Леонид Левин - Только демон ночью (Часть 2)

Глава 23. Смутное время. Предсказанное стариком в заповедной пуще начинало сбываться. Ушел в небытие Леонид Брежнев. Собственно неожиданного в этом событии мало. Просто само ожидание несколько затянулось, казалось сонное правление продолжится еще бесконечно долго, отмечаемое переодически бесконечными, нудными докладами на очередных съездах КПСС, словно покосившимися вешками на болоте. Маршала и Героя хоронили в серый, холодный ноябрьский день. Угрюмые мужики в черных, нелепых, лагерных бушлатах неряшливо уронили дубовый гроб старого Генсека в разверстую яму могилы, а преемник зло швырнул следом замерший комок серого суглинка. Происходившее на Красной Площади афганцы увидали несколько позже, а в начале всех свободных от службы согнали в клубную палатку, где очередной зам по политической с покрасневшими от слез глазами объявил трагическим голосом страшную новость и предложил, бедный недоумок, свою политическую инициативу Брежневский призыв в партию!. Молодые технари и летчики, толпившиеся в задних рядах, откровенно заржали. Старшие офицеры, хоть и понимали весь никчемный идиотизм предложения, но ограничились покашливанием в кулак и тот же кулак продемонстрировали расшумевшемуся молодняку. - Эх, братва, а ведь мы еще помянем Леню добрым словом. Как человек он был совсем не плох. Окажутся ли следующие лучше? Вот вопрос... - Тихо сказал инженер по спецтехнике. Сказал он тихо, но все услышали и примолкли. Молодежь оказалась права - через неделю в отряд прибыл новый замполит. Не скажу, чтобы его предшественнику здорово не повезло. Дурака с инициативой отправили обратно в Союз на непыльную должность в заштатном районном военкомате. Отсюда вывод - всякая инициатива, не получившая добро у начальства, строго наказуема. Впрочем, это еще вопрос. От замполита пришло летом письмо полное восторгов, с подробным описанием высаженного огородика, всех его грядок, вырощенных помидоров, огурчиков, щавеля, молодой картошечки. Тут, в Афгане это ему врядли бы удалось. Да и обстреливать аэродром духи стали, не в пример прошлым годам, значительно чаще и интенсивнее. Все настойчивее поползли слухи о желании руководства страны заканчивать войну. Духи наседали яростнее, чаще появлялось у них современное оружие, больше стингеров. Спецназовцы даже перестали удивляться, захватывая караваны с натовскими, переделанными под калашников, патронами произведенными толи в Голландии, то в каком еще другом экзотическом месте. Среди трупов бородатых маджахедов находили безбородых японцев, смуглых иранцев, кадровых пакистанских офицеров, суданских негров. Зашевелился, захрустел давно не разрабатываемыми суставами, весь исламский мир, потягиваясь, собираясь с силами, оглядываясь вокруг после вековой тупой спячки. В нашем стане как и раньше монотонно читались доклады генсеков, прорабатываемые повсеместно с народным здоровым энтузиазмом до ломоты в челюстях. Меня, к счастью, эта нудьга затрагивала все меньше и меньше. Наше дело железки ковырять, технику обслуживать, а бумажками всегда есть кому заниматься, пусть эту труху замполиты ворочают. Правда и бумажная братия начала уставать от косноязычного, многократного перетирания все тойже жвачки, перестала понимать скрываемые под словесной шелухой указания и ориентиры. Партийная машина двигалась по инерции заданной много лет назад, скрипела, сипела, скрежетала, разваливалась. Заглушать отзвуки этих нежелательных шумов музыкой и песнями приезжали в Афган популярные артисты. Они оказались на удивление нормальные ребятами, не сгибаясь пели песни под душманскими обстрелами, не тушевались в компании военных, лихо пили водку, добирались до отдаленных блокпостов, лазили туда куда их не пускали из соображений собственной безопасности, сопровождающие политотдельцы. До приезда артистов офицеры, случалось, похихикивая предсказывали их трусость под огнем, намекали на Второй Узбекский фронт, не титульные национальности. Уезжая в Союз многие из бойцов культурного фронта увозили с собой любовь и уважение, новые песни и впечатления, возвращавшиеся обратно к нам в Афган на волнах эфира и магнитофонных кассетах. Артистов присылали для поднятия боевого духа контингента. Для удержания на приемлемом уровне морали присылали военных прокуроров. Участились случаи продажи афганцам не тоько муки, сахара, что случалось и раньше, но и горючки, боеприпасов, оружия. Содаты и кое кто из офицеров начали потягивать анашу, оправдываясь необходимостью расслабиться, снять нервное напряжение, стрес. Пошел поток