Игорь заворочался и инстинктивно провел ладонью по ее глазам.
— Ты плачешь? — полусонно пробормотал он. — Что-то не так?
— Все хорошо, милый, — улыбнулась она, целуя его. — Все хорошо…
Березовый веник порхал в умелых руках, методично опускаясь на покрасневшую спину.
— Хорошо, хорошо, — кряхтел мужчина, время от времени приподнимая всклокоченную голову.
Некоторое время спустя, потягивая холодное пиво, он пристально разглядывал сидящего напротив, так же, как он, обернутого белой простыней.
— Ну и что скажешь? — нелюбезно произнес мужчина, исполосовав того взглядами. — Все уладил?
Спрашиваемый тяжело вздохнул и отрицательно качнул головой. Понимая, что от него ждут объяснений, он почесал потную грудь и нехотя произнес:
— Я ничего не могу понять…
— А мне плевать, что ты ничего не понимаешь! — сорвался на крик мужчина, хищно осклабившись. — Мне нужна эта кассета! Понимаешь ты, идиот?! Почему до меня дошли слухи, что ты его заказал?! Это, по-твоему, решение проблемы?!
— В том-то и дело, что Пашку я не заказывал, — никак не реагируя на крик, устало произнес тот. — Не знаю, кому понадобился этот треп, но мне Павел нужен живым. Так же, как вам. Конечно, я говорю всем, что зол на него, но сам ни на мгновение не верю, что он виноват во всех моих неприятностях.
— Почему? — Мужчина взял жирный кусок осетрины и принялся обсасывать его со всех сторон. — Веришь в его порядочность?..
— Не совсем так… Но во-первых, Пашка со мной в доле, а только идиот будет вредить сам себе. А во-вторых… — говоривший сделал многозначительную паузу. — За три дня до того, как ко мне нагрянул ОМОН, мои ребята видели, что неподалеку крутилась какая-то телка.
— Кто такая? Удалось выяснить?
— Нет, уважаемый… В том-то все и дело, что нет… — Джон откинулся на деревянную спинку скамейки. — Она ловко окрутила моих ребят, меняя прически и цвет волос. Только потом один из них, самый сообразительный, додумался, что это была одна и та же баба. Видели ее и другие в районе моих ларьков, которые потом полыхали ярким факелом. Так что, Николай Федорович, подумать есть над чем…
Прокурор, а это был именно он, задумался. Бандитские разборки его волновали мало. Хотя хаос, начавшийся в рядах братвы его раздражал, но не это было главным. Все, что его по-настоящему заботило, — это видеокассета, которой Пашка Кожемякин похвалялся спьяну. Если верить слухам, то сцена, заснятая искусным оператором, охватывала не только его визит в их с Лаврентием маленький подпольный цех по расфасовке наркотиков, но и то, как он, прокурор района, пробует порошок, умело втягивая его поочередно в каждую ноздрю.
«Черт! — мысленно выругался он, вспомнив свой единственный визит туда. — Надо же было так подставиться?!»
Уже после того, как он узнал о Пашкином шантаже, Иван обнаружил закуток, позволивший тайно примоститься неведомому оператору. Кому из строителей пришла в голову идея соорудить этот тамбур, так и остается загадкой. Но факт оставался фактом — съемка велась именно оттуда. Зарешеченный воздуховод и глухая стена лишали возможности представить, что там кто-то может прятаться. Лишь в результате долгих поисков Иван нашел узкую дверку со стороны вахты, забаррикадированную вешалкой с противогазами. Самое интересное заключалось в том, что ни в одном плане тюрьмы эта каморка не значилась. Она-то и стала местом съемки удачливого оператора, имя которого так и осталось для них загадкой.
Кассету нужно было добыть во что бы то ни стало. Если ее содержание станет достоянием общественности, то ему придется распрощаться не только со своим креслом, к сидению в котором он за долгие годы привык, но и со свободой…
От печальных размышлений его отвлекла интересная фраза, прозвучавшая из уст сидящего напротив.
— Что ты сказал? — дернулся он как от удара. — Ты действительно думаешь, что эта телка как-то связана с серийными убийствами?
— Это не я так думаю… — поправил его Джон. — Есть у меня один… в общем, сыскарем был раньше. Вот я ему и поручил заняться нашей проблемой. Он покопался во всем этом, и получился преинтереснейший расклад.
