— …Айрис, — подсказал Хэнраган, помогая стонущему Роберто подняться и тоже надевая на него наручники. — Я подумаю об этом.
Они втолкнули троицу в машину Хэнрагана и разместили на заднем сиденье.
Полчаса спустя Эйб Либерман председательствовал за кухонным столом на встрече дочери с зятем. Бесс увела детей к Мэйшу выпить шипучки с кнышами. На столе стоял большой кувшин чая со льдом для Либермана. Из кофеварки в чашку Лайзы капал кофе.
— Основные правила таковы, — объявил Либерман. — Не цитировать греков. Не обзывать друг друга. Никаких комментариев по поводу игры «Кабс». Слово «заткнись» могу сказать только я.
— Нам не до шуток, папа. — Лайза посмотрела на Тодда, который сидел напротив.
Тодд, небритый и растрепанный, выглядел ужасно. Одет он был в зеленую рубашку и коричневые вельветовые брюки.
— Она права, Эйб, — сказал он.
— Мы начинаем с согласия между враждующими сторонами, — заметил Либерман. — Добрый знак.
Бесс вернулась чуть позже четырех, о чем была договоренность между всеми сторонами. Тодд уже ушел.
— Можно посмотреть новую серию «Пятницы, 13-е»? — спросил Барри, не успела закрыться входная дверь.
— Не хочу «Пятницу, 13-е», — сказала Мелисса.
— Никто не будет смотреть «Пятницу, 13-е», — крикнула Лайза из столовой, где пила шестую чашку кофе. Последние три были без кофеина, как и та, что стояла перед ней.
Бесс посмотрела на Либермана, который лениво прикрыл глаза, чтобы показать: он не знает, что было достигнуто, если вообще было достигнуто хоть что-нибудь. Бесс закрыла входную дверь и направилась к столу с пакетом.
— Халва, — объявила она. — Мраморная. Хотите?
Лайза равнодушно пожала плечами и продолжала пить кофе, уставившись на стол. Бесс посмотрела на Либермана, но он на этот раз не только закрыл глаза, но и едва заметно пожал плечами. Бесс пошла на кухню взять нож и деревянную доску для халвы.
— Кто завтра подающий? — спросил Барри.
— Сатклифф, — ответил Либерман. — На кого еще я повел бы тебя смотреть?
Барри понимающе улыбнулся.
— А я пойду с вами? — поинтересовалась Мелисса.
— Пойдешь, — ответил дед.
— А бабушка? — спросила Мелисса.
— Бабушка не ходит на бейсбол, — сказала Бесс, нарезая халву. Либерман схватил первый кусок, предложил его детям, которые отказались, и проглотил его в два приема. — Дело не в том, что бабушка не любит бейсбол. Просто она не может сидеть на жесткой скамейке или даже на скамейке с подушкой два или три часа.
— Давайте поиграем в охотников, истребляющих вредных животных за вознаграждение, — предложил Либерман. — Идите во двор и поищите змею. Доллар за штуку. Цент за червяка. О награде за других существ — кроме насекомых — можно договориться.
— Только не тащите их в дом, — предупредила Бесс.
Когда дети ушли, Либерман посмотрел на жену.
— Ну что? — сказала Бесс, усаживаясь за стол и в свою очередь протягивая руку за липким лакомством.
— Да ничего, — ответила Лайза. — Мы ни к чему не пришли.
— Мы договорились встретиться еще раз, — сказал Либерман. — Наметился прогресс. После часового разговора «нет» Лайзы стало менее категоричным, а обещания Тодда зазвучали более искренне.
— Папа, ты ошибаешься. — Лайза посмотрела на отца. — Ты теряешь свое время, мое время и делаешь все только сложнее — для меня, для детей, для мамы, для Тодда. Все кончено.
— Может быть, — сказал Либерман. — Вполне возможно. Но Тодд изъявил желание перейти в иудаизм.
— Я не хочу этого, — заявила Лайза. — Не знаю, откуда у него такое желание. Это не имеет никакого отношения к нашей проблеме. Лучше бы он сделал какой-нибудь грандиозный жест, который с ней связан.
— А в чем состоит проблема? — спросила Бесс. — Если дело не в…
— Мама, проблема тривиальная, — ответила Лайза, отодвигая чашку. — Даже говорить не хочется о таких обычных вещах: мне нужна свобода, нужно знать, что я могу идти, куда пожелаю, делать и говорить, что захочу, без чьего бы то ни было одобрения. Мама, Тодду нужно то же самое, хотя он этого не знает.
— А Барри и Мелисса?
— Это тоже тривиально, — вздохнула Лайза. — Для них же лучше, если мы станем жить счастливо врозь, чем если мы будем вместе и несчастны. И даже если детям не будет лучше, они все равно это переживут. Я готова все для них сделать, но не думаю, что должна ради них становиться несчастной. Я люблю детей. Я буду о них заботиться.
