вечер и ночь. Сегодня еще не вставай, а завтра можешь попробовать помаленьку. Поняла?
– Да.
Женщина ушла. Девчонки приглушенно щебетали у крана, потом разлетелись по кроватям, улеглись, скинув халатики и оставшись в одних рубашках.
В палату въехали две прозрачные тележки. Молоденькая румяная сестричка ловко выгрузила из них плотно упакованные кульки и раздала мамочкам. Кто-то из младенцев тут же громко заревел. Это оказалась Сонина дочка.
Соня склонила к кульку свое оливковое лицо, вытянула губы трубочкой.
– Ну, ну, моя сладкая! Мама с тобой. Хочешь молочка? Хочешь, вижу, что хочешь. – Она сунула младенцу тощую грудь с длинным коричневым соском.
Валя отвела глаза в сторону. Девчонки кормили полчаса, шепотом переговариваясь между собой, сюсюкая с детьми и обсуждая, сколько у кого молока.
«А моя девочка мертва, – думала Валя, сосредоточенно рассматривая узор на пододеяльнике. – Она никогда не сможет сосать молоко. И не закричит. И не намочит пеленки».
Она по-прежнему совсем не ощущала боли – лишь странное недоумение: почему? Почему именно с ней должно было это случиться? Ведь она всегда отличалась отменным здоровьем, хворала редко и то лишь примитивной простудой, а, заболев, быстро вставала на ноги.
Малышей унесли. Девчонки еще долго потом сцеживались в бутылочки, мазали зеленкой трещины на груди, болтали о том о сем. Потом наступила тишина – все спали, утомленные кормлением.
Валя так и не заснула. Она лежала с открытыми глазами и думала о Тенгизе. Позвонить ему, рассказать, что произошло? Он небось будет рад. Ему их девочка была не нужна. А ей?
Ей она тоже по большому счету не нужна. Во всяком случае, акушерка была права, когда говорила, что без ребенка Вале будет легче. Можно остаться в Москве, снять комнату в общежитии, найти другую работу – у нее теперь есть опыт. И мать ничего не узнает, Валя станет и дальше высылать деньги.
Поздним вечером ей сделали еще один укол, и она тут же задремала. Наутро ее смотрел врач, сказал, что все хорошо, нужен покой, и через недельку можно будет выписываться.
Днем Вале принесли передачу – два больших целлофановых пакета с яблоками, грушами, сушками и пряниками. Внутри была записка, написанная неровным, кривоватым почерком Евгении Гавриловны. Тетка просила простить ее за то, что все так получилось, призывала беречь себя и хорошо питаться. Валя записку порвала, а передачу есть не стала, отдала соседкам по палате – те смели продукты в момент.
К вечеру ее начало лихорадить, щеки загорелись, груди разбухли и болели при малейшем прикосновении.
– Молоко пришло, – сказала Ольга Борисовна, осмотрев Валю. – Надо сцеживаться, не то будет мастит.
Она принесла стеклянную мензурку и показала, как освобождать грудь от молока. Валя неумело давила на сосок пальцами, в мензурку сначала капали тяжелые желтоватые капли, затем побежали веселые звонкие струйки, по пять зараз.
– Везет, – с завистью проговорила Соня, глядя на быстро наполняющуюся бутылочку, – а у меня три капли. Слезы, а не кормление.
Ольга Борисовна тоже оценила Валины молочные способности.
– Вот это я понимаю, сразу видно, что не на столичных выхлопах росла.
Она унесла мензурку с собой. После сцеживания Вале стало легче, но лишь на пару часов. Потом опять грудь начала разрываться под тяжестью пришедшего молока.
Весь следующий день она, как дойная корова, сидела над мензуркой, думая, куда же деть это никому не нужное молоко. Не сцеживаться же целыми днями напролет! Валя решила спросить об этом Ольгу Борисовну. Та, однако, куда-то делась из отделения, а молоденькая сестричка Оксана ничего путного разъяснить не могла, только с испугом косилась на ее налившуюся красную грудь да ахала и охала.
Утомленная почти непрерывным процессом дойки, Валя в десять свалилась и уснула. Ей снилось, будто она едет куда-то в поезде, на верхней полке. Вагон качает, и она боится упасть. Напротив сидит попутчик, мужчина во всем черном, и говорит, что сейчас наступит конец света. Валя в ужасе заткнула уши, чтобы не слышать этих жутких речей, и тогда мужчина начал трясти ее за плечо:
– Слышишь меня? Слышишь?
…Валя вздрогнула и проснулась. Вокруг была непроглядная темень. Рядом с кроватью белело чье-то лицо.
– Валентина, ты слышишь меня?
Она узнала Ольгу Борисовну.
– Что… что случилось? – ошалело спросила она.
В палате все спали, было раннее утро, часов пять.
– Проснись уже. – Сестра подсела на кровать. – Поговорить с тобой хочу.
– Говорите, – удивленно ответила Валя и почувствовала привычную боль в груди – пришедшее за ночь молоко требовало выхода. – Говорите, – повторила она и потянулась к стоявшей на тумбочке мензурке, – я пока сцежусь.
– Не надо, – Ольга Борисовна перехватила ее руку. – Ты вот что… слушай. – Она нагнулась к самому уху. – Ты… не сцеживайся. Я хотела… я тебе сейчас ребеночка принесу. Так ты его того… покорми.
– Мне ребенка? – Валя с изумлением смотрела на сестру.
– Да не ори ты как резаная. – Ольга Борисовна недовольно поморщилась. – Тебе, кому ж еще. У кого титьки полны молока, у меня, что ли? – Она сильно сжала ее ладонь. – Ты мотай на ус, что я скажу. С тобой одна женщина рожала, может, помнишь, кричала сильно? Ну, помнишь?
– Помню. – Валя кивнула, все еще ничего не понимая. Она действительно смутно помнила звериные крики в родовой, в то время как сама она мучилась потугами.
– Ну вот. Умерла она, царство ей небесное. – Ольга Борисовна перекрестилась, вздохнула и снова жарко зашептала в ухо: – Она умерла, а ребеночек-то жив остался. Мальчик. И вес неплохой, два восемьсот. Ему б твоего молочка!
– То есть вы предлагаете мне кормить чужого ребенка? – Валя наконец осознала, чего хочет от нее сестра.
– Чужого, ну и что. Не просто ж так, а за деньги.
– За деньги? – тупо переспросила она.
– А то. Анжелика-то Ложкарь, покойница, женщина была не из бедных. Муж ее, Вадим Степаныч, свою фирму имеет, кажется, и не одну. Захотел, смог бы все наше отделение купить. А жене вот не сумел помочь… Так ты думай быстрей, Валентина, скоро половина шестого.
– А… сколько заплатят? – нерешительно спросила Валя.
– Пятьдесят баксов за кормление.
Она чуть не вскрикнула. Пятьдесят баксов! Это ж за день можно месячную магазинную получку заработать.
– Соглашайся, – как змей-искуситель нашептывала Ольга Борисовна.
«Чем я рискую?» – подумала Валя и кивнула.
– Вот и молодец. Вставай давай, мой грудь. Будешь первая, покуда другие спят.
Ольга Борисовна дождалась, пока Валя оправит постель и подойдет к раковине. Затем громко щелкнула выключателем и закричала пронзительным голосом:
– Девоньки, подъем! Детишек несут!
Девушки заохали, застонали, жмурясь от яркого света. Первой поднялась Ангелина, ежась и позевывая, приблизилась к умывальнику, увидела
