— Нет, Толя! — Светлана отвела его руки от лица. — Не уходи, не закрывайся. Виноват только ты, — жестко проговорила она. — Не отворачивайся, смотри на меня. Ты должен сказать, что нам теперь делать.
Лицо в красных пятнах, жестокие обвиняющие глаза. Он не мог на нее смотреть, не мог вынести ее взгляда. Как она изменилась за эти несколько лет! А он и не заметил. Да ведь и в этом тоже он виноват, он, именно он сделал ее такой. Убил, изуродовал и даже не заметил.
— Прости, Светочка, — тихо, всхлипывая, сказал он, не глядя, на ощупь нашел ее руку и крепко сжал.
Руку она выдернула, размахнулась и ударила его по лицу:
— Как же я тебя ненавижу!
Когда-то у них была совсем другая жизнь. Светлана работала в затрапезной парикмахерской на окраине города (двенадцать трамвайных остановок), он — в фотоателье, тоже не самом лучшем, дополнительно мотался по мелким заказам. Денег ни на что не хватало. Но когда кончалась утомительная рабочая неделя, они позволяли себе маленький семейный праздник: бутылка дешевого молдавского вина «Кодрянка» («Дрянка», как ее называла Светлана), стеклянная вазочка винегрета и кассета с Вертинским. Свои посиделки они предпочитали устраивать в кухне — уютней и по-домашнему, хотя в то время у них не было итальянского гарнитура, а имелись лишь старые, доставшиеся от родителей навесные шкафчики, неудобные пластиковые табуретки да прихрамывающий стол. Линолеум пузырился и весь был покрыт черными язвами, на окне висел пожелтевший от времени тюль. Но их это совершенно не трогало — кухня была любимым местом домашних праздников.
Иногда Анатолию везло: удавалось договориться с заведующей какого-нибудь детского сада — роскошный заказ по их обстоятельствам, и тогда они шиковали. Винегрет посылался к черту, его место торжественно занимал салат оливье, «Кодрянка» изгонялась, и появлялось каберне, марочное, два года выдержки, только Вертинский оставался неизменным.
Вот в одну из таких удач и разрушилось их семейное счастье.
«Прощальный ужин» сменился «Доченьками». Они оба не любили эту песню и всегда перекручивали. На середине фразы «У меня завелись ангелята…» Анатолий потянулся к магнитофону, чтобы нажать на перемотку, но Света дернула его за рукав рубашки и, смеясь глазами, попросила:
— Не надо! Сегодня это как раз очень кстати.
Он не понял, но песню оставил. Они молча прослушали ее: Света с каким-то томным выражением лица, он чуть нахмуренно.
— Налей вина, — попросила она, когда «Доченьки» закончились.
Он налил, они выпили — опять почему-то молча. Кажется, она на что-то решалась, что-то важное ей нужно было ему сказать. Он не знал что, не догадывался (хотя потом ему казалось, что все ведь было так ясно) и почувствовал себя неуютно.
— Неприятности на работе? — спросил он ее и погладил по плечу.
Света удивленно на него посмотрела.
— С чего ты взял? Нет! — Она усмехнулась, положила себе салату и принялась быстро, с какой-то рассеянной жадностью его поедать, не отрывая глаз от тарелки.
— Что же тогда? — Он поднялся, зашел к ней за спину, обнял за шею.
Света запрокинула голову, посмотрела на него снизу вверх и спросила, не смеясь уже, а озорно хохоча глазами:
— Толечка, — получилось картаво, потому что не успела прожевать, — ты кого больше хочешь: сыночка или… — и прыснула, заплевав его салатом, — или доченьку? Ах, прости! — Вскочила, схватила кухонное полотенце и принялась его вытирать. — Я лично хочу доченьку…
— Ты с ума сошла! — Анатолий оттолкнул ее руку с полотенцем. — Какую доченьку, ты что?
— Обыкновенную, нашу, — обиженно, но все еще игриво протянула она.
Светка беременна, вот оно что! Такого удара он не ожидал. Беременна и хочет ребенка. Это сейчас-то, когда они не встали на ноги, когда…
— Как ты себе это представляешь?! — заорал он на нее в первый раз в жизни. — Дура! У нас ничего нет! Мы же нищие! Куда мы принесем ребенка, сюда, в эту квартиру? — Он обвел рукой их ободранную кухню. — И как будем жить?
— Как все живут.
— На что? На какие шиши? — не слушая ее, кричал Анатолий. — Дура, дура! Неужели ты не понимаешь, что сейчас не время думать о ребенке? Это невозможно! Тебе придется уйти с работы. Пособие крошечное. Я один не прокормлю нас всех. Ребенок! Об этом и речи не может быть! Завтра же, завтра, слышишь, завтра же…
— Завтра воскресенье, — перебила она его спокойным, бесчувственным тоном и вышла из кухни.
Он допил вино в одиночестве, выкурил одну за другой штук пять сигарет и, совершенно успокоившись, но не собираясь уступать глупой ее прихоти, отправился за ней.
