— Да погоди ты, Маша! — не выдержав, воскликнула Клавдия Павловна. — Дай поговорить с человеком! И чего ты ко всем лезешь?
Маша обиженно поджала губы, а Серебрякова обратилась к племяннице:
— Ты-то, я смотрю, неплохо выглядишь. Принарядилась вон. Сама как живешь? Не пьянствуешь?
Знала бы баба Клава на какие деньги племянница приоделась. Лицо Долженковой залила краска.
— Нет, тетя Клава, не пью, — призналась она, избегая взгляда тетки. — Завязала наглухо. Я работать пойду. Вот только мужа в клинику устрою и пойду. Если ты, конечно, помочь согласишься.
Сердобольная старушка Клавдия Павловна. Простая русская женщина. В Бога верит. Ну, разве может она взять на душу грех — отправить гнить в тюрьму человека, хотя тот и зверски избил ее, рассчитывая убить? Глупый вопрос, разумеется.
— Любишь его сильно, что ли? — внимательно глядя на племянницу, спросила Серебрякова.
— Да какая там любовь? Так жалость одна.
— Чего от меня требуется-то, Зойка, говори, — простодушно сказала Клавдия Павловна.
— Ты, правда, его прощаешь? — не поверив, что так легко ей удалось уговорить тетку, спросила Зойка.
Клавдия Павловна улыбнулась:
— Правда, правда. Говори, что делать.
У Долженковой гора свалилась с плеч. Своего она добилась: всех участников того злополучного ограбления от тюрьмы уберегла и с теткой отношения наладила.
— Да ничего особенного, тетя Клава! — просияв, проворковала она. — Мне объяснили, что тебе нужно только подтвердить, что той ночью Шиляев, вынося иконы, сбил тебя с ног, чтобы скрыться. Ты упала и ушиблась. Если хочешь я сейчас сюда Сашку приведу. Он там, в вестибюле дожидается. Его сегодня утром временно освободили. Пускай он у тебя прощения попросит.
— Что ты, что ты! — замахала Серебрякова руками. — Я его видеть не могу. Пускай идет себе с богом. Все что нужно я и так подпишу и скажу.
— Вот спасибо, тетечка! — обрадованно воскликнула Зойка и чмокнула старушку в морщинистую щеку. — А я обязательно заработаю деньги и оплачу все твои расходы на лечение.
И это обещание Зойка давала на полном серьезе.
Семен Павлович давно уже собирался починить крыльцо, да все руки никак не доходили. А вот сегодня с утра он отправился в сарай, отыскал там подходящие доски, обстругал их, отпилил до нужной длины и взялся за дело. Ступеньки были уже готовы, и Чугунов принялся за расшатавшиеся перильца, когда на дороге у ворот остановился потрепанный "Жигуленок", из которого вышли двое мужчин. Семен Павлович видел их впервые. Один был высокий, худой, слегка сутулившийся человек, со смуглым довольно-таки красивым лицом, второй — налитый воловьей силой верзила с квадратной хамской физиономией красного цвета.
— Ты что ли Семен Чугунов? — спросил худой, останавливаясь у калитки.
— Ну я, — отложив молоток, ответил старик, разогнулся и, приложив ко лбу ладонь козырьком уставился на непрошеных гостей. — Чего надо-то?
— Поговорить надо, старый, — грубо сказал мужчина, толкнул ногой калитку и без приглашения направился к дому по бетонной дорожке с цветущими по обеим сторонам ее астрами.
Верзила тяжелой поступью снежного человека двинулся следом.
Чугунов сразу почувствовал, что приближающиеся люди настроены агрессивно. Почувствовал это и прятавшийся от полуденного солнца в будке Полкан. Он глухо зарычал, однако Семен Павлович коротко приказал ему:
— Лежать! — и, сделав шаг, прикрыл ногами лаз в будке, чтобы пес ненароком не выскочил и не набросился на людей.
— Вот что, дед, — приближаясь к Чугунову, с угрозой сказал худой. — От своих показаний в милиции тебе нужно отказаться.
"Так вон оно что", — неприятно пораженный целью визита непрошеных гостей подумал Чугунов. Не то чтобы трусливая, но очень уж противная дрожь мелкой зыбью прокатилась по его телу. Тут же бросило в жар от стыда за страх. Семен Павлович напряг волю и внешне спокойным безразличным видом спросил:
— От каких показаний?
— Прикидывается! — с глумливой ухмылкой сказал стоявший за спиной худого верзила. — По рогам получить хочет. Те показания, дед, из-за которых хороший человек Шиляев срок заработать может!
— Ах, Шиляев! — через силу улыбнулся Чугунов. Он старался понапрасну не раздражать непрошеных гостей, говорить мирно. — Так у него же статья, мне сказали, за разбой. Разве я могу чем-нибудь ему помочь? Дело-то уже завертелось.
