- Я надеюсь не оказаться последним и без бороды.
- То, что вы приезжий, видно на расстоянии… С Урала?
- С Украины, - соврал Апыхтин и опять не смог бы объяснить, зачем он это сделал. Но чувства сожаления не было, наоборот, упомянув Украину, он почувствовал, что поступил правильно.
- Бывал, бывал, - проворчал старик. - Как там, на Украине?
- Они уже не говорят «на Украине», они говорят «в Украине», - ответил Апыхтин. - Очень озабочены чувством собственного достоинства. Больше ничем не озабочены.
- А мы говорим «на Руси» и не очень страдаем.
- Они сравнивают себя с другими государствами, более сытыми, тупыми и самодовольными. Те государства им нравятся больше.
- А что, есть такие государства? - невинно спросил старик.
Инструмент у старика оказался неплохим, да и сам он, похоже, был настоящим мастером - через двадцать минут Апыхтин увидел в зеркале почти незнакомого ему человека. Сфотографируй его кто-нибудь незаметно, покажи ему этот снимок - ни за что бы себя не узнал. Правда, щеки его были неестественно бледны по сравнению с загорелым лбом и почти черной шеей, но это не смущало Апыхтина. Он вдруг с удивлением увидел шрам, проходящий почти через всю его щеку, он совсем забыл об этом шраме и, увидев его, опять испытал спокойное чувство удовлетворения - это неожиданная и серьезная поддержка. Бороду он носил десять-двенадцать лет, а круг знакомых, друзей, соратников сложился в последние лет восемь, поэтому о шраме никто не знал, разве что совсем давние друзья, с которыми он расстался после институтских лет.
Была, куда деваться, была давным-давно шальная ночь на берегу реки, были костры, были прекрасные до одури сокурсницы, были тревога, трепет, озноб от пронизывающего насквозь счастья. Тогда-то он и распорол себе щеку о торчащую надломленную ветку. Потом красноватый, изогнутый шрам, идущий от уха до уголка рта, стал одной из причин появления у Апыхтина бороды.
- Вопросы есть? - спросил парикмахер, сдергивая простыню и показывая свою работу.
- Вы красите волосы? - спросил Апыхтин.
- Случается.
- Надо бы нам и этим заняться.
- Не понял? - Старик вскинул тяжелые кустистые брови - единственная растительность, которая украшала его большое морщинистое лицо и гладко выбритый череп.
- Высветлить бы немного, - Апыхтин провел рукой по коротким своим волосам.
- В какой желаете цвет?
- Ну… Пшеничный… Не возражал бы против легкой рыжинки… Так примерно.
- А знаете, что время от времени вам придется повторять эту процедуру?
- Но ведь вы снабдите меня флакончиком, чтобы не возникало разнобоя в колорите?
- Сделаем. Так что… Приступаем?
- Вперед, отец! Без страха и сомнений.
- Крутой ты мужик, - проворчал парикмахер, снова набрасывая на Апыхтина большую простыню.
Когда Апыхтин вышел из парикмахерской, единственное, что было в его облике от председателя правления банка, это рост. И больше ничего. Только рост, только родные его почти сто девяносто сантиметров. Но от них он избавляться не хотел. Да и надобности не было. Сбросив двадцать килограммов лишнего веса, он шагал легко, широко, охотно оглядывался на пустяки, чувствуя, что ему приятно вот так резко поворачивать голову вслед за человеком, чем-то привлекшим его внимание, вообще развернуться и сделать несколько шагов, пятясь, и снова идти, ощущая каждую клеточку своего тела.
Он знал, куда идет, знал, что в небольшом переулочке рядом с Тверской, недалеко от Елисеевского магазина, если пройти в сторону Столешникова переулка, есть неплохая клиника, где быстро и хорошо устанавливают контактные линзы.
И он поставил себе контактные линзы, заменив ими очки. Все-таки очки, какова бы ни была оправа, связывали его с прежней, банковской жизнью. Линзы он попросил зеленоватого цвета, цвет вполне подходил к его новым светлым волосам.
- Неделю будете привыкать, - предупредила его строгая пожилая женщина, которая, несмотря на характер своей работы, все-таки предпочитала пользоваться очками самыми обыкновенными.
- Привыкну, - заверил ее Апыхтин. - В последнее время мне ко многому приходится привыкать.
- Как и всем нам, - вздохнула женщина.
На том и расстались. Напоследок, правда, женщина вручила Апыхтину небольшой листок с плохо отпечатанным.текстом.
- Что это?
- Инструкция. Как себя вести в тех или иных случаях. Снимать ли линзы на ночь, опускать ли их в воду, в какую воду… Ну и так далее.