наркотиков домой, в Союз. Дожили. Довоевались. Умирали генсеки. Умирало старое время. Умирала страна. Редкие письма из Харькова приносили вести от Димыча и Васи. Далекие друзья жили мирной жизнью, повседневными заботами, поисками резины для машин, масел, бензина, тормозных накладок, мыла, сигарет, стирального порошка. Список трудностей постоянно удлинялся, пошли проблемы с водкой, оная исчезла, вновь возникла, под странным названием коленвал, ее сменила еще более странная андроповка. Через некоторое время в письмах друзей начался разнобой, отражающий различие в оценке происходящего. Если Вася отзывался одобрительно о попытках очередного генсека навести в стране элементарный порядок, дисциплину, не осуждал проверки документов у людей шатающихся в рабочее время по улицам, пьющих в пивных барах, сидящих в кино, то Димыч ужасался нарушением прав личности и всяческих призрачных конституционных свобод. Видимо моему дружку, обладателю права свободного выхода для работы в библиотеке, досталось за какие то грехи. Писать на грани фола Димыч не боялся то-ли по дурости, то ли успел устать от повседневной боязни, может стало тошно мужику и послал все по фигу. Но оставалось и много общего. Оба забыли времена когда ездили на новой резине. Теперь отдавали раз за разом старые изношенные колеса в наварку. Оба сменили автомобльные аккумуляторы на левые тракторные, наверняка уведенные с завода самоходных шасси. Оба дружно перевели двигатели на дешевый семьдесятшестой бензин, продаваемый шоферами грузовиков канистрами в укромных местах. Сначала просили по трешнику, потом - пятерочку, а при полном отсутствии бензина на государственных заправках - требовали уже червонец. Димыч писал об этом с долей иронии, сокрушаясь, немного виновато, машина-то считалась моя, сообщал о ремонте в квартире, о вроде бы найденной девушке мечты. Потом пришло письмо о смерти Васи. Смерть человека не являлась в Афганистане чем-то особенным, исключительным. Смерть на войне - дело рутинное, повседневно, к смерти выработалась если не привычка, то некое специфическое, стоическое философское отношение. Смерть стала повседневной ненавязчивой реальностью. Совсем другое дело - нелепая смерть хорошего человека в мирном, устроенном городе. На Родине. За рекой. Всю жизнь мечтал Вася о даче, выкладывался, мотался, выбивая сначала участок, потом - бульдозер, за ним - эскаватор, рабочих, материалы, лес, кирпич, кран, грузовик... Наконец домик начал приобретать законченные формы, оставалось поставить фрамуги окон, навесить двери, настелить полы. В один из осенних дней Василий Александрович возвращался с дачи вместе со своим другом. Они неторопясь ехали по Змиевскому шоссе когда на автомолиь, в лоб налетел совхозный грузовик управляемый в дупль пьяным шоферюгой.. Убил и подло удрал, бросив искореженную машину на ночной обочине. Возможно раненные, в разорванном, смятом железе еще жили какое-то время. Может можно было спасти двух хороших людей. Кто знает... Не оказалось поблизости врача равного Васе. .. И он умер. Жизнь иногда складывает замысловатые лабиринты, запутывает такие узелки, что и верится в них с трудом. Несколько лет назад Вася прооперировал, выходил, с того света вытащил пациента, дни и ночи проводил у его койки, спас. Они подружились, навещали друг друга, помогали чем могли. Спасенный человек оказался на все руки мастер. Часто по-дружески приезжал помочь Васе на строительстве домика. Вот и в тот раз они оказались вместе. До самого конца. Без них Жизнь стала немного беднее, менее яркой, осмысленной. Люди ушли. Жить остался убивший их пьяница, а так как приходился он родственником районному начальству, то и правосудие, вначале грозно метавшее праведные молнии в нечестивца, постепенно сникло, перешло на громкие, но вполне безопасные громы, а закончило и вовсе милым дождиком. Присудили шоферюге условное осуждение и постепенное, не обреминительное для кармана, возмещения ущерба семьям погибших. Отрыдали вдовы, поплакали дети. Выпили, проводили в последний путь друзья. Жизнь снова потекла намеченной, торенной колеей мелких забот и повседневных трепыханий. Выпил за хорошего человека и я в своей кибитке, поставленной за бруствером из плоских камней, на негостеприимной афганской земле и всё вновь пошло, покатилось по предначертанному заранее пути. Недолго провластвовав помер очередной Генсек, успев на прощание одарить безутешный народ новыми гениальными замыслами, а заодно поразить неимоверной живучестью. Можно сказать мужеством, с которым на последнем издыхании читал