Выслушав его, Изольда достала из папки чистый лист бумаги и изложила в письменном виде все свои мысли и требования по этим делам. Ей требовалось, во-первых, разрешение на эксгумацию трупа Елены Пунш, надгробная фотография которой свидетельствовала о том, что погибшая на Набережной девушка и изображенная на снимке Елена Пунш – одно лицо. Во-вторых, она потребовала себе командировку в Москву, чтобы собрать информацию о девушке, с которой незадолго до смерти встречался бизнесмен Князев, поскольку она тоже была как две капли воды похожа на Пунш. И в-третьих, потребовала денег на оплату работы многочисленных агентов, которым она, еще до встречи с прокурором, дала задание узнать все, что касалось личности цыгана и всех жителей дома в Глебучевом овраге, особенно тех, кто был расстрелян в день исчезновения Валентины. Не забыла Изольда напомнить прокурору о покушении на свою племянницу и о том, каким мошенником оказался теперь уже покойный адвокат Блюмер.
Прокурор подписал все ее бумаги, распорядился выделить ей деньги и на агентов, и на Москву и выписал разрешение на эксгумацию трупа Елены Пунш.
– Вы были в морге? – вдруг спросил он, поднимаясь из-за стола и наливая себе воды.
– Нет, а что я должна делать в морге?
– Я бы хотел, чтобы вы сами увидели тех, кто находился в тот день в доме в Свином тупике.
– Вы имеете в виду цыгана?
– Там, кроме цыгана, были две девушки… А может, и не девушки… – Прокурор впервые смутился. – Я настаиваю на том, чтобы вы сейчас же поехали туда…
– Но этим делом занимается следователь Стрепетов…
– Мне сказали, что вы тоже были на месте преступления, разговаривали со Стрепетовым и сказали ему, что – цитирую – «кровно заинтересованы» в расследовании этого дела, поскольку убит цыган, который каким-то образом связан с Мещаниновым – приятелем вашей исчезнувшей племянницы… Вот я и подумал: у меня мало людей, так пусть уж этим делом занимается заинтересованный человек, а Стрепетову я поручил некоторые ваши более мелкие дела…
Изольда поняла, что речь идет об убийстве сторожа в дачном массиве у станции Никольской и одном «подснежнике» – трупе мужчины с огнестрельной раной, обнаруженном ранней весной в овраге возле городской лесопилки.
Эти дела действительно не продвигались – не было ни одной зацепки, ни одной улики, ничего. Более того – прошло уже три с половиной месяца, а не удалось даже установить личность погибшего; что же касается убийства сторожа, то следствие топталось вокруг версии о несчастном случае. Это были типичные «висяки», которые портили общую картину работы по раскрываемости всей следственной группы.
Прокурор говорил загадками, когда упоминал погибших в Свином тупике девушек из цыганского дома. И теперь Изольде предстояло своими собственными глазами увидеть трупы несчастных. Зачем? Разве не достаточно было бы ознакомиться с результатами судмедэкспертизы?
Она не любила морги и не могла за долгие годы работы следователем привыкнуть к посещению этого мрачного и дурно пахнущего места. Быть может, поэтому уважала труд медэкспертов, даже если видела перед собой совершенно опустившихся, спившихся людей. Не каждому нормальному человеку дано изо дня в день взвешивать остывающие легкие и печень некогда живых людей.
В тот день дежурил Володя Желтков. Он не пил, но зато очень много курил, что сказалось на цвете его кожи, зубах и волосах – это была ходячая смерть. Да и фамилии для него, такого желтого, худого и лысого, лучше не придумаешь: Желтков.
Увидев Изольду, он улыбнулся, показывая коричневые узкие зубы, и предложил ей чаю.
– Спасибо, Володя, но ты больше так не шути. Я не то что чай пить, вообще не могу здесь долго находиться. Ты не поверишь, – вздохнула она, боясь даже заглянуть ему за спину, – но мне так и кажется, что на одном из столов лежу… я. Боюсь смерти, и ничего уж здесь не попишешь. Ты мне покажи девушек, которых расстреляли вчера в Глебучевом овраге…
– Проходи, – Желтков отодвинулся, пропуская Изольду в большую, ярко освещенную газовыми молочными лампами комнату, заставленную металлическими тележками и столами, на которых лежали мертвые тела.
Здесь же, возле окна, стояли и весы, в чашке которых темнела застывшая кровь. Кровью был забрызган и клеенчатый фартук Володи.
– Они вот здесь, на одном столе, – сказал он, и Изольда оглянулась, чтобы проверить, он шутит или нет.
– Они совсем маленькие, но старенькие. Им лет по пятьдесят, лилипутки.
Изольда медленно подошла к огромному широкому столу и увидела лежащих поперек него маленьких морщинистых белых полуженщин-полудевочек. Неразвитые тела: плоская грудь, узкие бедра, худенькие ножки, хрупкие плечики и круглые кукольные личики с размазанными цветными пятнами косметики.