Дверь черного хода открылась, и вошла запыхавшаяся Мелисса.
— Дедушка, сколько за кошку?
— За живую? Я веду переговоры только о живых. За мертвых животных вы не получаете ничего, — сообщил Либерман, зевнув.
— За живую, — сказала Мелисса с нетерпением.
— Один доллар, если ты ее отпустишь, — объявил Либерман. — Это мое лучшее предложение. Если ты считаешь сумму недостаточной, тебе придется привлечь меня к судебной ответственности, но предупреждаю тебя — я знаю всех судей.
— Достаточно, — радостно согласилась Мелисса и убежала.
— Дамы, — произнес Либерман, вставая, — это момент, исполненный печали. Бесс, расскажи своей дочери, чего я никогда не делаю во второй половине дня.
— Ты хочешь, чтобы я…
— Нет, не это, — ответил Либерман, наклоняясь, чтобы поцеловать жену. — Я никогда не сплю днем. Никогда. Но сейчас собираюсь сделать именно это. Не знаю, является ли эта тяга к отдыху временным отступлением от правил или новым этапом в жизни. Если верно последнее и причиной тому возраст, обещаю вам, что не меньше недели буду пребывать в депрессии и требовать внимания. Моя речь окончена.
Он обошел вокруг стола и поцеловал дочь в щеку. Лайза его обняла:
— Спасибо за попытку, папа.
— Я не готов признать свое поражение, — сказал Либерман и пошел в спальню.
Хэнраган шесть раз менял намерение относительно того, что надеть на свидание с Айрис. У него было два костюма, один — в приличном состоянии, другой — измятый до невозможности. Однако костюм, возможно, слишком официальная одежда для обеда с последующим кино. Он примерил синие брюки и синий блейзер с белым свитером. Зеркало показало, что он слишком старается выглядеть щегольски. Отец Айрис может подумать, что он человек несерьезный. Хэнраган снял свитер и надел голубую рубашку и строгий галстук. Нет, все же слишком… Он переоделся в белую рубашку и солгал себе и зеркалу, пообещав сбросить десяток килограммов. У Хэнрагана было сильное искушение выпить немного виски. Даже трезвенники позволяют себе такое перед обедом. Но Уильям Хэнраган не мог обманывать себя. Он помнил, как Эстральда посмотрела на него перед смертью.
Хэнраган проверил замки и выключил свет: умелого вора не обманет оставленный гореть свет, он проникнет в дом, что бы Хэнраган ни сделал. А неумеха не найдет, где отключить сигнализацию, и сбежит, когда зазвучит сигнал тревоги.
Хэнраган еще раз проверил, достаточно ли хорошо выбрит. Да, все в полном порядке. Было еще светло, когда он отъехал от дома.
Он двигался медленно, не проезжал на желтый свет и думал о том, как ему следует себя вести, да и вообще, правильно ли он поступает, направляясь на эту встречу. К многоэтажному дому на Хойн-стрит, в котором жила Айрис, Хэнраган подъехал перед самым закатом.
Двое мальчиков лет восьми, один белый, другой китаец, смотрели, как Хэнраган подходит к двери и звонит. Хэнраган посмотрел на них и улыбнулся. Ответных улыбок не последовало. Щелкнул замок, Хэнраган толкнул внутреннюю дверь и вошел.
На противоположной стороне улицы припарковалась синяя «хонда». Она ехала за Хэнраганом от его дома. Водитель соблюдал осторожность, держался не слишком близко, не слишком далеко, всегда пропуская одну, две или три машины между собой и автомобилем Хэнрагана. Да уж, осторожности у него хватало.
Если бы все шло как обычно, то даже после нескольких порций спиртного — или, возможно, именно благодаря спиртному — Билл Хэнраган заметил бы слежку. Но это был не обычный вечер.
Мужчина в «хонде» бросил взгляд на двух мальчиков перед многоэтажным домом. Если бы они обратили на него внимание, он переставил бы машину или вышел из нее и завернул за угол. Но дети просто убежали.
Мужчина, сидевший в «хонде», откинулся на сиденье, надеясь, что еще до того, как Хэнраган выйдет из дома, на улице стемнеет. Он не хотел убивать полицейского, и, возможно, ему не придется этого делать. Убивать проституток — одно дело. Там все уляжется и забудется через несколько дней. Но убийство полицейского — совсем другое дело.
Мужчина наклонился вперед и открыл бардачок. Пистолет лежал там, смазанный, чистый. Он предпочитал — в случае необходимости — использовать именно пистолет. Но иногда, как с той женщиной, нельзя поступить так, как ты хочешь. И тогда приходится использовать то, что подвернулось под руку.