бумажки с трибуны, когда на подгибающихся, неверных ногах шел голосовать к урне избирательного участка - крепко держался за кормило власти. Помер, но так и не выпустил из рук. Вновь плясали на экранах телевизоров беленькие лебеди. Звучали траурные марши и симфонические оркестры. Нам, по большому счету, стало все равно какой очередной старец взберется на трибуну дабы косноязычно читать бесконечные стопки отпечатанных бумажек. Армии хватало своих забот и тревог. Казалась, что афганская война может тянуться бесконечно долго, вечно, то замирая с наступлением холодов, перекрывающих перевалы, то оттаивая, оживая вместе с караванными тропами и зеленкой, скрывающей в системе подземных арыков новые и новые толпы душманов. Враг год от года становился все более организованным, лучше вооруженным и обученным. Впрочем и мы учились, не теряли времени, воевали профессионально, войска пополнялись современной техникой, оружием, испытывали новые типы снарядов и бомб. Иногда казалось, вот еще одно, последнее усилие, еще одна гора душманских трупов, еще один заход вертушек, залп Градов и произойдет желанный переворот. Но не успевала десантура очистить один гадючник, как обнаруживалось новое гнездовище, за ним еще и еще. И так до бесконечности. Чаще стало проскакивать в офицерской среде сравнение с американцами, завязшими в свое время во Вьетнаме. Печальная получалась аналогия, особенно если принять во вимание концовку. Неожиданно оказалось что новый Генсек оказывается умеет сам ходить, довольно бодро читает без запинки сварганенные помощниками доклады, даже позволяя себе изредка отрываться от бумаженки и нести веселую отсебятину. Замполиты нахваливали его недюжинную образованность, университетский, московский диплом. Все остальные дивились странным словесным оборотам, нелепым ударениям и словосочетаниям. Лично мне показались глупы и наивны сии напыщенные излияния. Достаточно один раз послушать как славно расставляет ударения, самотверженно борится с незнакомыми словами новый вождь и мгновенно отпадала малейшая необходимость в замполитовских комментариях и восхищениях. Еще у Генсека оказалась в наличии жена. Первая советская леди все чаще активно пробивалась на первый план телевизионных экранов. По тому как внимательно, благовейно взирал и внимал ей Генсек, как размягчалось, молодело при взгляде на супругу усталое лицо, возникало чувство, что в разговорах о муже - подкаблучнике есть изрядная доля истины. С другой стороны это смотрелось необычно трогательно, совсем не по-царски, по-человечески. Долетели до наших бивуаков отзвуки гигантской антиалкогольной кампании. Загрустили кавказцы и молдаване читая письма об уничтожаемых заветных виноградниках, посаженных еще дедами и прадедами на каменистых, вырубленных в горах террасах, в пустошах бессарабских степей. - Зачем так! Почему? - Возмущался один из наших летчиков. - Ты бормотуху убирай, дешевый портвейн убирай, плохой виноград вырубай. Это да! Не трави людей. Тебе спасибо скажут. Водку химическую запрещай, а хорошее вино? Ведь это только здоровье! Саперави - да его у нас после операции больным дают! Оно кровь восстанавливает! Ведь виноградная лоза как живая! Разве его можно вырубать? Ему больно... Он жить хочет! - Ну на счет водки это он сурово взялся, - хмуро поддерживал грузина прапорщик-технарь, летавший в Казань на ремзавод. - Ты бы видел, что творится. Тысячная толпа. Милиция. Когда привозят водяру молодые парни вскакивают на плечи людям и по головам, по плечам бегут. Такая плотная масса. Давят друг друга, бьют. Милиционера всадили в стекло витрины, так ему голову словно гильотиной срезало, подчистую. Ты думаешь остановились? Куда там, пока всё не распродали он так там и пролежал, через ноги переступали. По крови шли. А бутылки мешками, чувалами волокли, что мужики, что бабы. Один черт. В магазинах ее проклятой и в помине нет, а у любого таксиста - пожалуйста. Плати деньги. У кого денег нет самогон пристрастились варить. По лестнице идешь, пока до пятого этажа поднимешься так надышешься, только закусывай! Сахар в магазинах исчез. По талонам давать стали будто в войну. Дожили. - Скоро выводить нас начнут один черт. Приедем - узнаем. Может сами гнать начнем. - Сказанул, выводить! Во-первых, при выводе духи нас положат на дорогах. Во-вторых, как же афганцы? Они долго без нас не протянут. - Что спорить? Нас все равно не спросят. Разве политики никогда не сдавали вчерашних друзей, поверивших и пошедших за старшим братом? Возьми Вьетнам. Американцы побросали своих союзников и благополучно