- Спасибо, - сложив листок пополам, Апыхтин опустил его в карман.
- В случае чего… Заходите.
- Спасибо! До скорой встречи!
И он направился к Центральному телеграфу.
Теперь единственное, кроме роста, что осталось у него своего, нетронутого, это голос, и он решил, что пора им воспользоваться. Апыхтин долго оттягивал свой звонок Юфереву, хотя много раз мог позвонить и с Кипра, уже из Москвы мог связаться, но все не решался, словно ждал какого-то сигнала, знака, разрешения. Вполне возможно, ждал, пока затянутся внутренние его раны, затянутся настолько, что он сможет взять на себя груз разговора. И вот только сейчас, преобразившийся до неузнаваемости, ставший почти другим человеком, он решился наконец на звонок.
Юферев поднял трубку сразу. Слышимость была настолько хорошей, что возникло ощущение, будто следователь совсем рядом, чуть ли не за спиной.
- Александр Леонидович? Добрый день!
- Здравствуйте, - сдержанно ответил следователь.
- Апыхтин беспокоит.
- О! - обрадовался Юферев. - Владимир Николаевич! Уже приехали?
- Нет, я еще на Кипре, - привычно начал заметать следы Апыхтин. - Решил задержаться на недельку.
- Это прекрасно! - одобрил Юферев. - Как там у вас погода?
- Погода? - удивился Апыхтин и невольно рассмеялся. - На Кипре не спрашивают о погоде. Она здесь не меняется уже несколько тысячелетий.
- Ах да… Я и забыл.
- Что новенького, Александр Леонидович? Есть какие-нибудь подвижки, находки?
- Подвижки? - переспросил Юферев и на некоторое время замолчал, прикидывая, что бы сказать Апыхтину о последних событиях в городе. - Есть новости, но боюсь, пока только печальные.
- Неужели в моем положении может случиться что-то еще более огорчительное?
- Еще два трупа… Мужчина и женщина.
- Кто же их? За что?
- Кто и за что, сказать не могу, не знаю… А вот способ… Способ совершения преступления остается тот же.
- Вы нашли убийц? Вышли на их след? Наступили на хвост?
- Нет, - коротко ответил Юферев сразу на все вопросы.
- Такие ловкие и неуловимые? - спросил Апыхтин и с удивлением прислушался к себе, всмотрелся в себя, обнаружив вдруг, что нет у него никакого недовольства сообщением Юферева. Более того, возникло холодящее, тревожное чувство удовлетворения. Это хорошо, что все так плохо, значит, ему придется все проделать самому.
Вот!
В этот миг и прозвучали в нем те самые слова, состоялось то самое решение, которое он скрывал от самого себя до последнего момента.
Он все проделает сам!
Это будет правильно, справедливо, и этим, только этим он сможет искупить свою вину перед Катей и Вовкой. Он обещал исправиться, обещал им, уже мертвым, и он исправится. Люди, убившие Катю и Вовку, жить не должны. И пока они живут, ничем другим он заниматься не сможет.
И не будет заниматься ничем другим.
И все его превращения вдруг обрели смысл, ясное и четкое предназначение. Может быть, он еще отпустит бороду, волосы лягут волной на его плечи, может быть, он снова войдет в свой кабинет в тяжелых затемненных очках.
Но произойдет это не раньше, не раньше чем…
Апыхтин даже себе не стал проговаривать затеянное. Ему почему-то стало ясно, что даже мысленно он не имеет права быть откровенным, не должен отпускать в пространство свои замыслы, потому что их наверняка уловят те, кого они касаются.
- Неуловимые? - переспросил Юферев. - Не думаю. Есть некоторые подробности, которые внушают надежду…
- И вы поделитесь со мной этими подробностями?
- Приезжайте, Владимир Николаевич, поговорим. Кстати, вам привет от Кандаурова.
- А почему кстати?
- Он тоже принимает некоторое участие… Сказал, что обещал вам найти этих отморозков… Это правда?
- У него есть успехи?
- Не думаю.
- Это хорошо, - вырвалось у Апыхтина, и он досадливо поморщился - не уследил за собой, позволил сорваться слову - искреннему и правдивому.
- В каком смысле? - удивился Юферев.
- В том, что убийц все-таки должна брать милиция, а не воры…
- Полностью с вами согласен!
Апыхтин понял - он задел что-то живое в душе следователя, тот, видимо, ревниво относился к усилиям Кандаурова.
- А мои банкиры? Сказали что-нибудь дельное?
- Нет, - коротко ответил Юферев, и этот его ответ Апыхтин понял куда шире и подробнее - не получилось у следователя разговора с его заместителями.
