Кто-то, кажется Туляк, присвистнул.
— …Больше ста картин старинных художников. Скрипки Страдивари, Амати, Гварнери. Рукописи нашего, товарищи, Пушкина! Кроме того, редкие коллекции фарфора, старинного оружия, ковров и так далее. В рублях, тем более нынешних, дорогие мои, это даже и оценить немыслимо, на сколько украдено! На миллионы с бо-о-ольшими, товарищи, нулями украдено!.. На миллиарды! Но, по некоторым сведениям, эти ценности еще в России. Вероятнее всего — в Петрограде.
Долго все же не выдержал Шмаков спокойного тона. Вскочил вдруг из кресла — коренастый, взъерошенный, честный, — вскричал, занегодовав:
— В голодающем Питере! царские недобитки! народное достояние! Юденич на пороге! судьба революции! — И вдруг совсем по-детски: — Ой-ей-ей!.. — от боли.
Не сдержал застарелой ораторской привычки, маханул кулаком — да об стол, да кулаком-то пораненной руки! — и зашипел, и заизвивался над зеленым сукном.
Все смотрели и невольно морщились вместе с ним.
— Ясно… одно ясно… — засвистел сквозь стиснутые зубы Шмаков. — Мильоны здесь. Юденич — ладно. Прогоним! А найти и вернуть мильоны эти… обязаны! Мы обязаны. — И опять воспрял: — Именно что мы! Вот ты! Вот ты! Я! Он! Так что — приказ! В наикратчайший срок! Не щадя ни себя, ни врагов!
Тут — самый, кажется, прохладный из всех — Туляк довольно бесцеремонно перебил:
— Это-то все понятно, Илья Тарасыч. А вот в документики бы заглянуть — там небось что-нибудь есть?
— Есть, — быстро стих Шмаков. — Все тут есть.
Протянул листочки Туляку.
Однако Вячеслав Донатович Шмельков, по-прежнему, казалось, подремывавший за неприглядными стеклышками своего пенсне, необыкновенное вдруг проворство обнаружил и торопливость. Бумаги перехватил первым. Туляку, впрочем, учтивейше поклонившись. Принялся азартно читать, низко склонясь, будто принюхиваясь к тексту.
3. ВЯЧЕСЛАВ ДОНАТОВИЧ ШМЕЛЬКОВ
И на час с лишним воцарилась в комнате тишина. Лишь шелестели, путешествуя из рук в руки, листочки. Лишь насвистывал потихоньку Туляк, то ли черкая, то ли рисуя что-то в памятной книжечке.
Шмаков сидел с блаженно закрытыми глазами. Покруживалась голова. Временами его резко срывало в сон. Сон представлялся черной, вязкой гущей, из которой снова выбираться наверх было тяжко, почти мучительно. Все-таки выбирался. Открывал набрякшие, саднящие веки. Щурился в синенький сумрак.
Отчаянно-тоскливым, едким чувством прохватывало его при виде этой голой, безуютной комнаты с непомерно высокими потолками, при виде этого сирого света из окошка, при виде бледных, изможденных людей, которые в мертвенной скудной полутьме что-то читали-перечитывали, шуршали, шебаршились… «Э-эх! — думал Шмаков с горьким отчаянием. — Разве найдешь в огромном городе? Да с такими-то силами? Где искать? Как искать?»
Первым нарушил молчание Свитич.
— Ну и где прикажете искать? — со сварливостью в голосе спросил он, усаживаясь на подоконник.
Шмаков по-человечески вздохнул:
— Давай думать, Свитич… — И, чтобы стряхнуть последние остатки дремотного уныния, опять возвысил голос: — Потому-то и поручили это дело вам, вашей опербригаде, что на вас — на тебя, Свитич! — вся надежда молодой рабоче-крестьянской власти: где искать? как найти?
Свитич кривовато усмехнулся:
— Ммда-а… — Стал равнодушно глядеть в окно.
Тренев опустил воротник шинели и сказал больным голосом:
— По-Ко-Ко[2]… Разом только бредень бросить. Что-нибудь, факт, попадется.
Шмельков чуть слышно хихикнул, шумно зашуршав листками, обращенными к окну. Туляк оглянулся на него, потом сказал:
— Мне тоже… То есть мне кажется, что это не похоже на обыкновенный налет. Ну, скажите на милость, зачем какому-нибудь Косому с Песков — полотно Рембрандта? Или — рукопись Пушкина? Здесь что-то не так. Здесь не простой какой-то грабеж…
— Тайники надо искать! — вылез Ваня Стрельцов, тут же стушевался, но все же договорил: — Я на Ситном рынке слышал разговор: в юсуповском дворце большие клады замурованы.