— Это не твои проблемы старый! — надвигаясь на Чугунова, рявкнул худой. — Твое дело подтвердить, что Серебрякову легонько толкнули, а она оступилась и расшиблась, и ты никаких претензий к Шиляеву не имеешь. О чем напишешь встречное заявление, причем сегодня же. Понял?!..
— Да понял я, парень, понял, успокойся! — Семену Павловичу было ясно, что весь этот спектакль устроен с расчетом прижать, сломать и заставить его вести себя так, как этого пожелает парочка негодяев, но если им это удастся, он перестанет себя уважать и не простит себе малодушия до конца жизни. Прямо и смело, глядя в наглые глаза худого, Чугунов твердо сказал: — Но никакого заявления я писать не буду и от своих показаний не откажусь. Такому человеку, как ваш Шиляев, в тюрьме самое место.
— Что?! — воскликнул худой с таким видом, будто ослышался и неожиданно замахнулся рукой. — Да ты, дед, совсем спятил, раз вздумал со мной так разговаривать!
Чугунов устрашающего жеста не испугался. Напротив отважно выставил грудь и сквозь зубы сказал:
— Убирайся-ка ты отсюда, парень, подобру-поздорову да дружка своего прихвати, иначе плохо будет.
В глазах верзилы зажегся недобрый огонек.
— Да ты что, козел старый! — прорычал он, отстранил с дороги худого и, схватив Семена Павловича за бороду, приблизил его лицо к своему. — До сих пор не понял с кем дело имеешь? Я же тебя по стенке размажу!
От бандита пахло перегаром. Чугунов отшатнулся, однако верзила продолжал крепко удерживать старика за бороду. Чтобы высвободиться, Семен Павлович попытался оттолкнуть краснорожего, но каким бы крепким стариком он не был, тягаться с верзилой ему было не под силу. Бандит, сознавая свое превосходство, стоял как гранитная скала, нагло улыбался и не выпускал бороду из руки. Тогда Чугунов совершил единственно правильное в такой ситуации действие. Он ударил краснорожего коленкой между ног. Верзила ойкнул, выпустил бороду, но тут же залепил старику такую оплеуху, от которой тот отлетел к крыльцу и упал, больно ударившись о ступеньки.
Лучше бы этого верзиле не делать. Сбив старика с ног, он тем самым открыл в будке лаз, который Чугунов прикрывал своим телом. Конечно, по время от времени раздававшемуся глухому рычанию было ясно, что в будке находится собака, но чтобы такая!.. Вырвавшийся на свободу волкодав, гремя цепью и рыча, вцепился верзиле в руку. Раздался продолжительный душераздирающий вопль.
— Назад, Полкан! — крикнул Чугунов. Он не мог собраться с силами встать и отогнать пса.
Полкан же к окрику хозяина был глух. Он терзал руку верзилы, не обращая внимания на то, что тот лупил его со всей силы другой рукой, пытаясь освободиться. Худой, отпрянув, в течение нескольких мгновений растерянно взирал на беснующегося пса размером с теленка, потом, собравшись с духом, бросился на помощь приятелю и со всего маху ударил волкодава носком туфли под ребра. Потом еще раз, и еще раз. Пес нехотя расстался со своей жертвой и кинулся на обидчика. Убежать худой не успел, его нога застряла в пасти собаки. Пришел его черед захлебнуться в крике боли и ужаса. Воспользовавшись моментом, верзила бросился к калитке и как ошпаренный выскочил на улицу.
— Нечистый, давай, давай! — заорал он, держа калитку настежь открытой. — Беги!
С неимоверным усилием худому все-таки удалось вырвать из пасти волкодава ногу, оставив, правда, при этом в зубах животного изрядный кусок штанины и несколько лоскутков собственной кожи. Преследуемый псом, не оглядываясь, он также рванул к калитке. Напоследок пес все же ухватил его еще разок за ту часть тела, что находится пониже спины, но тут же остановился, натянув до предела цепь, проскользнувшую до конца закрепленной на земле толстой проволоке. Верзила захлопнул за худым калитку.
На крики и собачий лай из дома выскочили внучка Чугунова и его жена. Девушка и старуха подоспели к финалу разыгравшейся во дворе сцены. Они бросились к старику, подняли его и теперь с испугом взирали на бесновавшихся в бессильной злобе за забором людей.
— Ну, хрыч старый! — кричал, размахивая окровавленной рукой, верзила, — начинай, паскуда, стругать доски для гроба!
А худой, потрясая пальцем, в бешенстве заорал:
— Ты еще не раз пожалеешь, старый, что сразу не согласился выполнить наши условия! Я обид не прощаю! Я тебе отомщу и отомщу страшно!.. Пошли, Хряк!
Грозная парочка уселась в машину и, хлопнув дверями, укатила, а дед Семен, баба Нина и Ксюшка еще долго стояли в оцепенении не в силах вымолвить ни слова.