Светлана лежала на кровати в спальне, укрывшись с головой одеялом. Он подсел рядом, погладил ее — она не шевельнулась.
— Свет? — Анатолий стянул с нее одеяло. — Слышь, Свет? Нам нужно сначала встать на ноги, понимаешь? Года через два, может быть…
Она ничего не ответила, совсем ничего не ответила в тот вечер.
Через восемь месяцев он стал победителем во Всероссийском конкурсе художественной фотографии, а еще через три его пригласили снимать выпускной Алины Панфиловой. Материальная база, таким образом, была обеспечена, но жена о ребенке больше не заговаривала.
«Как же я тебя ненавижу!» — самая искренняя фраза, прозвучавшая за шесть лет. Конечно, она не простила и все эти годы его ненавидела. И ушла бы от него, если бы он вдруг так не поднялся. Только деньги ее и удерживали. Живые деньги и дом, который они строили в Хрустальном. Ждала, наверное, когда достроятся, и терпела. Потому что в случае развода половина ведь достанется ей.
А в случае его смерти?
Вот черт! Как же ему раньше это не пришло в голову?! Ей же выгодна его смерть. Очень выгодна. Светка останется богатой вдовой. Свободная от ненавистного мужа, да еще и богатая. Дом можно продать за о-очень хорошие деньги. Не она ли все это и подстроила?
— Ну что ты сидишь как истукан? Говори, что теперь делать! — Светлана с ненавистью смотрела на него.
Анатолий налил себе водки, выпил залпом, закурил.
— Чего ты молчишь?
Страшная, злая, с красными пятнами на лице. Она вполне могла все подстроить, чтобы завладеть домом единолично.
— Отвечай, идиот! Что нам делать? — Светлана снова разрыдалась.
Нет, она тоже боится. За себя, не за него, это понятно, но все равно. Неприятности с Паном и на ней отразятся: как минимум вышвырнут из «Алины», да так, что ни в один приличный салон потом не возьмут. Хотя, если его убьют, зачем ей работать? Продаст дом и будет жить здесь, в квартире. Двух комнат на одну вполне достаточно. Мебель вся новая, евроремонт. А денег от продажи дома на много лет безбедной жизни хватит.
— Тебе-то чего беспокоиться?! — тоже зло, тоже с ненавистью закричал он на жену. — Чего ты-то ревешь, дура?!
— Убьют тебя, Толя, точно убьют! — Светлана тяжело всхлипнула. — Убью-ут. — Она уронила голову на стол и вся сотряслась от рыданий.
Он молча смотрел на нее, боясь поверить, чтобы потом не разочароваться, в ее искренность.
— Может, спрятаться тебе где-нибудь, а, Толя? — Светлана подняла голову и посмотрела на него больным, тревожным взглядом. — К маме моей уехать, а? Пересидеть, пока здесь все не уляжется?
— А ты? — Анатолий робко, все еще не до конца поверив, дотронулся до ее руки. — А ты как же, Свет?
— Что я, что я?! — рассердилась она опять. — Меня-то не тронут. В крайнем случае с работы попрут, но это пережить можно. Жили ведь, Толь, раньше, жили же. Обходились как-то без этого бандита! Говорила я тебе: не связывайся. Говорила?
— Говорила, — согласился он. — А еще говорила, что меня ненавидишь.
— Когда это? — Светлана удивленно на него посмотрела.
— Сейчас, только что.
— Не знаю, не помню… Да мало ли что в сердцах скажешь!
— Ты не простила меня за… за то, что я был против ребенка?
— Глупости! — Светлана сердито махнула рукой. — Разве теперь это важно? Боюсь я за тебя, ужасно боюсь. Уезжать тебе надо. Может, вместе уедем, а? Начнем новую жизнь.
Он вдруг ощутил такую щемящую нежность к жене, какой никогда еще не испытывал. Он ей совершенно поверил. Схватил ее руку и стал целовать, заливая слезами.
— Светочка, девочка моя, любимая, мы не можем все бросить. Дом…
— Да что дом, что дом?! — Она вырвала руку, вскочила.
Сейчас опять ударит, подумалось ему, и закричит, что ненавидит. Но не ударила, не закричала, только с силой оттолкнула стол — бутылка качнулась, он машинально ее подхватил.
— Мертвому дом без надобности, — яростно проговорила Светлана и выбежала из кухни.
Как и в тот вечер, шесть лет назад, он не бросился за ней. Допил в одиночестве остатки водки, выкурил сигарету и только потом пошел в спальню. Жена уже спала (или делала вид?). Он разделся в темноте и скользнул к ней под одеяло.
* * *Засыпая, он ждал смерти, просыпаясь, удивлялся, что все еще жив. Все дни и ночи были пронизаны страхом. Любая машина, остановившаяся у их подъезда, казалось, таила опасность. Он замирал, старался беззвучно дышать, ждал звонка в дверь… Но машины подъезжали и отъезжали, никто в дверь не звонил, никто не врывался, чтобы его убить.