убрались. Драпали прямо с крыши посольства, на вертолетах. ... Наши в Кабуле говорят учли их опыт. ... Площадку соорудили побольше... Слухи переросли в реальность. Газеты публиковали сообщения о мирных переговорах. Теперь офицеры возмущались поспешностью, смехотворной нелепостью наших переговорщиков. Интересы армии, попавшие в плен бойцы никого из новоявленных дипломатов не волновали. Перестроечный министр иностранных дел, а вчерашний республиканский энкавэдэшник, напрочь забыл о существовании пленных, томящихся в лагерях душманов, о порядочности, о престиже страны. Быстрее все сдать, продемонстрировать миру новое мышление и под радостные вопли благодетелей и доброжелателей убраться из многостродального Афгана. Спору нет, Афган всем засел в печенках, надоел пуще паренной репы. Все так. Все верно, но то, каким образом обделывались делишки на высшем уровне пахло просто противно. В конце концов за эту землю заплачена высокая цена пролитой крови, в нее вколочена, впаяна навеки броня сгоревших танков и боевых машин, дюраль самолетов и вертолетов, здесь остаются друзья, поверившие в помощь. Наконец, душманы, как люди востока, понимают только силу, пока ты силен и бьешь - с тобой считаются. Повернулся спиной, побежал - догонят и перережут горло. Духов мы ненавидели всеми фибрами души. Не находилось у нас для них ни сострадания, ни жалости, после всего увиденного и услышанного. Они называли себя воинами Ислама, безжалостно воевали во имя Аллаха против неверных, то есть против нас. Это понятно, объяснимо, но с такой же старательной ненавистью вырезали духи своих, принявших нашу сторону, даже просто не желавших воевать крестьян, жгли мусульманские мечети и взрывали святыни, курили гашиш, анашу, приторговывали героином. Наконец Афгана духам стало маловато, все чаще выбирались бандогруппы на наш берег, в Узбекистан, Таджикистан. Резали милиционеров, жгли строения, угоняли скот. В разговорах офицеров прозвучал неожиданный вывод, что исход войск ничего не решит, просто костер войны разгорится еще сильнее, охватывая Среднюю Азию зеленым знаменем газзавата и джигхада. Вольно или невольно, но наш ограниченный контингент, удобряя эту землю кровью и сталью служит стабилизирующим, сдерживающим фактором. Те кто сунул палку в гадючье гнездо, расшевилил его, пробудил от вековой дремоты ушли в небытие, но новые и новые полчища гадов сползались со всего света, увеличиваясь в количестве, ядовитости, оснащенности. Запомнился один полковник, артиллерист. Он долго слушал наши споры не вмешиваясь и не прерывая. Курил, сидя на раскладном парусиновом табурете. Потом, когда спор поутих, угас, словно костерок поглотивший, жадно сглодавший, все подброшенное топливо, полковник поразил нас неожиданным выводом: - Неопытный врач-недоучка, принимая саркому за безобидный чиряк, чиркает небрежно скальпелем, делает неглубокий надрез. Дает свободу метастазам, вместо серьезной операции по удалению всего образования, требующей потери и некоторого количества живого, здорового мяса. Точно так мелкие, недалекие политики принимая второстепенное за главное, пробудили к жизни великую идею исламского терроризма, успешно локализованную и сдерживаемую ранее на Ближнем Востоке сильной, современной, прекрасно оснащенной и победоносной армией Израиля. У нее, а заодно у всего цивилизованного Западного мира украли победу вместе с Синаем. Так и нас, вышибают, заставляют уйти из Афгана. - Под невнятные вопли о третьей корзине, о правах, о демократии люди искренне заблуждаясь, выбивают последнии подпорки из плотины, сдерживающей стихию, способную затопить весь цивилизованный мир. Уничтожить только потому, что наш мир иной, не соответствующий их туманному толкованию исламских законов, их древним обычаям диких горцев, волей случая сохранившимся в двадцатом веке. Мы для них неверные, гьяуры, чужие. Но не только мы, шурави, но и все остальные, живущие в Европе, Америке. Эти люди очень упрямы и настойчивы в достижении цели. А цель предельно простая - заставить весь остальной мир жить так как считают правильным их духовные вожди. Вот это действительно опасно. Самое обидное, что американцы на их стороне. В США сейчас нет сильных, образованных, воистину дальновидных политиков, способных понять - мы сегодня, здесь, работаем не столько для себя или Наджибуллы. Это уже не столь важно. Совсем даже не важно. Нет, спасаем сейчас будущее всей Западной цивилизации. Будущее Америки. Союз с нами, боевой союз как в прошлую мировую войну - вот идиальный вариант. - Да хоть бы просто не мешали... - Вставил