Свитич с подоконника фыркнул:
— А я слышал: что ни вечер, на Волковом кладбище один покойничек встает и в сторону Смольного кулаком грозится…
— Как-то все здесь не так! — досадливо поморщился Туляк. — Как-то уж шибко вежливо. Без крови, во-первых. А что берут? Не все, что под руку попадется драгоценное, а с превеликим разбором. Нынешнему петроградцу даже смешны такие налетчики.
Вдруг принялся ходить по комнате.
— Ну а если дело выглядит так? А почему бы и нет?.. Они уверены, что мы Питер отдадим. И вот они уже заранее обеспокоены, чтобы мы, отступая, не увезли с собой все эти ценности. Это не керенки. Это — вещи, которым попросту нет цены. И если все так, они наверняка прячут все это до поры до времени в городе. В ожидании, так сказать, Юденича на белом коне. А почему бы и нет?..
Тренев ядовито и сухо рассмеялся:
— Эк огород нагородил… Обычные налетчики. Обычный грабеж. Распознали про золото в музейных подвалах — взяли. Удивительно, почему раньше не взяли! А насчет крови… Пускать-то ее не каждый охотник. Да им и надо-то было, чтобы все было шито-крыто. Про убийство нам сразу бы донесли, а тут — если бы не музейный этот Куроедов — до сей поры ничего бы не знали…
— Ну ладно золото! — вскинулся Туляк. — Но не картины же! Не скрипки же Страдивари!
— Просто это налетчики, которые знают цену таким вещам.
— Но должны же они соображать, что ничего из взятого ни скрыть, ни втихую продать невозможно!
Свитич с подоконника хохотнул:
— Сейчас коней с Аничкова моста уводи, никто и глазом не моргнет!
Тренев отозвался на замечание Туляка все с той же скучной интонацией:
— …Или это очень осторожные бандиты.
Шмельков издал губами звук, явно говоривший об удовлетворении, и театральным, небрежным жестом бросил листки на стол. Откинулся в кресле, стал преувеличенно внимательно и скромно слушать, о чем говорят его юные коллеги.
Шмаков аж впился в старика взглядом.
«Что-то уж больно скромненько сидит старикан, как картежник с крупным козырем в руке. Неужели за что-то зацепился, Вячеслав Донатович? Так говори же! Являй чудо, не томи!»
Шмельков, однако, не спешил.
Что скрывать, такие вот именно минутки доставляли старому старшему инспектору ни с чем не сравнимую, жгучую сладость.
Дело в самом еще самом зародыше. Все данные — навалом, грудой, без порядка, без смысла. Люди бродят в отчаянии, как в потемках. И вот тут-то поднимается Вячеслав Донатович Шмельков и начинает говорить. И в мгновение ока, как в сказке, туман рассеивается: то, что казалось дикой бессмыслицей, обретает простой смысл, то, что представлялось безнадежно запутанным, становится вполне объяснимым, до смешного понятным.
Он себе цену знал. Цена была высока. И он не собирался занижать ее ни излишней скромностью, ни, что гораздо важнее, работой кое-как.
Если о многих спецах можно было сказать: «Он пришел на службу к новой власти», то о Шмелькове такого сказать было нельзя. Он попросту и не уходил со службы.
«Уголовный мир, — разглагольствовал он с молодыми в минуты откровения, — неизменен при любой форме правления. Стало быть, и мне при любой форме правления работы достанет».
Молодые работники угрозыска хоть и возражали старику жарко, однако внимали жадно. У кого, как не у Шмелькова, было поучиться интуиции, доскональному знанию преступного мира, умению в каждом случае искать и безошибочно находить главное звено.
«Сыск, милостивые государи, — любил говаривать Вячеслав Донатович, — это спорт. А я в нем — соревнователь». И действительно, работал он рьяно, с ревнивым азартом, удивительным в человеке, которому перевалило на седьмой десяток.
К своим новым коллегам он относился снисходительно. И хоть всегда держал дистанцию, но секретов не таил: это были ему не соперники.
«Шмаков? — спрашивал он себя и отвечал: — Что же… В сметке ему не откажешь. Опять же пятнадцать лет каторги, как ни говори, университет. Однако какой из него, прости господи, сыщик? Организатор, железная рука, но — не сыщик, нет.
Гимназист и матрос — и вовсе случайные люди. Направь их работать в банк или Мариинский театр, они и там так же будут стараться. И с тем же, наверное, весьма малым, успехом.
Тренев? Человек для черной работы. Небесполезен. Тем хотя бы, что всегда и во всем ищет простейшие пути. Не воспаряет. Чертит по линейке, а не по лекалу.
Вот Володя Туляк — этот, пожалуй… Нюх есть у юноши! Самое главное, что необходимо сыщику, у него есть — нюх! Гляньте-ка, едва-едва сунулся в бумаги, а эк ловко и точно выстрелил: „Обычным грабежом тут и не пахнет…“»
И Вячеслав Донатович словно бы в раздумье произнес вслух:
