Именно нечто подобное он и ощутил сейчас, окинув взором пустынное ложе. Даже Милли Босуэлл сгодилась бы, мрачно подумал он.
А ведь было время, когда он старательно изучал ее рыхлое тело.
Прошла всего пара месяцев с тех пор, как ему удалось вырваться из вонючего болота придорожных гостиниц и задрипанных ночных клубов. Он последовательно принял участие в целой серии ток-шоу: сперва с Дугласом (а ведь ты и сам вполне можешь повторить судьбу этого ублюдка!), потом с Гриффином и с Карсоном, начал выступать в еженедельном шоу на местном телевидении и в ежедневном тоже – но только по будням и в дневное время. И почувствовал себя готовым вступить в Большую Игру. Поучаствовать в еженедельном варьете. Или, лучше того, в полуночной развлекательной программе.
Он задумался над тем, как и с чьей помощью этого добиться. У кого ключ от шкафов, наполненных телами списанных в тираж телезвезд. Начал наводить справки и выяснил, что все пути ведут к Железной Бляди, то есть к Милли Босуэлл. Вот он и занялся тем, чем следовало, а именно оттрахал ее вдоль и поперек. Ну, и что в том, собственно говоря, плохого? В армии и в кочевой жизни ему приходилось вытворять и похлестче. Да что там, долгие годы он трахал кого ни попадя, из ночи в ночь. В сельской глуши, в захолустных городках, в злачных заведениях, кишащих педерастами, бисексуалами, нейтралами и существами, которым и названия-то подыскать было нельзя. Созданиями вроде этой злосчастной бабы по кличке Ботфорты.
Он стремительно сел, словно в зад ему воткнули шило. К нему вернулись воспоминания о кассете, которую подсунула ему прошлым вечером Нелли. О Господи! Ума не приложить, как ей удалось заграбастать эту штуковину. Полиция наложила тогда лапищи на сделанную лично им запись и приобщила ее к материалам следствия. У него, правда, остался дубликат. Конечно, она могла, порывшись в его вещах, найти этот дубликат и сделать с него собственную копию.
Глупостью было, конечно, делать эту запись. Так, потехи для. Чтобы нагонять страх на новых шлюх. Вроде того, как он прокручивал им всякие страстимордасти на видео. Включая те, с убийствами. Но и они существуют только для развлечения. И приобрести их можно на любом углу.
А вот собственных свиданий записывать явно не стоило. Это было и глупо, и опасно. А с другой стороны, откуда ему было знать, что она отдаст концы?
Полицейские выдавили из него это признание. Нагнали на него страху – и выдавили. Он сам вручил им запись, лишь бы доказать, что вовсе не убивал эту потаскушку. Конечно, запись свидетельствовала об известной склонности к садизму, но ничуть не в меньшей мере доказывала и то, что она покинула его дом еще живой.
А теперь Нелли предупреждала его при помощи этой кассеты. Объясняла ему, что не остановится перед тем, чтобы снова вывалить всю эту грязь наружу. Как знать, может, она изготовит сотни копий и разошлет их по всему городу. Такая история поставит его на колени… Да что там!.. Просто-напросто уничтожит.
Он взял себя за запястье, чтобы проверить пульс. Сперва вообще не нашел его. И принял новую порцию адреналина. И тут же пульс отозвался на это громовыми раскатами. Не только на запястье, но и в ушах. Тем более что в доме стояла полная тишина.
Неужели в этом чертовом доме действительно никого нет? Так что же у него, интересно, за охрана? Какого хера он держит на службе парочку поляков?
Он встал с дивана и бросился к двери. Остановился в коридоре второго этажа, прислушался. Ничего! Только шум автомашин, проносящихся у подножия холма, напоминающий дальний прибой. Внезапно у него разболелась голова.
– Эй! Есть здесь кто-нибудь? Есть кто-нибудь во всем этом чертовом доме?
Он услышал голосок Дженни, слабо доносившийся из-за дверей ее спальни. Разобрать слов он не мог. Но ему показалось, будто она кричит:
– Папочка, папочка! Уолтер по моей просьбе ушел в магазин за покупками.
Он прошел к ней в спальню.
– Где ты? – заорал он с порога.
В спальне ее не оказалось. Шелковое покрывало на кровати было смято, на нем валялся киножурнал. Не следовало бы ей валиться на покрывало, подумал Твелвтрис. Одетой, да, должно быть, и обутой. Что за ребячество!
Дверь в примыкающую ванную была приотворена на дюйм-другой. Оттуда слышались легкие всплески, словно в ванне возился ребенок. Твелвтрис подошел к приоткрытой двери. Он решил сказать дочери, что нельзя валяться на кровати, не сняв покрывала. Кончиками пальцев он толкнул дверь. Она открылась с поразительной легкостью, все это было похоже на цирковой фокус.
