Декер лежал на кровати в своем однокомнатном доме в «Резиденс Инн». Он не спал. Он не мог спать.
«Орландо Серрелл».
У Орландо Серрелла тоже был приобретенный савантизм, полученный в десять лет после удара по голове на бейсболе. С того момента он получил необычные способности к календарным расчетам, исключительную память на погоду в конкретный день и возможность почти полностью вспомнить, где он был и чем занимался в любой день.
«Дэниел Таммет».
Дэниэл Таммет в раннем детстве пережил серию эпилептических припадков. Пережив этот, едва не ставший смертельным, опыт, он превратился в одного из величайших умов столетия, способного воспроизвести число «пи» с точностью до двадцати двух тысяч знаков после запятой и выучить иностранный язык за неделю. У него диагностировали синдром Аспергера, и он тоже, как Декер, видел цифры и другие вещи в цвете.
Амос изучил все, что смог найти о савантах, которые не родились с этими способностями, а получили их в результате какого-то события — травмы в случае Серрелла или уже имевшегося заболевания в случае Таммета.
В мире было не много савантов, и Декер оказался совершенно не готов вступить в их ряды. Когда Лекруа свалил его на футбольное поле, врачи, которые тщательно исследовали голову Амоса, пришли к заключению, что эффектов от травмы было два. Во-первых, травма открыла в его мозге каналы, прочистила сток, и информация стала двигаться намного эффективнее. Во-вторых, она закоротила какие-то цепи, дав ему способность видеть числа в цвете.
Но это было всего лишь предположение. Декер пришел к выводу, что сегодня врачи знают о работе мозга всего чуточку больше, чем сто лет назад.
Амос очнулся в больнице после удара и посмотрел на монитор, по которому бежали цифры его состояния. Он увидел свой пульс, 95 — тот же номер, что и на его футбольном джемпере, — фиолетовой девяткой и коричневой пятеркой. До травмы Декер даже не знал, как выглядит фиолетовый цвет. И эти цифры разбухали в его голове, огромные, мощные. Он видел каждую их деталь. Они казались живыми существами.
Амос помнил, как сел в постели, обливаясь потом. Он решил, что сошел с ума. Начал жать на кнопку вызова медсестры. Потом появился врач, и Декер, запинаясь, объяснил, что он видит. Вызывали специалистов. Много месяцев спустя, после длительного пребывания в исследовательском центре в окрестностях Чикаго, был достигнут консенсус. Ему поставили официальный диагноз: савантизм с гипертимезией и синестезией. Травма навсегда завершила его футбольную карьеру, но подарила ему исключительные мозги. Все последующие годы он помнил фамилии и обстоятельства жизни каждого врача, медсестры, ученого, техника и других сотрудников, которые его осматривали, а их было больше сотни.
О нем могли писать в научные журналы. Медиа могли бы устроить вокруг него грандиозную шумиху. Ведь вероятность такого события не превышала один на миллиард. Но Декер этого не допустил. Он не ощущал себя одаренным. Он чувствовал себя уродцем. Двадцать два года своей жизни он был одним человеком. И был плохо подготовлен к тому, чтобы за несколько минут стать совсем другим. И стать им навсегда, до самой смерти. Как будто незнакомец вошел в его тело и забрал его, а он ничего не может с этим поделать.
«В мой разум незаконно вселился чужак. И оказалось, что он — это я».
Каждому действию есть равное противодействие. Ну, в его случае дружелюбный, общительный, проказливый, но вполне вменяемый молодой футболист стал сдержанным, замкнутым и плохо приспособленным к общению. Он больше не был привязан к великому множеству вещей, на которые люди тратят массу времени: пустая болтовня, «белая» ложь, выброс эмоций, слухи и сплетни. Он перестал воспринимать симпатию и сочувствие. Его перестали беспокоить чувства других людей. Их боль и горе. Казалось, что все это просто отскакивает от его нового, улучшенного разума, не оставляя следа. Сделав его намного умнее, удар украл у него то, что делает человека человеком. Это напоминало требование возврата долга. Без права выбора.
Даже спорт перестал его интересовать. После травмы Амос ни разу не посмотрел футбольный матч.
Женитьба на Кэсси действительно спасла его. Она знала его тайну. Она разделяла его тревоги. Без нее Декер вряд ли смог бы изменить свою жизнь, найти новую работу в полиции, а затем стать детективом, обратив свой новый и заметно улучшенный разум на службу правосудию. И хотя он не был способен любить Кэсси так, как любил бы до удара, он очень заботился о ней. Он сделал бы для нее все, что угодно. Они даже посмеивались над его неспособностью привязываться, характерной для машины, а не человека. Но Декер знал: оба они предпочли бы обратную ситуацию.
