— Я не буду играть на чужую свободу.
Он даже остановился.
— Знаешь, чего я на дух не выношу? — проговорил он с досадой. — Этот ваш интеллигентский надрыв, пафос такой еврейский. Как услышу, сразу плеваться тянет. Давеча Борис Абрамович голосил: будущее России, судьба демократии! Да в гробу вы видели и Россию, и демократию. Лишь бы карманы набить! Дай вам волю, вмиг бы друг друга перерезали. Чего ты слезу из меня давишь? Не нравится тебе на чужую свободу играть? Не надо. Пускай сидит твой друг!
— Александр Васильевич...
— Пусть сидит! — Он разозлился не на шутку. — Как, ты говоришь, его фамилия? Храповицкий? Не повезло Храповицкому. Не угадал он. Надо было воровать меньше, да друзей с умом выбирать.
— Александр Васильевич...
— Молчи! Монахом заделался? В бильярд со мной играть брезгуешь? А сам меня в такую игру втягиваешь, что я без головы могу остаться! Калошин — тот еще интриган, а Либерман — еще хуже. Уголовник. Почему я должен с ними ссориться! Из-за кого? Из-за Храповицкого?! Да я знать его не знаю! Одним Храповицким больше, одним меньше. Россия даже не заметит!
— Плохо, что не заметит...
— Храповицкому плохо, а России — нет! Чем больше Храповицких сядет, тем легче ей дышать будет! Она и без тебя, между прочим, обойдется, заруби на носу. Будешь играть или нет? В последний раз спрашиваю!
— Не буду, — ответил я.
Он совсем рассвирепел.
— Тогда чеши отсюда! Что встал? Вали к своему Калошину, Либерману, ко всей вашей компании и разбирайтесь между собой, как умеете! Нечего меня впутывать. Просишь его как человека, а он в ответ морали читает. Демократы! Загадили всю Россию, а потом ее же костерят.
— Не они одни, — поправил я тоже зло, уже не сдерживаясь. — Мы все. Вы, я, Борис Абрамович, Храповицкий, Ельцин, теща ваша, Калошин. Солдатик на въезде, торговка с улицы, — все вместе гадили. Я только что вам объяснял.
— Да плевать мне на твои объяснения! Черт ряженый.
Это было совсем уж по-хамски. Я почувствовал, что теряю контроль.
— Простите, в каком чине вы были до того, как к Ельцину попали? — поинтересовался я. — Майор?
— Полковник! Тебе какая разница?!
— Полковник, — повторил я. — А теперь Россией ворочаете. Чужие жизни в решку разыгрываете. И откуда вы, выскочки, взялись на нашу голову?!
Он аж затрясся от бешенства.
— Ты понимаешь, щенок, что я с тобой могу сделать?!
Я шагнул к нему вплотную. Он был выше меня, мне
пришлось задрать голову, чтобы видеть его глазки, блещущие яростью. Мы оба прерывисто дышали.
— А ты мне язык отрежь, по старинному русскому обычаю, — посоветовал я, улыбаясь непослушными губами. — А потом на кол посади. Все остальное со мной уже делали.
Я видел, как он сжал кий в кулаке. Ему очень хотелось врезать по моей перевязанной голове. Но вместо этого он сглотнул и отступил. Я повернулся и вышел из зала.
* * *Далеко я, впрочем, не ушел. Меня остановили возле широких металлических ворот.
— Сказали, не выпускать, — виновато улыбнулся мне солдатик.
— Кто сказал? — спросил я. Нервы мои еще гуляли.
— Начальники... — неопределенно кивнул он мне за спину. Я обернулся и увидел Виталия, который, топая, бежал ко мне вместе с еще одним охранником.
— Шеф велел вернуться! — выдохнул Виталий. — Пойдем!
Я не стал препираться, молча двинулся за ним.
— Что там у вас вышло? — сердито спросил меня Виталий, вытирая пот со лба.
— Поспорили немного о будущем страны.
— А почему он тогда рвет и мечет? Я же тебя предупреждал... — он осекся. Из здания выскочил начальник охраны, тоже всклокоченный, и помахал нам рукой, призывая поторопиться. Мы ускорили шаг.
— Залезайте! — кивнул он мне на черный джип.
— Мне с вами? — с надеждой спросил Виталий.
Начальник охраны смерил его долгим взглядом. Было заметно, что его так и подмывает отказать.
— С нами, — наконец сквозь зубы процедил он.
Я не спрашивал, куда меня везут, сейчас это не имело значения, я сделал, что мог, остальное от меня не зависело. Мы вновь помчались по городу, распугивая встречный транспорт сиреной и цветомузыкой, и опять въехали на закрытую территорию. На сей раз за высоким бетонным забором прятался больничный городок Кремлевки с аллеями и многоэтажными корпусами. Мне вдруг показалось забавным, что все борцы за справедливость, включая Ельцина и его самого, Коржакова, сначала обещают разрушить стену, отделяющую российскую власть от народа, а потом, победив, они, наоборот, укрепляют ее да еще обносят колючей проволокой.