Дженни сидела в ванне. На мгновение ему показалось, будто он испугал ее. Однако она ничего не сказала. Просто улыбнулась – точь-в-точь как улыбалась Мэрилин, когда не могла сразу угадать его настроение.
– Наверное, папочка, тебе не стоит глазеть на меня.
– Да уж конечно, – ответил Твелвтрис, однако и не подумал отвернуться.
– И лучше бы тебе выйти.
– В последний раз я видел, как ты моешься, когда тебе было пять. Самое большее шесть.
– Нет, мне было больше. Я сама это помню.
– Я сейчас проснулся и сначала не понял, куда попал. Строго говоря, решил, что я у вас, с твоей матерью, а тебе всего десять. – Он описал рукой насмешливый жест. – Увидел журнал, увидел, как ты смяла покрывало, и решил выбранить тебя за неаккуратность. За то, что ты валялась на кровати в туфлях. Помнишь, ты так и делала?
Прижав к груди полотенце, она пристально смотрела на него.
– О Господи, ты вылитая мать, когда она была в твоем возрасте.
– Уйди, пожалуйста, – сказала Дженни.
Фонд складированного имущества больше походил на морг, чем сам морг. Одному Богу известно, имущество скольких людей хранилось здесь в бесчисленных проволочных коробах. Все эти люди умерли, пропали без вести или ударились в бега.
Барни Тезих с пивным брюхом и незаряженным «магнумом» в кобуре был хранителем этого исполинского почтового ящика на тысячи ячеек. Крайне редко люди наведывались сюда за своими пожитками.
Вещи оставались тут до тех пор, пока их судьба не определялась решением суда. После этого имущество возвращалось родственникам – если и они не умерли и не исчезли, выставлялось на аукцион или предавалось огню. Наряду с прочими, и такие предметы, как пистолеты, ножи, зонтики, зимние сапоги, галоши, вставные челюсти, стеклянные глаза и фотографии людей, которых некогда любили и ценили.
– Вот что мне удивительно, Барни, – сказал Свистун.
– Что тебе удивительно?
– Удивительно, что я и сам не знаю, – предложить тебе сделку или попросить об одолжении.
– А в связи с какой проблемой тебя мучает эта дилемма?
– Ну, если я предложу тебе больше пары баксов, ты решишь, что та мелочь, о которой я тебя попрошу, стоит куда дороже, и начнешь чего доброго торговаться.
– А одолжение окажется для тебя серьезным?
– С другой стороны, если я предложу тебе двадцатку с целью форсировать…
– Форсировать?
– То есть ускорить.
– Да брось ты, я знаю, что такое форсировать.
– … с целью форсировать процесс, то не переплачу ли я ровно десятку?
– Следует принять во внимание еще один фактор, – заметил Тезих.
– Да? И какой же?
– Является ли мое дальнейшее молчание частью сделки.
– А мне-то казалось, что ты продаешь все в одном пакете.
– Это не так. Все по отдельности.
– И одолжение тоже делится на части?
– Молчание – это услуга, которую я оказываю своим лучшим клиентам бесплатно. Переплачивать им действительно не надо.
– Ладно, вот твоя двадцатка.
Свистун извлек из пачечки соответствующую купюру.
– Значит, услуга не включает в себя молчание, – подхватив деньги скрюченным от рождения пальцем, сказал Тезих.
Горестно вздохнув, Свистун добавил десятку.
– Начиная с этой минуты я, если тебе угодно, понимаю тебя без слов, – сказал Тезих.
– Найди мне короб Алисы Коннорс, умершей двадцать восьмого августа тысяча девятьсот восьмидесятого года.
– Давненько. Что бы в этом коробе ни лежало, все давным-давно рассыпалось в прах.
Или подверглось разграблению – и подвергалось ему каждый раз, когда короб переставляли с места на место, подумал Свистун.
Тезих ушел и надолго запропастился. Свистун не удивился бы, появись служитель состарившимся или переодевшимся по случаю перемены времени года.
Проволочный короб был почти пуст. Пара розово-голубых шелковых брючек в обтяжку, шерстяная кофта с глубоким вырезом на груди, крошечный, должно быть едва прикрывающий соски, лифчик, пара босоножек на высоком каблуке и – в отдельном коричневом конверте – яркая пластиковая сумка на молнии, в каких женщины носят смену белья, собираясь в недолгую поездку.
В сумке оказались солнечные очки с диоптриями, губная помада, тени для век, тушь, пудра, румяна, тюбик крема для кожи, упаковка ароматизированных бумажных салфеток, мятные конфеты в коробочке, резинка для волос и тридцать восемь центов.