кто-то из слушателей. - А они кричат о демократических выборах в Афганистане! Да ведь это утопия. Какая здесь демократия? Откуда? Будут одни бандюки давить других, пока не вылезут наверх самый страшные, самые жестокие с бредовой идей сначала великого Афганистана, а там, глядишь, и всемирного похода против неверных. Мало им Ирана с Хомейни. - Эх, полковник, пока душманы всего мира объединятся много воды утечет. Вон Ирак сколько лет воюет с Ираном. Миллионы уже положили братьев мусульман. - Это вопрос времени. Пока силен Союз - их можно остановить. Ослабнем мы, эти друзья полезут в нашу Среднюю Азию, Татарию, Башкирию. Не думаю, что все автономные республики привиты от яда фундаментализма. Скорее наоборот. Если им удастся такой бросок - Союз разорван на части. Погиб... Пропала Сибирь, Урал... Тут уж Китай не проворонит своего, будьте уверены. Окончательный расклад сил в этом случае весьма туманен... - Ну вы, полковник напророчили. Темно, страшно, аж жить не хочется. - Дай бог ошибиться, - грустно улыбнулся полковник, натянул на голову афганку и вышел на свежий воздух покурить. Никогда ранее не спорили в офицерских домиках и палатках о политике столь откровенно, жарко, бескомпромиссно как под конец афганской войны. Полковник со своей ракетной частью прибыл к нам почти под самый конец эпопеи. Была предпринята последняя, отчаянная попытка остановить духов, вырвать если не победу, то хоть передышку, поддержать и укрепить остающегося в одиночестве Наджибуллу. Тактические ракеты смонтированные на тяжелых тягачах вышли в намеченный район. Столпы взметенного в небо пламени озарили на мгновение афганскую ночь зыбким светом. Через несколько минут за сотни километров, в расположении духов начали рваться тысячи килограммов взрывчатки разворачивая, смешивая с камнями и землей людские тела, уничтожая предварительно засеченные военными спутниками и разведгруппами спецназа цели. Все боевые цели оказались поражены. Ракетчики сработали отлично, собрали свое хозяйство и убрались обратно в Союз. Но основная, политическая, цель всё равно осталась недостигнутой, такой же далекой как и раньше. Вместо уничтоженных ракетами духов пришли новые боевики. Медлительные, но неукротимые в своем движении верблюжьи караваны протащили сквозь заставы и блокпосты дополнительные партии оружия, Стингеры, боеприпасы. Все пошло, покатилось словно прежде. Всему приходит конец. Война закончилась. Войска перешли мост через реку переполненные горечью поражения, пьяные от радости избавления от страха и радужных надежд, связанных с возвращением домой. Дома нас встречали по-разному. Одни - как героев, другие - как убийц, поработителей, справедливо изгнанных из маленькой гордой страны ее свободолюбивым народом. Мы пили водку с первыми, били морды вторым, сдирая очки с их подслеповатых глазенок, волоча по заплеванным полам пивных за скрученные селедками засаленные галстуки. Это давало временное облегчение, выход бессильного гнева за поражение, за унижение, за непонимание всего происходящего. По ночам, если удавалось заснуть, гремели в ушах взрывы боя, валился вертолет в ущелье, все тянули, вытаскивали из оврага изрезанного на ремни Гошу. Никогда на войне не посещал раньше этот сон. Только теперь, после окончания боевых действий, когда все уже оказалось позади и оставалось только крепко зажмуриться, забыть, отряхнуть отныне и навеки прошлое. Наш отряд не расформировали, как предполагалось ранее сразу после вывода из Афганистана. В стране начинались непонятные, ранее абсолютно исключенные, невозможные, совершеннно не предсказуемые события и опыт афганцев вполне еще мог оказаться востребован. Заполыхала резней Средняя Азия - там убивали выселенных Сталиным с Кавказа турков-масхетинцев. Армия защищала растерянных, ограбленных людей от вчерашних соседей не силой оружия, не авторитетом власти, но уговорами. Огораживала жалким кольцом машин, боялась применить оружие, не наказывала безжалостно убийц, не карала воров и поджигателей. Не получая достойного отпора, наглея, бандиты распоясывались все сильнее и сильнее, чувствовали свою силу, входили во вкус кровавых игрищ. И всюду где лилась кровь вились листовки с призывами к Аллаху, к священной войне против неверных. Вместо того, чтобы раз и навсегда проучить негодяев, проповедник нового мышления, демагогически изливал потоки словесной шелухи, улещивал, ублажал, умиротворял, иногда грозил нестрашно слабеньким мягоньким кулачонком. Армия ничего не понимала. Офицерство корежило, ломало от несоответствия жизненой действительности