Не успеваю я полусогласно пожать плечами, уже по опыту зная, что спустя время она будет превозносить цивилизацию, как вокруг её слов разгорается жаркий спор. И я привык как-то сразу тупеть, а слова говоривших воспринимать обрывочно и бессистемно. Тем более к этому вечеру у меня возник интерес к одному субъекту - организму. Я все выискивал в нем характерную особенность, но не находил - он являлся исключением из правил организм и только, нечто законченное и цельное, вобравшее в себя все естественные процессы. Зинаида почему-то называла его представителем средней полосы России. Он сегодня вставлял в спор реплики, которые были настолько прозрачны, что на них никто не обращал внимания.
- Бог как духовное начало, - перебивает спор Зинаида, - растекся по мужчинам, освободив их от вынашивания плода и родов. Он даровал эту функцию женщине, ей назначил быть хранительницей духовных ценностей, и обязал её стимулировать мужчину становиться богом или же, если он утратил в себе божественное, - свиньей, не так ли, Веефомит?
Я уже знаю, что ей интересно исследовать меня, видеть в моих глазах испуг. Я смирился и все же страдаю от всех этих резких постановок дел. Вопросы-то серьезные, нешуточные, о них как-то не следует быстро забывать, как это почему-то делает Зинаида. Но я понимаю, ей лучше знать, у неё есть цель, и все мы послужим во имя создания романа.
- Я все жду не дождусь, когда помрут эти старые пердуны, - говорит рядом со мной Раджик Бенедиктычу.
- Какие, сынок?
- Те, что из нас блины пекут! - воспаляется Радж, - Хорошо, если бы остались одни дети и книги.
Леночка всматривается в Раджика и задумчиво опускает глаза.
- Старое утекает в младое, которое неизбежно впадает в старость, улыбается Раджику большой чиновник.
Он вообще-то славный малый, этот чиновник, вполне порядочный семьянин, компанейский, много не курит. Его сюда привел наш спортсмен - тоже артельный парень, никого не боится, прекрасного сложения и роста. Копилин мне жаловался, что ему стыдно стоять рядом с ним.
- Женское нетерпение приводит ко лжи и развращенности, - неожиданно заявляет голодная-кажись-девушка, и все взоры устремляются на нее.
Она любит вот так иногда посоперничать с Зинаидой в тезисности. И у неё очень здорово получается. Но все мы признаем, что она слишком нервна и импульсивна для того, чтобы тягаться с мудрой Зинаидой, которой, к тому же, как мне говорила женщина-фирма, голодная имела "неосторожную слабость" исповедаться в каких-то очень сугубо личных проблемах или ещё в чем-то таком, что я по своей рассеянности пропустил мимо ушей. Всегда так, хотя я и интересуюсь чужими жизнями, но почему-то при этом краснею. Мне больше по нраву послушать, как читает стихи Леночка:
"Все зримое опять покроют воды
И Божий лик отобразится в них!"
Я теперь приспособился сидеть вот так тихонечко, вспоминать стихи и читающую их Леночку и лениво перебирать емкие фразы гостей, возбуждающе просачивающиеся в мое отрешенное сознание. Я словно ухожу и опять возвращаюсь, разрываясь между двух миров, пытаясь ухватиться за пресловутую нить преемственности и обрести равновесие. Я маятник: там-здесь, здесь-там, и иногда - но, может быть, это глупая гордыня - мне кажется, что я всюду...
- Это уже решенный вопрос! - доносится до меня твердый голос сытой женщины, - Наш хриплоголосый бард всем доказал, что и поэт может быть нищим.
- О чем она? - шепчу Копилину.
Он единственный, кто всегда без раздражения вводит меня в лабиринты споров. Быстро поясняет и теперь:
- Ваш философ грубой дырки сказал, что настоящий поэт не имеет право жить лучше многих.
- Спасибо, - поспешно шепчу я, увидев, что Зинаида бросает в меня недовольные взгляды.
- А может, в том его и беда, что он для лучшей жизни и стал бардом, кто его проверял? - говорит тайный чемпион мира по сексуальной возне, самое темное место на свете - человеческий мозг.
И он изящно постукал пальцами по своей розовой головке.
Это нехорошо, что я его при всей жажде любви к человеку почему-то недолюбливал. Есть такое: брезгуешь, к примеру червяками, когда вполне точно знаешь, какое количество земли один червь разрыхляет в сутки, и потому никогда не втопчешь его в грязь, а все равно брезгуешь - хоть провались. Может быть, чувство у меня к тайному чемпиону от первого знакомства с ним. Я тогда ещё не знал, что он чемпион по этой возне. Сидим мы небольшим составом, и небольшой чиновник привел его и представил: "Тоже, как все ищущие люди, пописывает." Ну и ладно. Почитал он нам что-то свое, библейское. Зинаида его проверочными тестами обстреляла, - вроде, как все. Говорим. Он все об искусстве эротики голодной-кажись-девушке что-то рассказывал, и вдруг она его упрекает:
- Как вам не стыдно ходить вверх ногами!
