хорошо… И что из этого следует? - уже с раздражением спросил Кандауров.
- У вас в любом случае не было бы счастливой жизни.
- А кто тебе сказал, что я стремлюсь к счастливой жизни?! - заорал Кандауров, уже не сдерживаясь.
- Все к этому стремятся, - ответил Юферев, нисколько не задетый тоном Кандаурова.
- И ты тоже?
- И с тем же успехом. Я выезжаю. - И Юферев положил трубку.
Апыхтин сошел с самолета в аэропорту Шереметьево в том же состоянии легкости и какого-то душевного подъема.
Что-то произошло с ним и происходило постоянно, он совершал странные действия, сам при этом нисколько не удивляясь, не готовясь к ним, не затевая этих действий.
Он был трезв, давно трезв, пить не хотелось. Даже на Кипре в последние дни единственное, что он мог выпить, так это стакан холодного сухого вина, да и то не для хмеля, а из желания утолить жажду.
Выйдя на плошадь аэропорта, он некоторое время стоял, подняв голову, снова, как на Кипре, ловя лицом жар солнца. А потом, не сознавая странности своего поступка, прошел к автобусу и сел где-то в середине салона у окна, хотя минуту назад даже не думал об этом. Если бы кто-нибудь из прежней его жизни увидел Апыхтина в автобусе, то был бы немало удивлен - самое естественное для него было бы подойти вон к тому серебристому «мерседесу», бросить сумку на заднее сиденье, а самому устроиться рядом с водителем. Но сейчас это не пришло ему в голову, он поступил как какой-нибудь несчастный турист, купивший на последние два доллара тапочки для жены и маечку для дочки.
Что-то происходило с Апыхтиным, что-то происходило, а он и не пытался понять, что с ним, куда катится так быстро и неудержимо. Иногда его лицо принимало напряженное выражение человека, которому что-то поручено, а он никак не может вспомнить - что же именно, когда и для кого он должен это сделать?
- С югов? - спросил толстый, верткий мужичок, устроившийся рядом с ним в автобусе.
- А что, похоже? - откликнулся Апыхтин, не сознавая даже, что отвечает совсем не так, как прежде. Раньше он бы мог усмехнуться снисходительно, мог бы промолчать или сказать нечто такое, что сразу поставило бы мужика на место. А сейчас… Он вполне доброжелательно повернулся к нему и произнес слова не только не обидные, а даже поощряющие соседа к разговору.
- Такой загар только в рекламе можно увидеть. Италия?
- Нет… Испания, - ответил Апыхтин, не задумавшись ни на единую секунду. Спроси у него сейчас кто-нибудь - почему соврал? Зачем? Он бы удивился - разве соврал?
Да, и это с ним произошло - он постоянно, сам того не замечая, заметал следы. Называл разные города, откуда он якобы приехал, если кто просил телефон, охотно давал, не забывая каждый раз менять две-три цифры. Знакомясь, никому не открывал свою фамилию, профессию, род занятий. То журналистом из Ростова назывался, то челноком из Москвы, то преподавателем из Саратова…
Собери сейчас кто-нибудь всех, с кем он встретился за время путешествия, они не смогли бы установить, кто он и откуда. Правда, было заметно, что в деньгах он затруднений не испытывал, но и не тратился особо. В развеселые компании Апыхтин не лез, но и не отказывался, когда приглашали. Посидев часок, выставив бутылку-вторую вина, незаметно исчезал все с тем же выражением лица, какое бывает у человека, пытающегося вспомнить нечто важное.
- Оно и видно, - услышал Апыхтин голос соседа. Автобус уже несся по прямой неширокой трассе к Ленинградскому шоссе, к Москве. - Но ведь жарища, а?
- Маленько есть.
- А я в Болгарии был, - сообщил мужичок.
- Ну и как там? - без интереса спросил Апыхтин. - Вино, брынза, женщины?
- Всего понемногу, - солидно кивнул мужичок. Апыхтин понял, что не видел тот в Болгарии ни вина, ни брынзы, ни женщин. - Коньяк дерьмовый, брынза соленая, женщины… Не поверишь, одни немки. Одни фрау.
- Красивые?
- Что?! - вскинулся мужичок и так резко повернулся к Апыхтину, будто тот произнес нечто совершенно невероятное. - Фрау красивые, да? Фрау? Не знаю, может, они и красивые, - как-то сразу успокоился сосед, - может, и красивые… Но что я знаю совершенно точно - жадные, как… Как не знаю кто! - Сосед пошевелил ногами под сиденьем, убеждаясь, что его сумка пока еще на месте, пока еще никто ее не стащил.
- А мне говорили, что французы по этому делу на первом месте чуть ли не во всем мире.
- По жадности? - опять вскинулся сосед. - Не знаю… Французов на нашем пляже не было. У них своего моря хватает.
Апыхтин решил поселиться в гостинице «Россия». Она и в центре, и достаточно бестолковая, и в меру дешевая, да и затеряться среди тысяч ее постояльцев было нетрудно. Последнее обстоятельство почему-то оказалось для него наиболее важным. Почему именно - он не знал. Просто подумал - легко затеряться. И сразу пришло спокойствие - поступает правильно.
Из автобуса Апыхтин вышел на аэровокзале, спустился в метро, проехал до станции «Театральная», поднялся, медленно пересек залитую солнцем Красную площадь и оказался перед гостиницей «Россия».
В номере, едва выпустив из рук сумки, отдернул штору и надолго замер перед окном, за которым посверкивал Кремль. Вдоль разогретых на солнце башен струился знойный воздух, купола были подернуты серой дымкой, маленькие фигурки людей внизу казались придавленными летней жарой.
- Ничего видик, - пробормотал Апыхтин и отправился в ванную бриться.
Все необходимое: бритву, помазок, мыльный крем, одеколон - он купил еще там, на Кипре, купил, даже не задумываясь, насколько чужды ему, бородатому, были эти красивые предметы. Ему вдруг понравился помазок с полупрозрачной, под янтарь, ручкой, с густой длинной щетиной. И блеск двойного лезвия понравился, причем возникло ощущение, будто у него всегда были такие лезвия и он лишь ненадолго расстался с ними.
И занятие, которое его ожидало, вызывало приятную тревогу - он будет бриться.
Правда, его ждало разочарование - ту короткую бороденку, которую он все-таки оставил, роскошное лезвие не брало, видимо, оно было предназначено для ежедневного бритья, когда щетина не длиннее одного-двух миллиметров.
Но Апыхтин нисколько не огорчился. Натянув белую майку, купленную в Пафосе, он спустился на первый этаж и вошел в парикмахерскую. Она оказалась пустой. Старый лысый мастер оторвался от газеты и, чуть шевельнув темной морщинистой рукой, указал на кресло.
- Слушаю вас, молодой человек, - произнес он.
- А что, еще схожу за молодого? - удивился Апыхтин, опять проявив новую свою привычку - легко включаться в разговор с незнакомым человеком, более того, с человеком, который ниже его по положению.
- Вы будете сходить за молодого еще лет пятьдесят. - Парикмахер произнес это без улыбки, даже с некоторой угрюмостью, словно вынужден был признать очевидное.
- Спасибо.
- Пожалуйста. Так что все-таки скажете, молодой человек? - повторил парикмахер.
- Бриться будем, отец.
- Бриться - это прекрасно. - Парикмахер нисколько не удивился, не огорчился свалившейся на него работе, хотя, конечно же, не каждый день приходят к нему сбривать бороды. - Должен сказать, что и с бородой вы были не последним человеком. - Он произнес это, уже намыливая мохнатые щеки Апыхтина.