— Ну и?.. — Николай Федорович заинтересованно посмотрел на собеседника. — Поделись…
Джон отхлебнул из баночки пива и принялся подробно описывать весь ход следствия, который провел его способный «сотрудник». Излазив вдоль и поперек весь город, переговорив с уймой народа, тот пришел к выводу, что кто-то очень сильно заинтересован в том, чтобы поссорить Павла с его покровителем. Причем делает это настолько искусно, что ни у кого не возникло сомнения в том, что дело обстоит именно так, а не иначе. Постепенно выяснилось, что накануне всех поджогов поблизости крутилась какая-то красотка, которая задавала много вопросов. Но каждый опрошенный описывал ее по-разному. В одном случае это была блондинка, в другом — жгучая брюнетка, а в последний раз это была рыжая раскрашенная шлюха.
— Когда он мне все это рассказал, я вдруг вспомнил о бабе, про которую писали не так давно газеты. Ну о том…
— Я помню, — задумчиво перебил его Николай Федорович. — Но все это слишком невероятно. Серийные убийцы никогда не полезут в какие-то разборки…
— Если это не хорошо продуманная месть… — хитро прищурился Джон.
— Да?! — прокурор недоверчиво качнул головой. — Тогда у нас могут возникнуть новые проблемы. Вдруг она подстегнет Пашку на непредсказуемые действия. Тебе необходимо с ним встретиться и все обсудить. Я слышал, твоя братва стала его сторониться. Этого допустить нельзя. Поговори с ним… Любой ценой вымани у него кассету.
— Он говорит, что ее у него нет…
— И ты поверил, — фыркнул Николай Федорович. — Он хитер, как лис. Кассета сейчас его единственный козырь, поскольку он думает… Короче, выкупи ее у него, а там посмотрим, что с ним делать…
А тот, кто стал их головной болью, в этот момент пребывал в жарких объятиях любимой женщины. Хрипло выкрикивая слова нежности, он ласкал ее тело, которое за последнее время успело заметно округлиться и приобрести неотразимую женственность.
— Женька, — шептал он, терзая ее жадными губами. — Ты моя!.. Ты только моя!..
Она стонала и всхлипывала от наслаждения, совершенно не заботясь о том, что ее может услышать баба Лиза, которая долго кряхтела, прежде чем уснуть. Все, что для нее имело сейчас значение, — это любимые руки, неистово ласкающие ее набухшие груди и заставляющие забывать о действительности.
— Я люблю тебя, Павлик! — горячо шептала Женька, вливаясь в его мускулистое тело. — Я так тебя люблю!
Пламя свечей в их изголовье колыхалось, отражая причудливые тени. Они неистово переплетались в этом древнем танце любви, порождением которого была страсть…
Ранним утром, зябко кутаясь в старенькую пуховую шаль, Женька провожала Павла до машины.
— Как, ты говоришь, звали твою «подружку» по детскому дому?
— Лариска, — тихо ответила она. — Я ее однажды встретила, когда гуляла с Антоном. Ты знаешь, глаза — как два лезвия…
— Стоило бы поискать ее, — задумчиво качнул головой Павел. — Может быть, во всем этом что-то есть…
Промозглый туман ловко спрятал узкую тропинку, поэтому идти приходилось почти на ощупь. Ухватившись за рукав Пашкиной куртки, Женька семенила за ним следом и пыталась разглядеть в предутренних сумерках выражение его лица.
Фраза, которая вырвалась у него перед выходом из дома, засела занозой у нее в мозгу и не давала покоя.
— Паша, — тихо позвала Женька, когда они подошли к машине. — Почему ты так сказал?
— Что сказал? — буркнул он, старательно пряча глаза.
— Ну… что мы, может быть, в последний раз видимся, — на последних словах голос ей изменил, и она всхлипнула. — Что-то случилось?! Что-то страшное?! Ты не молчи, скажи мне!!!
— Я не люблю женских слез, — предостерегающе поднял он руку.
— Прости, — дрожащими пальчиками Женька промокнула глаза. — Я не хочу, чтобы ты так уезжал…
Судорожно вздохнув, Павел привлек девушку к себе и с силой сжал в объятиях. Тепло ее тела понемногу растопило ледяную стену, которую он упорно пытался воздвигнуть между собой и ею. Уткнувшись в нежную шею, он начал говорить. Слова, срывавшиеся с его языка, давались ему с трудом. За всю свою жизнь он и половины не сказал ни одной женщине, но не сказать их ей он не мог.
Глотая слезы, нескончаемым потоком бежавшие по ее щекам, Женька слушала этого сурового на первый взгляд мужчину и чувствовала, что освобождаясь от гнетущего чувства одиночества, в котором он добровольным изгнанником жил все эти годы, Павел изливает на нее всю силу своей нежности, всю невостребованность любви.
— Что бы ни случилось, запомни это, Женька! — дрожащим от волнения голосом произнес он напоследок. — Я никогда не был так счастлив! Никогда!!!