- Такова моя природа, - миролюбиво пояснил он ей.
- Сейчас же уберите ногу с моего плеча! - истерично закричала она.
- Да что вы, я ею делаю все ещё лучше, чем вы рукой, - обиделся тайный чемпион мира и длинными пальцами левой ноги почесал спину.
- Неплохо, - сказала невозмутимая самостоятельная женщина, непривычно немного, когда разум болтается между рук, а в общем - вполне оригинально.
И головка чемпиона заалела от благодарности.
- Как это нелепо, - упрекнула тогда всех Зинаида, - обсуждать чужие недостатки и выпячивать свои достоинства. На кой все это телесное - эта форма, если она пойдет не съедение червям. Важны идеи!
Мы согласились, но, скорее всего, от прозвучавшего тогда слова "червь" у меня и закрепилась в голове нелепая связь между тайным чемпионом и этой безобиднейшей формой жизни. Бывают такие неприятные устойчивые ассоциации.
Теперь я сочувствую, что ему всегда приходится быть тайным. Я к нему привык, как привыкают ко всему живому... И признаюсь, я не нравлюсь сам себе с таким чувством брезгливости. Вон Бенедиктыч: сидит, изображает из себя добропорядочного тестя и чемпиону чаек подносит, "с сахарком, без?" спрашивает, к каждому слову с почтением прислушивается. А я вновь уныло осознаю, что гости гораздо активнее меня, продолжают, наверное, как в старых стихах, "работу адову", и что ни возразить им, ни дополнить их слова мне нечем. Тоска какая-то.
- Мы не знаем, что именно преследует человек, совершенствуясь профессионально, - продолжает тайный чемпион, - снимите шоры! Вполне допустимо, что творчество - всего лишь метод устройства в жизни. И мне непонятно, почему некоторые снисходительно относятся к желающим сексуального счастья. Чего тут ужасного?
Я впервые услышал "счастье" в таком сочетании и не успел его осмыслить, как все заговорили наперебой.
- Это точно! Я вот очень даже понимаю то великое поэтическое ощущение: "Люблю я щи...та-та-та-та". Ну как там дальше? - волновалась женщина-фирма.
- Это не то счастье! И не трогайте гениев. В них столько всего. Они везде находят смысл, - с пониманием изрекает Радж.
- Ну и что, что они гении! А я пожить хочу, пожить и все, верите?! разгорячился Спортсмен.
- Очень даже понимаю, - признается самостоятельная женщина, - я вот обожаю рвать цветы, включенные в красную книгу. Знаю, что нехорошо поступаю, а не могу удержаться - такое светлое ощущение появляется, когда держишь редкий цветок, а что за тонкий аромат от них в комнате!
Она преображается на глазах, становится одухотвореннее, а Зинаида смеется:
- Вы такие наивные, такие опасные!
- Все в кайф, родная, все в кайф! - очень задорно радуется человек-ман.
- Ах, спойте, Алеша, - просит Копилина сытая женщина, - мне сегодня почему-то грустно, и мне хорошо с вами.
Копилин отнекивается и правильно делает, потому что бессмысленно что-либо затевать, пока Зинаида не подведет итог спорам.
- Когда поэта не принимают, он развивается, - направляет она разговор в нужное русло.
- Верно, - выступил большой чиновник, - общество стращаний, всяческих гонений - благо для молодежи, лакмусовая бумажка для выявления талантов. Вот мне тридцать семь лет и я начинал в вопиющих условиях, они заставляли думать! Человек проверяется и формируется ими, и если он побеждает в экстремуме - то достоин и жизнен!
- Маразм крепчал, - улыбнулся организм, и Зинаида улыбнулась, она любила свою присказку.
Кузьма Бенедиктович собирает пустые кружки, и я, передавая ему сахарницу, ненароком слышу, как организм шепчет сытой женщине:
- Я вот на вас смотрю и чувствую себя так неловко, вы такая, а я прямо... гаденыш, а вы... так и хочется одеться в самое лучшее, стать повыше ростом, расправить плечи... Видимо у вас такие высокие идеалы?
- Да, отвечает она, - я ищу зрелого человека, от которого могла бы родить великого ребенка. Что в этом плохого?
Он влюблен - этот организм, и мне неловко. Я сам не нахожу ничего плохого в её словах. По мне пусть все здесь любят друг друга и переступают любые пределы. Жаль, что комната тесновата для такого коллектива, не знаешь, куда себя деть в подобной ситуации - все-таки люди шепотом говорят, значит, не хотят, чтобы их услышали. Я отодвигаюсь к двери. Меня выручает голодная-кажись-девушка. Она произносит замечательные слова:
