– Она – да, – охотно согласилась тетя Люся, – но он-то человек очень приличный.
– Павел Васильевич? А он кем раньше был?
– А он – профессор восточных наук, – важно сказала тетя Люся.
– Это как? Историк или языки знает?
– Уж не знаю, как там в подробностях, а только раз приехал к нему один такой… – она пальцами сделала раскосые глаза, – одет – это не представить как! Шапка высокая меховая, кафтан такой, весь расшитый… По-нашему – ни бум-бум! А Павел-то Васильевич как давай тарахтеть по-ихнему! Профессор, в общем…
– Пойду я, а то Августа снова икру метать станет…
Я только было хотела уйти, как в окне четвертого этажа показалась голова маразменной бабуси. Сейчас, однако, она не улыбалась бессмысленно, а махала рукой с зажатым в ней грязным полотенцем.
– Михаллна! – всполошилась тетя Люся. – Ты чегой-то? Витька кого-то насмерть успокоил?
Бабка жестами показала, что дело и впрямь серьезное. Я слегка перетрусила – ну как и правда он Антона убил? Господи, и прошло-то всего минут двадцать…
Додумывала я уже на бегу, мчась через три ступеньки наверх. Тетя Люся шустро поспевала следом.
Антон кулем лежал в коридоре. Потом он вяло пошевелился и застонал. У меня отлегло от сердца. Пока я трясущимися пальцами тыкала в кнопки мобильного, чтобы вызвать «Скорую», дворничиха дозвонилась до милиции. И сказала им строго, чтобы не тянули кота за хвост, а выезжали как можно быстрее, по такому-то адресу Витька Михрюткин человека убил, так что на этот раз никакая справка из психдиспансера ему не поможет.
Витька вывалился из своей комнаты и попер было на нас танком, но налетел на ментов, которые приехали на удивление быстро. Витьку повязали споро и радостно, как видно, милиции давно осточертели жалобы соседей.
Тут подоспела «Скорая», и Антона увезли. В сознание он так и не пришел.
Я шла по улице и прислушивалась в себе. Ей-богу, не чувствовала никаких сожалений. Ну что за гнилая порода у моего бывшего муженька! Я, слабая женщина, и то против Витьки устояла! А он не смог продержаться и двадцати минут!
Расстроившись от таких мыслей, я едва не налетела на детскую открытую коляску.
– Простите… – Я подняла голову и узнала своего брата.
Он посмотрел на меня, близоруко щурясь, и тоже узнал.
– Дина… – проговорил наконец он после долгого молчания.
Он очень постарел. Похудел, как-то высох, на лбу появились большие залысины, взгляд потухший и какой-то покорный. Как будто человек ждет от жизни одних неприятностей и заранее с ними примирился. Я прикинула наскоро: у нас с братом разница в семнадцать лет, стало быть, ему сейчас сорок пять. А выглядит старше…
– Здравствуй… – сказала я.
Мы постояли, настороженно присматриваясь друг к другу. По его глазам я поняла, что он тоже отметил во мне перемены, причем отнюдь не к лучшему.
– Ты как здесь? – наконец спросил он.
– Я? Да так, случайно… – Я не собиралась рассказывать ему о своих проблемах. – А это кто? – Я наклонилась к коляске.
Там спал ребенок лет полутора. Вроде бы в последнюю нашу встречу с родственниками о нем не было и речи.
– Сын, – брат отчего-то вздохнул, – у нас теперь трое. Егор, Макар и вот, Захар… ему год и семь.
Ребенок в коляске проснулся и посмотрел на меня сонно. Глазки у него были яркие и темные, как спелые вишенки. И волосики темные, и маленький ротик.
– Вот, многодетный отец… – брат снова вздохнул.
Раньше я бы скривилась и сказала в ответ, что если так трудно, то нечего было плодить нищету. Ему сорок пять, а детей ведь еще вырастить нужно. Теперь же я погладила мальчика по голове и улыбнулась.
– Зато фамилия наша не пропадет. Шутка ли – целых три сына!
– Слушай, а ведь он на тебя похож! – рассмеялся брат. – У нас больше никого темных не было! Ты в ту породу, отцовскую… Дина, у тебя все в порядке?
– В порядке, – быстро сказала я, – не волнуйся. Я позвоню.
И пошла прочь, потому что вдруг меня обожгла страшная мысль. Вполне возможно, что этот странный слепой следит за мной. И теперь он знает, что у меня есть брат и племянники. И вдруг он станет шантажировать меня ими? Не уверена, что приму это спокойно. Вовсе незачем привлекать внимание к моим родственникам.
– Ну, как мы себя чувствуем? – Толстенький круглый доктор вкатился в палату, потирая руки, и подошел к кровати.
– Вы – не знаю, – прохрипел Антон Серов. – А я шебя чувштвую так, как будто меня переехал товарный шоштав…
Он лежал в палате на восемь человек. Левая нога была системой блоков подтянута к потолку, правая рука в гипсе, все остальное тело туго спеленато бинтами. Лицо тоже было перебинтовано, из бинтов выглядывал единственный глаз.
– Шутить можете, батенька, – констатировал доктор. – Значит, все не так плохо.
– А што это у меня с произношением? – прошепелявил Антон.
– С произношением? – переспросил врач. – Вообще удивительно, что вы с такими травмами можете говорить. И не надо этим злоупотреблять, а то плохо срастется. Всю жизнь будете пшекать!
– А вообще, когда вы меня выпишете?
– Что вы, батенька, о выписке вам еще и думать рано! – доктор всплеснул руками. – При таких травмах…
– Вы не могли бы… это… огласить весь список?
– Ну, если, конечно, успею до обеда… список очень длинный… во-первых, конечно, сложный перелом левой ноги, вывих голеностопного сустава…
– Это он меня об чугунную плиту… – простонал Антон.
– Затем – перелом двух ребер, правого предплечья и лучезапястного сустава… – продолжил доктор, загибая пальцы. – Ну, там еще по мелочи – трещина правой голени, повреждение коленного сустава, множество ушибов…
– Да это все не важно, доктор! – перебил его Антон. – Вы мне главное скажите…
– Главное? – Доктор слегка смутился. – Что вы, батенька, собственно, имеете в виду?
– Лицо, доктор! Лицо! Я ведь телевизионный ведущий, и лицо – это мой главный рабочий инструмент!
– Ах лицо… – Врач пригорюнился. – С лицом, батенька, все не очень хорошо, как говорится, не ахти!..
– Да что вы тянете? – взмолился Антон. – Говорите правду! Лучше ужасная правда, чем сладкая ложь!
– Правда, батенька, такова, что у вас множественный перелом нижней челюсти, осложненное повреждение лицевых костей, раздробление скулы, сломан нос…
– О гошподи! – взвыл Антон. – Доктор, я не хочу больше жить! Я не могу больше жить! Скажите, у вас нет услуги по добровольному усыплению?
– Прекратите немедленно, молодой человек! – Доктор неожиданно рассердился. – Мы его, можно сказать, по кусочкам сложили, а он жить не хочет! Срастется ваше лицо, ну подумаешь, нос слегка на сторону будет и рот кривоватый. Как говорят – синяки и шрамы мужчину только украшают!
Доктор ушел, рассерженно хлопнув дверью. Антон со стоном закрыл глаза.
Все кончено. Никогда уже не будет у него своего собственного ток-шоу. Больше того, никогда не позовут его ни в одну приличную передачу, ни в кулинарную – есть еду, якобы приготовленную людьми, которые на самом деле не имеют представления о приготовлении пищи, ни в какое другое шоу в качестве подставного гостя. Никогда не встанет он в центре освещенной площадки, в огромной студии, заполненной публикой, и ни один человек не замрет перед телеэкраном, восхищенно глядя на его ослепительную улыбку и слушая его умные речи.
Я вымыла посуду после завтрака и только было присела передохнуть, как на пороге кухни показалась Августа Васильевна.
Губы ее были поджаты, в глазах читалось крайнее неодобрение.
– Не знаю, где вы работали раньше, – проговорила она ледяным голосом. – Может быть, там вам платили просто так, за присутствие на рабочем месте. Но я не так богата, чтобы разбрасываться финансами. Если я вам плачу, я рассчитываю, что за мои деньги вы будете работать, а не распивать чаи!..
Я хотела было достойно ответить ей – сказать хотя бы, что за те жалкие гроши, которые она мне платит, и так делаю слишком много, но сдержалась.
Еще вчера я подумала бы, что с подачи бывшего шефа меня никуда не берут на работу, что у меня жуткая комната в коммуналке и пьяный урод Витька, поэтому ссориться с Августой мне никак нельзя, я останусь без гроша в кармане и без крыши над головой. Сегодня вопрос с крышей был решен положительно, Витьку замели, и Анька на радостях выбросила даже его барахло на помойку. Ей в милиции сказали, что срок светит Витьке приличный. Так что мне можно возвращаться. И уж такую-то работу, как у Августы, и за такие смешные деньги я найду. Но мне было жалко Павла Васильевича – ведь эта ведьма совсем уморит старика.
Вот так вот, я становлюсь другим человеком, откуда-то взялась любовь к ближнему. Поэтому я взяла себя в руки и самым сдержанным тоном ответила:
– Но, Августа Васильевна, я уже все прибрала, и посуду вымыла, и ковры пропылесосила…
Хотела добавить «и намолола кофе на семь недель», но вовремя удержалась.