Возле одного из корпусов мы остановились. В приемной главного врача нас ждала красивая немолодая дама в коротком белом халате, не то медсестра, не то секретарша. Она сообщила, что Сергей Ильич сегодня за городом, найти его пока не удалось, но к нам уже едет Михаил Исаевич, его заместитель, который будет с минуты на минуту.
Она предложила нам чаю, и начальник охраны отказался за всех троих, разумеется, нас не спрашивая. Через несколько минут в приемную быстрыми шагами вошел темноволосый молодой человек, одетый слишком модно для врача.
— Михаил Исаевич Левинсон, — представился он, тревожно оглядывая нас живыми черными глазами. Вероятно, он был чьим-то родственником, иначе вряд ли ему, в его годы, удалось бы занять такой пост.
— Полковник Тимошенко, — отрывисто отозвался начальник охраны, протягивая руку. Это прозвучало солидно, легким наклоном головы Михаил Исаевич выразил свое уважение.
— Майор Путилин, — представился Виталий.
Мне показалось, что, называя свою должность, он несколько смущался. С моей точки зрения, совершенно напрасно, — лично я вообще был рядовым запаса, о чем и собирался объявить, но полковник Тимошенко меня опередил.
— Сергеев, — сказал он.
— Простите? — не понял Михаил Исаевич.
— Я говорю, Сергеев, — пояснил полковник. — Фамилия такая.
— У кого?
— У него.
Все, включая ухоженную медсестру, посмотрели на меня. Я развел руками, показывая, что ничего не могу поделать с этим неприглядным обстоятельством: и голова пробита, и Сергеев.
— А звать как? — поинтересовался Михаил Исаевич.
— А вот лишних вопросов задавать не надо, — вмешался Виталий. Похоже, он пытался реабилитироваться в глазах начальника охраны.
— Но нам необходимо как-то обращаться к пациенту, — возразил Михаил Исаевич. — Я же не из любопытства спрашиваю.
Полковник Тимошенко подумал.
— Сергей Сергеевич, — сказал он. — Сергей Сергеевич Сергеев.
Должно быть, фантазия у него била ключом. А может быть, он просто не любил путаницы.
— Ясно, — сдался Михаил Исаевич. — Запишите, — обернулся он к сестре.
— Я запомню, — пообещала та, как мне показалось, не без иронии.
— Палату подготовили? — спросил полковник.
— Как раз по этому поводу я и хотел посоветоваться, — понизил голос Михаил Исаевич. — У нас в неврологии освободилась очень хорошая палата. В ней летом министр культуры лежал, — многозначительно прибавил он.
Если он хотел произвести на нас впечатление, то он избрал неверный способ. Начальник охраны поморщился. В его понимании сравнивать присланного самим Коржаковым монаха Сергеева с каким-то завалявшимся в палате министром культуры было неприлично. По меньшей мере.
— А поглавнее что-нибудь имеется? — осведомился Тимошенко.
— Если надо, мы, конечно, найдем что-то другое, — поспешил заверить Михаил Исаевич, — но палата действительно очень удобная. Там три большие комнаты, кондиционеры...
— Помещение для охраны предусмотрено? — перебил полковник. — При нем круглосуточно будут наши люди...
— Да, в том же блоке...
— Телевизор, душ, все удобства? — вновь перебил полковник.
— В палате? Ну конечно!
— Да не в палате! В помещении для охраны!
Не удержавшись, я кашлянул.
— В палате само собой, — спохватился полковник Тимошенко. — В палате надо, чтобы было два туалета, ванная и душ!
Михаил Исаевич подтвердил наличие удобств, без которых не представлялась возможной ни деятельность охраны, ни мое выздоровление.
— Лечащим врачом я назначу заведующего отделением, — пообещал он. — Доктор наук, прекрасный специалист, лучший в стране... Мне бы только хотелось понять... какие, так сказать, симптомы... Чтобы не ошибиться с курсом лечения... Или это тоже лишние вопросы?
На сей раз в его голосе прозвучал сарказм. Но полковник Тимошенко этого не заметил.
— От головы лечите, — серьезно ответил он. — Шеф сказал, малость барахлит головушка.
Видимо, это и был диагноз, поставленный мне Коржаковым.
* * *К Лихачеву Храповицкого доставили в неурочное время — в воскресенье, после обеда. Когда Храповицкий понял, куда его везут, он занервничал, ему даже захотелось остановиться и закурить. Он ждал этой встречи со дня своего ареста, он был уверен, что Лихачев рано или поздно начнет торги за его свободу. Сейчас важно было не напортить, не выдать неосторожным словом переполнявшую его ненависть, первое правило охотника — не спугни. Следовало хладнокровно выслушать вражеские требования, поторговаться, затем взять время на раздумье. И через пару дней согласиться. Разумеется, согласиться, потому что самым главным было выбраться отсюда как можно скорее, выскочить на свободу, окопаться в безопасном месте, подальше от России. И уже оттуда ударить. Вернее, не ударить — а врезать. Замочить. Начать с этой твари, Лихачева, и бить их всех, расчетливо и беспощадно, пока не останется никого.