прежним понятиям чести и присяги. Грянул Сумгаит. Толпы азербайджанской сявоты, прикрываясь святым именем Аллаха резали армян, не жалея детей, женщин, стариков. Другие азербайджанцы, с именем Всевышнего на устах спасали несчастных. Но таких кто спасал оказывалось несравненно меньше чем участников резни. И много, много меньше плотно закрывших окна и двери, безучастных и безразличных. Армейцы ждали решающего приказа властей, но вместо него вновь полилась вода пустой болтовни и бессильных словно, вставные челюсти перед костью, угроз. - Их надо вешать как бешенных псов. Вешать под барабанную дробь на стадионах. Всех, кто убивал. Не стрелять, а за шею давить! - Кричал бешенно вращая белками матово бледный капитан Вартан, потерявший в Сумгаите сестру. Почему я здесь? Пустите меня, я их гадов буду руками рвать. На другом конце плаца молчаливо сбились в кучу, сжав мозолистыми руками лопаты и ломы солдатики-азеры из строительного батальона, возводившего военный городок. Между двумя полюсами нелепо метался взъерошенный, машущий руками замполит. Все отворачивались от него, не обращали внимания, а он все бегал и бегал, призывал, уговаривал, чем-то очень напоминая Михаила Сергеивича. Через день обезлюдели казармы строителей. то ли их убрали от греха подальше, то ли сами удрали разбираться в родные горы. Вартана как могли утешили, заставили оставить мысль о поездке в Сумгаит. Помочь он все равно бы не смог, а вот влипнуть в историю или погибнуть по глупости, это наверняка. Все перемешивалось в наших воспаленных мозгах. Ранее единый, спаянный присягой и честью офицерский корпус начал распадаться, раздираемый на куски по национальностям, местам рождения, религиям предков. Неожиданно отряд подняли по тревоге и перебросили на Кавказ. На этот раз полыхнуло, вырвалось на волю пламя в Нагорном Карабахе. Тревога, боевое действо казалось вернули на место, укрепили шестеренки армейского механизма. Внешне все пошло по уставу, как раньше в Афгане. Но снова полились уговоры, беседы, увещевания. Армяне доказывали свое и слушая их пламенную, гортанную речь, доводы основанные на исторических фактах, подкрепленные авторитетом академиков, ученых, хотелось признать их правоту, принять их сторону. Армян сменяли не такие образованные, но такие же смуглые, по-южному эксцентричные, азербайджанцывиноградари с близлежащих гор и долин, приводили свои доводы, вроде бы основательные, крестьянские... Я честно пытался разобраться в проиходящем. Голова пухла от фактов, версий, доводов, контрдоводов, аргументов обоих сторон. Казалось, что невидимая, злая воля подпитывала всех участников раздора, отнимала разум, подталкивала к оружию, жаждала крови. На первый взгляд ситуация казалась предельно простой и ясной. Ну хотят армяне учить свой язык в школах - пусть учат, любят смотреть Ереванское телевидение - построй им ретранслятор нехай смотрят до одури, нужно им больше рейсов на Ереван, пришли самолет - пусть летает. Завали магазины товарами, чтобы люди бегали, покупали, тратили деньги, получали радость вместо пустой болтовни на бесконечных митингах. Вот и дело с концом. Не согласен с этим Баку, пошли его на фиг, смени ЦК и всего делов. Но наш новый вождь, собирал совещания, убалтывал, уговаривал, требовал никому непонятный, но очень полюбившийся лично ему консенцус, коверкал фамилию уважаемого академика-армянина, грозил в пространство чистеньким пухленьким пальчиком, грозно поблескивал стеклышками очков. Но дела не делал. Не мог? Не хотел? Очень старался выглядеть респектабельным, современным, твердил о неком новом мышлении. Офицеры, по простоте души, не понимали, что такое новое мышление. Мышление на государственном уровне или есть, или его напрочь нет. В своих разговорах мы все чаще приходили к выводу о пустопорожности говоруна. Мишка не видел или не желал видеть происходящее, а может просто тихо радовался тому, что страна шла в раздрай? Раньше, даже в Афганистане, время текло размеренно, как ему и положено, теперь разодранное в клочья неслось словно взбесившаяся тройка с обезумевшим от страха кучером, потным, бессильным предпринять что-либо стоящее для спасения седоков, экипажа, лошадей и замысляющего только одно - соскочить, скатиться кубарем, спасти свою шкуру, а там будь, что будет. В старину находился герой или героиня, останавливающая взмыленных коней на краю пропасти. Сегодня с героями стала напряженка... сказался переизбыток Героев, Маршалов, генералов ... Приказы командования отражали разброд и неуверенность в военных структурах. Нас кидали то в одно