Всякий раз, когда он брал дочь на руки, Декер мог думать только о ней, как будто чудовище его ума завораживал маленький человечек, который любит обниматься со своим огромным отцом, как медведь и его детеныш. Он приглаживал ей волосы, терся о ее щечку, и хотя воспоминания о том человеке, которым он привык быть, выглядели размытыми, будто изображение в старом телевизоре с проволочной антенной, именно в такие минуты они становились живее и ярче.
Казалось, его новый разум сделал исключение для двух человек, позволяя Декеру чуть приблизиться к прежнему себе.
Но только для этих двух.
А теперь он один.
Стал просто машиной, навсегда.
И сейчас над ним издевается какой-то урод. Какой-то больной мерзавец, который убил его семью, а потом нацелился на Мэнсфилдскую школу. Даже если б Декера не убедили граффити на стене его дома, зашифрованное сообщение отметало любые сомнения.
Стрелок был одним и тем же.
Семья Декера погибла из-за него. Он давно знал, что это вполне возможно, даже наиболее вероятно. Но даже частичка неопределенности — хорошая штука; она позволяла Декеру верить, вдруг он все-таки ни при чем, вдруг не он послужил мотивом для убийства.
Сейчас неопределенность исчезла. Зато с доходчивой ясностью пришло ужасное, деморализующее смирение. И чувство вины, ударившее Декера намного сильнее, чем Дуэйн Лекруа.
В пять утра он проснулся, принял душ, надел костюм и встал перед маленьким зеркалом в ванной, которая была размером с него. В зеркале он увидел вспышки света и цвета, цифры, текущие по стеклу. Он закрыл глаза, но картинка не поменялась. Все это было не в зеркале, а у него в голове. Считалось, что для савантов, особенно с синдромом Аспергера, характерны очень узкие сегменты интереса: числа, история, некоторые области науки, языки. Декер не знал, какой сегмент положен ему. Не знал, подарил ли ему удар Лекруа синдром Аспергера. Не знал, возможно ли это вообще; да ему никогда и не ставили такого диагноза.
Амос знал только одно: он ничего не забывает. Его разум соотносит цвета с вещами, у которых не должно быть цветов. Он может вспомнить, на какой день недели пришлась любая дата за последние сто лет. Его разум — головоломка, сложенная как-то неправильно, поскольку невозможно понять, как она работает. Эта головоломка — то, кем стал Декер. И это до смерти пугало его с самого первого дня.
Пока рядом была Кэсси, он справлялся. Без нее, без Молли, которая заставляла его думать о чем-то еще, кроме собственной жизни, Амос Декер снова стал выродком.
Джекил и Хайд. Вот только Хайд ушел и никогда не вернется.
Армия троек дожидалась Декера, когда он плелся в темноте на завтрак. Столовая открывалась ровно в шесть, минута в минуту. Он навалил себе еды, принес тарелку к своему столику/кабинету, а потом просто сидел и смотрел на эту горку, даже не пытаясь поесть.
Джун, пожилая женщина, дежурившая в буфете, поспешила к нему.
— Амос, у тебя все нормально? — обеспокоенно спросила она.
Когда Декер не ответил, она подняла кувшин с кофе.
— Давай я налью тебе чашечку. Чашка горячего кофе может смыть уйму проблем.
Приняв его молчание за согласие, она наполнила чашку горячим кофе, поставила ее на столик и ушла.
Декер не отвечал ей, поскольку даже не подозревал, что она была рядом. Его разум бродил далеко от «Резиденс Инн».
Ему не требовалось смотреть на часы. Сейчас было 6:23. Какая-то часть его разума поддерживала работу внутренних часов, безупречного хронометра, который не купишь за деньги.
В десять Себастьян Леопольд вновь предстанет перед судом, на этот раз — с защитником. И Декер намеревался быть там.
Он пошел пешком. Он предпочитал ходить пешком, даже в темноте. Армия троек была на месте, поэтому он все дорогу смотрел под ноги.
Декер читал, что других савантов успокаивают океаны и небеса окружающих их чисел. Для Амоса числа являлись средством достижения цели. Они не давали ему настоящего счастья. Возможно, потому, что он испытал счастье быть мужем и отцом. Числа просто не могли конкурировать с этим, даже для саванта.
Он сел на скамейку рядом со зданием суда и следил, как в небе поднимается солнце, как рассвет взламывает и разрывает черноту, размывает ее усиками красного, золотистого и розового. Или, в разуме Декера, — множеством связанных цифр.