Их еще не вскрывали, и Изольда могла увидеть множество пулевых ран, изрешетивших грудь и живот женщин.
– Какое неприятное зрелище… Володя, я впервые вижу раздетых лилипуток. Боже, какая страшная смерть! Они сестры?
– Нет, просто маленькие, седые, а волосы крашеные, поэтому одна шатенка, а другая, как ты видишь, – блондинка. И они совершенно не похожи, к тому же и цвет глаз разный: у одной глаза карие, у другой – голубые.
Изольда вспомнила взгляд Стрепетова, когда она примчалась в Свиной тупик, узнав от Варнавы о смерти цыгана. Да, она пробыла там недолго и, поговорив с работавшими на месте экспертами, выяснила для себя лишь то, что цыган мертв и что расстрелян в упор; ей хотелось пройти в дом, чтобы своими глазами увидеть, как жил этот человек, которому Пунш обязана была своей независимостью, но Стрепетов как бы нечаянно преградил ей дорогу, пробормотав, краснея и заикаясь, что сейчас, мол, туда нельзя, там снимают отпечатки обуви…
И она вернулась в машину, сказав Чашину, что дело осложнилось и она теперь будет еще больше волноваться за Валентину.
– Ты не знаешь, Вадим, – спросила она, – чем я так раздражаю Стрепетова?
– Знаю. Тем, что вы женщина, а он мужской шовинист.
– Молодец, – грустно улыбнулась она, понимая, что Чашин ушел от ответа: Стрепетов давно хотел занять ее место и никогда особо не скрывал этого. Хотя отчасти Вадим Чашин был прав – Стрепетов действительно считал, что расследовать серьезные преступления не женское дело. И еще был категорически против женщин-судей.
Она уехала, так и не зайдя в дом, а потому не видела убитых там лилипуток…
– Стрепетов сказал, что ты придешь, и просил передать тебе вот это. – С этими словами Желтков отдал ей довольно внушительную дорожную сумку и два черных футляра, явно от музыкальных инструментов. – Это их вещи.
– Стрепетов знал, что я приду сюда?
– Ну да, он заявил, что теперь расследование дела поручено тебе… Это, – Желтков ткнул пальцем в сторону футляров, – саксофоны. А эти маленькие леди были саксофонистками. Представляешь, какая нагрузка на губы?
Изольда посмотрела на посиневшие губы лилипуток и пожала плечами: ничего необычного она не заметила.
– У них губы натренированные, сильные…
– Да брось ты, Володя, ничего особенного я не заметила…
– Да я, собственно, тоже…
– …и если бы Стрепетов не рассказал про саксофоны, тебе бы и в голову не пришло, что у них натренированные губы. Да и вообще, какое это СЕЙЧАС имеет значение?
– Большое. Ты газеты читаешь?
– Читаю. Иногда.
– А ты возьми последний номер «Вестей» и увидишь там цирковую афишу «Лилипуты и Гулливер». Будут у нас весь июнь. Если я не ошибаюсь, на афише снимок всей труппы и в самом центре – две малышки с саксофонами в руках… А что, если это они и есть?
– Дай перчатки!
Желтков принес ей тонкие резиновые перчатки, надев которые Изольда раскрыла замок – «молнию» на сумке и достала оттуда несколько маленьких, почти кукольных платьев: розовых, голубых, желтых… Здесь же она нашла пакет с париками (свалявшиеся золотисто-желтые локоны, хвосты пепельного оттенка, рыжие блестящие букли); белые грязные гольфы, колготки и разноцветные эластичные трико…
– Похоже, Володя, ты прав, эти несчастные на самом деле циркачки… Сегодня же заеду в цирк и попробую навести о них справки. – Она достала из сумки фотоаппарат и сделала пару моментальных снимков с мертвых лилипуток. – Родственники или знакомые их не объявлялись?
– Нет.
– А где у тебя цыган?
– Я уж не знаю, почему его все зовут цыганом, он обыкновенный брюнет, разве что одет ярко да серьга в ухе… Я могу тебе его прикатить из холодильной, но он уже вскрыт и не так красив…
– Тогда не надо. Его тоже никто не хватился?
– По его душу звонил один человек, сказал, что приедет и заберет тело.
– Запиши все его данные и позвони мне, пожалуйста, хорошо? Меня этот цыган очень интересует. Но смотреть на него сейчас я не в силах.
– Убийцу Холодковой еще не нашли?
– Что ты, Володечка! А почему это ты вдруг спросил про нее?
– Да уж больно красивая… – Желтков стал оранжевым от прилившей к его желтой коже крови. – Я тут работаю в тишине, среди ЭТИХ, – он оглянулся, словно приглашая оценить, в какой компании ему приходится находиться большую часть своей жизни, – и в голову лезут всякие разные мысли…
