– Да. Но я не просил привозить зеркала именно в воскресное утро.
– Так они привезли. В восемь утра. И до сих пор работают.
– Очень мило Выходит, мне придется оплачивать их работу в двойном размере.
– Может, и нет. Может, они знают о тебе. Может, они слышали, как ты разобрался с этим гадюшником, «Блайт-Спирит».
– Прости?
Рев реактивного двигателя заглушал голос Кристел.
– «Блайт-Спирит» – это клоака, Флетч. – Кристел говорила очень тихо. – Я рада, что ты вытащил меня оттуда. Вся их помощь, которая обходилась мне так дорого, приводила лишь к тому, что я чувствовала себя совершенно беспомощной. Я рада, что ты разобрался с этими негодяями.
– Мистер Мортимер доволен? – спросил Флетч. – Я про новые зеркала.
– Он никогда тебе не скажет. Нет, он все утро возмущается. Сначала появление рабочих нарушило тренировочный ритм. Прежде всего он заявил: «Почему этот Флетчер все время лезет в чужие дела?» А уж когда увидел Рикки, изучающего свое отражение в новом, от пола до потолка, идеальном зеркале, просто взорвался: «Теперь этот чертов парень не захочет боксировать с кем-либо, кроме себя! А на парня, который боксирует только со своим отражением, в зеркале, не продать билета и монахине». Но я заметила, что назад он зеркала не отослал.
– Я знал, что они ему понравятся.
– Я звоню по поводу Рикки.
– Рикки? Тот, что помоложе? Что он такого натворил?
– Я его раскрыла.
– Он прятался за зеркалом?
– Ты знаешь «Листья травы»?
– Конечно. Уитмен.
– Нет.
Листья травы, зерна песка,
Солдат закаленный, парень крутой,
Я такой, говорили мне…
– Такого вроде бы не слышал.
– Я нашла это стихотворение в антологии. И только что прочитала ему Рикки. Потому что из-за твоих рабочих этим утром они не могли тренироваться. Послушай. Передаю ему трубку.
– Кристел. – Чего Флетч в этот момент не собирался делать, так это слушать шестнадцатилетнего боксера из Вайоминга, декламирующего стихи по сотовому телефону.
Листья травы, зерна песка,
Солдат закаленный, парень крутой,
Я такой, говорили мне
Голос, доносящийся из маленькой трубки, завораживал.
Пить грязь, есть траву
Считай меня саддамовой жопой
Мы разных столетий, ты и я
Меня учили – губы за губы,
Глаз за глаз,
Тогда как ты думаешь битами,
Рука, глаз и мозг.
Флетч зажал второе ухо указательным пальцем свободной руки, чтобы лучше слышать. Голос не умолкал.
…Мусульманин, христианин и еврей…
В голосе шестнадцатилетнего боксера из Вайоминга слышались властность, уверенность, обаяние, ритмика, свойственные великим Оливье, Бартону…
– Ух ты! – выдохнул Флетч.
Зажав второе ухо пальцем, слушая Рикки, находящегося за тысячу миль от него, Флетч чувствовал электрические разряды, бегущие по его спине, поднимающиеся все выше, чтобы взорваться где-то между ушей.
…Базар сражается с аркадой,
Естественно, аркада побеждает
Вы пользуетесь благами нашей нефти,
Когда моя мать и я ничего не имеем…
Декламация сменилась паузой. Затем послышался вопрос, заданный не в трубку.
– Все правильно, миссис Фаони?
Кристел взяла у него трубку.
– Флетч? Ты слышал?
– Да.
– Ты слышал то же, что и я?
– В мальчике что-то есть.
– Флетч, Рикки не боксер. Он актер.
– О, Кристел! Мистер Мортимер задушит тебя собственными руками.
Тут Флетч заметил какое-то движение на одном из балконов верхних этажей.
– Я прочитала это стихотворение Рикки этим утром, один раз, и он тут же продекламировал его мне. Дело не только в голосе. Он сразу все запомнил! Даже не читая текста! Разве это не удивительно?
– Фантастика.
Кто-то привязывал простыню, белую простыню к парапету балкона.
Кто именно, он не видел.
Простыни. Сегодня уже говорилось о простынях. Простыни не проветривают на балконах особняка. Для этой цели существует прачечный двор.
– Кристел, ты не можешь отнять у мистера Мортимера одного из его двух боксеров.
– Такой талант нельзя зарывать в землю. Чтобы этого мальчика били по голове? Никогда! Я этого не допущу. Очень хорошо, что ты привез меня сюда, Флетч. Кто бы мог подумать, что талантливого актера можно найти в спортивном зале на краю света?
– А почему это тебя удивляет? – На балконе все затихло. Оставшаяся часть простыни так и не появилась. – И что ты собираешься предпринять, Кристел? Насчет Рикки?
– Какое-то время позанимаюсь с ним сама. В актерском искусстве я не сильна, но все-таки разбираюсь в нем лучше, чем мистер Мортимер. Почитаю ему, попрошу его почитать мне. У меня есть видеозаписи хороших спектаклей, фильмов, я ему их покажу. Он не видел и не слышал ничего, кроме «Терминатора». Свяжусь со своими знакомыми в региональном театральном…
Что-то большое и черное появилось на парапете. Судя по размерам – тело.
Слетело с парапета. Или его сбросили.
Когда черная масса полетела вниз, от нее отделились взметнувшиеся вверх руки.
Нижний конец простыни обвивал шею сброшенного с балкона человека.
– Кристел! – закричал Флетч. – На моих глазах кого-то повесили!
– Что?
Тело, подвешенное на простыне, покачивалось, словно маятник. Руки упали. Дернулись. Бессильно повисли.
Черная шляпа свалилась с головы, полетела на землю.
Из-за парапета никто не выглянул.
– Миссис Редлиф! – крикнул Флетч в трубку. – Амалия! Ее повесили! Пока!
Флетч уже бежал к дому. На ходу сложил телефон и без особого успеха попытался засунуть его в карман.
Взбежал по лестнице, проскочил террасу, оказался на огромном солярии.
– Меня зарезали!
На солярии Флетч столкнулся с Эми и Аликсис. Последняя была лишь в нижней половине бикини.
Всхлипывая, она закидывала за спину то одну руку, то другую, словно щенок, старающийся ухватить себя за хвост.
Всякий раз, когда одна из рук оказывалась у нее перед глазами, она с изумлением таращилась на покрывающую пальцы кровь.
Кровь была и на полу: Аликсис размазывала ее босыми ногами.
Эми ходила вокруг вертящейся на месте сестры, пытаясь осмотреть ее спину.
– Стой смирно! Тебя не зарезали. Поцарапали вилкой для барбекю.
По спине Аликсис тянулись две параллельные, довольно-таки глубокие царапины.
– Кто это сделал?
Аликсис повернулась к Флетчу:
– Я спала у бассейна. Кто-то ударил меня по голове.
Флетч уже направлялся к двери, ведущей в дом.
– Кого-то повесили на балконе.
– Что? – Эми двинулась за Флетчем.
– Я истекаю кровью! – завопила Аликсис.
– Заткнись! – рявкнула на нее старшая сестра. – Тебя давно пора зажарить, никчемный шматок мяса.
Вместе с Эми Флетч поднялся на третий этаж. Открыл дверь одной из комнат, заглянул в нее. Не увидел простыни, привязанной к парапету балкона.
– Вы сошли с ума? – спросила Эми. Флетч вытолкнул ее в коридор.
– Я думаю, это ваша мать.
Эми не отставала от него ни на шаг.
– Я знаю, что она чокнутая.
Следующая дверь, слева по коридору, была открыта. Флетч рысцой проскочил через комнату на балкон.
Увидел привязанную к парапету простыню.
Перегнулся через парапет.
Четырьмя футами ниже висела Амалия Редлиф, в длинном черном платье и перчатках; черная шляпка с вуалью упала с ее головы на землю.
Лицо полиловело.
Флетч предположил, что у нее сломана шея.
Тело висело кулем.
Эми заглянула вниз… как ребенок смотрит на воду с высокого моста.
– Мама…
– Мне очень жаль. – Флетч оттащил Эми от парапета.
Где-то в поместье громко взревел двигатель.
Флетч даже подумал, что взлетает очередной самолет.
– Она мертва? – Из спальни на балкон вышла старуха.
– О, бабушка. – Эми попыталась обнять старуху, но та резко отбросила руки внучки.
– Вы – миссис Хьюстон? – спросил Флетч. – Ее мать?
– Да.
Миссис Хьюстон перегибаться через парапет не стала.
– Как только смерть приходит в гости… Она же не повесилась.
– Нет, – качнул головой Флетч. – Думаю, что нет.
– Я это знаю. Амалия была такой несчастной, потому что понятия не имела, что есть любовь и ненависть, надежда и отчаяние. Ее убили. Вы собираетесь вытащить ее на балкон?
Двигатель ревел все громче.
Эми вскинула голову.
– Дункан.
– Да, – кивнула миссис Хьюстон – Дункан на своем гоночном автомобиле выгоняет чужаков из Виндомии. По крайней мере, думает, что выгоняет. Глаза у него слишком уж ярко блестят, поэтому не знаю, что он там себе представляет А чужаки думают, что это какая-то игра. Поэтому я и ушла в дом.
– Вы видели, как вешали вашу дочь? Миссис Хьюстон было закашлялась, но подавила приступ.
– Да. Ее сбросили с парапета, верно? – Маленькая старушка руками оттолкнула воздух от груди. – Вернее, скатили.
– Я тому свидетель.
– Амалия не была бойцом. Ей никогда не приходилось бороться за то, что у нее есть, хранить, оберегать. Не защищала она и свою жизнь.