селение вывозить людей, то в другое десантировать мвдешников, то в третье - забирать дюжих десантников и сменять их зелеными пацанами-курсантами военно-инженерного училища, тонкошеими, растерянными мальчишками-первокурсниками, совершенно не подготовленными к наведению порядка в диких горных аулах. Смех и грех, ребятами командовали преподаватели - люди знающие, культурные, интеллигентные, сплошь доценты, кандидаты, встречались даже доктора наук, ... абсолютно не способные руководить военными операциями. Да еще такими непростыми. Забывшие уже когда в последний раз командовали, если командовали вообще, взводами, ротами, батальонами. Профессионалам в области точных наук, электроники, ракетного дела было очень не просто общаться с селянами, изъясняющимися в лучшем случае, с трудом на ломанном русском языке, а чаще всего непонимающим, или не желающих понимать военных. Парнишек резали и забирали автоматы. Затем из этого же оружия убивали армян. Автомат с патронами, гранаты, пистолет стали стоить дороже человеческой жизни, а жизнь пришельца, чужака, солдата за которого некому отомстить, вообще перестала стоить чего-либо на Кавказе. Армию перестали бояться, а значит перестали уважать. Перестали уважать Армию - начали ставить в ничто и само государство. Все создаваемое веками зашаталось, посыпалось, стало рушиться на глазах. Все чаще наглые, обросшие бородами люди по-хозяйски проходили в расположение воинских частей, шушукались о чем-то доверительно, по-приятельски с прапорщиками-кладовщиками, потом с командирами постарше. Скалили сквозь черные косматые бороды белые, сахарные, крупные зубы, похлопывали фамильярно по плечам. В результате их шептаний исчезало что-то стреляющее, или списывался, якобы для нужд сельского хозяйства, вполне приличный грузовичок, гусеничный тягач. Подкатывались ходоки и ко мне, но получив недвусмысленный, не оставляющий шансов для дальнейшей торговли однозначный ответ, пожимали плечами, уходили к другим, более сговорчивым. Кадровые офицеры, предвидя приближающийся конец бардака старались правдами и неправдами перебраться поближе к родным краям, те, что пошустрее - набить напоследок карманы. За прочную зеленую валюту поддерживали такие дельцы то одну, то другую сторону. Ну, что стоило влепить НУРсами сегодня по позициям армян, а завтра, уложив в бумажник новую порцию зеленых по азерам? Эти люди презирали и ненавидели обе стороны, не считали их равными себе, не называли людьми. А к низшим, черножопым недочеловекам не применимы нормы человеческой морали. Так что их жалеть? Эти герои считали себя небожителями, этакими неуязвимыми богами-громовержцами. Что могли против них сделать пастухи вооруженные охотничьими дробовиками да украденными у мертвых калашами? Но всему приходит конец. В один погожий день такого орла свалили армяне из закупленной где-то по случаю зенитной установки. Позже другого - азербайджанцы. Желающих воевать сразу поубавилось, а цены за подобного рода услуги подскочили. Когда по-настоящему заполыхала во всю война между армянами и азербайджанцами, начальство погрузило свои вещички на транспортный борт и испарилось передоверив мне ответственность за остатки того, что когда-то являлось сначало гвардейским штурмовым полком, а затем вертолетным отрядом. Попытки получить связный приказ от руководства округом натыкались на ватную стену бюрократии. Старался доказать необходимость вывода боевой техники и оставшегося личного состава из зоны боевых действий. Это казалось подобно монологу перед слепо-глухо-немым. Кто-то наверху был очень заинтересован в нашей погибели, в бесхозности боевой техники. К счастью ни армяне, ни азербайджанцы отряд пока не трогали, считая видимо лично своей долей законной военной добычи в конце дележа. Керосин для полетов имелся. Солдаты срочники практически все исчезли. Офицеров еле хватало на несение караульной службы и отпугивание любителей поживиться бесхозным добром. Вертолеты один за другим постепенно изнашивались, выходили из строя, а ремонтировать их стало нечем и незачем. С начала чехарды и бардака я вновь начал осваивать подзабытые навыки полета. Брал с собой одного из оставшихся в отряде летчиков, чаще всего Вартана, летал с ним не слишком отдаляясь от площадки круг за кругом, отрабатывая управление машиной, посадку, зависание, взлет. Постепенно переходили к более сложным элементам полета. Учеба закончилась неожиданно. Однажды, не попращавшись, улетел на своем вертолете Вартан, получивший сообщение о гибели брата. Я не мог, не хотел осуждать его как человека. Но понять как офицера, отказывался. Человеческое, нормальное уходило, отступало, замещалось чем-то страшным, диким, средневековым. Когда в Армении прошло землетрясение, снесшее в небытие Спитак, унесшее жизни десятков тысяч невинных людей, азербайджанцы возносили хвалу Аллаху, пели и плясали вокруг костров словно сумасшедшие. Было противно и горько наблюдать такое. Душа черствела, покрывалась жесткой кожурой омерзения, теряла чувствительность к своей и чужой боли. Наконец и мы оказались востребованы. Сквозь помехи и беспорядочную работу десятков незаконных, украденных у армии и милиции раций дошел приказ о переброске в Армению для участия в спасательных работах. Только вот лететь уже оказалось практически некому и не начем. Однако приказ есть приказ, тем более дело святое, помочь пострадавшим людям. С оставшимися летчиками и технарями мы отремонтировали, подлатали и заправили три последних способных подняться в воздух вертолета, загрузили тем, что могло понадобиться в первые дни на новом месте. Остальное, частично загрузили в оставшиеся на ходу автомашины, неподъемное, подготовили к взрыву. Точно как и неспособные улететь вертушки. В ночь перед отлетом в дверь моего домика тихонько постучали. Знакомый голос спросил, - Можно, товарищ майор? Спал я одетый, в комбинезоне, только сняв с усталых ног тяжелые ботинки. Вскочил, машинально спустил предохранитель и засунул пистолет сзади за пояс брюк. Откинул зашелку двери. - Войдите. Пригнувшись в комнату прошел Вартан. Я с трудом узнал его. Он оброс щетиной, отпустил усы. Одет в потертую кожанную куртку, маскировочные брюки, высокие шнурованные ботинки. - Привет, Вартан. Как жизнь? - Порядок... Извините, что не попрощался. Боялся не отпустите... - Не отпустил бы... Ты угнал вертолет, нарушил присягу... Он склонил голову, промолчал... Потом поднял на меня грустные, полные тоски глаза. - Я учился, принимал присягу, воевал за страну, за Родину.... Где она теперь? Защитила она моих родных в Сумгаите? Баку? Карабахе? Если она не имеет перед моим народом обязанности, долга, то и я считаю себя свободным от обязанности, от присяги перед ней. Ты же видишь майор, не слепой, что творится, страна погибает, распадается... - Он тяжело вздохнул. - Ладно, оставим это. Что теперь тебя привело к нам, Вартан? - Уходите на Спитак? - Получен такой приказ, не скрою. Забираем три последние машины. На больше нет ни экипажей, ни горючки, ни запчастей. Остальное - хлам, металлолом. Остатки отряду уйдут автоколоной через Степанокерт. - Что думаете делать с оставшимися боеприпасами, имуществом? - Смотря мне в глаза спросил Вартан. - А, ты сам не знаешь, не догадываешься? Он опять горько вздохнул и положил свою теплую ладонь на мою. - Мы воевали вместе в Афганистане, майор. Мы летали вместе... Ты мне веришь? - Верю, Вартан. - Помедлив сказал я. Я действительно верил его искренности, порядочности, несмотря на бегство из части. По Уставу должен его задержать, арестовать, предать суду. Да где тот суд и кто будет его арестовывать? Уж только не я. - Оставь нам, майор. Не взрывай. Ты видишь, что творится. К ним идут деньги, люди со всего мира. Нам не выстоять, а ведь это наша земля. Забирайте, что сможете забрать, но не рвите остальное. Я не предлагаю тебе деньги, просто прошу, чтобы ты понял. Каждой болтик нам дорог, каждый снаряд. А иначе нам конец. Ты видел - они плясали после Спитака? Это не люди, звери. А ведь мы мирно жили много лет вместе. Доверяли им, думали все плохое позади. - Ты знаешь, Вартан, сердцем я на вашей стороне, но долг есть долг...Я отдам приказ о взрыве. - Тогда мы не пропустим колонну. Вертолеты задержать мы не сможем, а автомашины - запросто. - Но они же идут на помощь твоему народу! - Народ много страдал, прийдется потерпеть еще немного... - жестко произнес Вартан. - Ты же летчик, профессионал, понимашь, что без наземного обеспечения мы долго не продержимся! - Вот поэтому и требую, не взрывай. Будь человеком, майор, пойми, этот хлам, совсем ничего не значащий для вас, уходящих, для армии, для России - наш дополнительный шанс выжить в борьбе с окружающим со всех сторон врагом. - Ты надеешься на победу? - Иначе не стоит жить. Да если они победят нам так и так смерть. Вспомни, кто первым на планете начал геноцид? Сколько миллионов армян было вырезано турками в конце первой мировой войны? За что? Так ты думаешь, эти нас пощадят завтра, если мы не устоим? Перережут словно барашков и восславят Аллаха. В его словах, глазах ощущалась такая боль, такая вековая скорбь, что я не выдержал и отвел