девушек.
— Она носит нотные тетради, — сказала Нора. — Может, какая-то подруга из консерватории?..
— Рада не…
Яр осекся. Он вдруг вспомнил — девушка в лиловом пиджаке рыдает у него на кухне, мнет картонную пачку чая с чабрецом.
Она плачет и говорит слова, от которых он отмахивается, потому что они не могут быть правдой. Никакие ее намеки не могут быть правдой, а если они правдивы — он никогда не хочет об этом знать.
Выслушал, выпроводил и забыл. Отдал соседке пачку чая, а потом, поддавшись внезапному порыву, вымыл полы в комнате, от окон к двери.
— Я это себе оставлю, — сказал он, пряча фотографии в карман. — Если надо — тебе копии сделаю.
— У меня есть, — махнула рукой Нора. — Ты ведь расскажешь, если ее найдешь?
Яр кивнул и застегнул карман.
— А таблички на месте?
Нора покачала головой:
— Опять сперли. Скоро всем поставят нормальные памятники, и это наконец закончится. Сторож обещал поймать того, кто это делает и таблички на лоб ему приколотить, — она вымученно улыбнулась, но Яр только равнодушно пожал плечами.
Его не волновало, что какие-то вандалы скручивают именные таблички со свежих могил. И с тех, над которыми родственники предпочли оставить крест. Пусть даже это могила Рады — потому что на самом деле это только яма, в которой лежит деревянный ящик. И мертвая девушка в деревянном ящике.
Кажется, Нора была единственной, кого тревожили могилы. Об этом она тоже собиралась писать статью.
На месте Норы Яр хотел бы, чтобы маньяка не поймали. Маньяк пригодился ее карьере куда больше, чем опыт работы в местных газетах и красный диплом.
— Я приду к Яне денька через три, — подытожила Нора. — Принесу номер со статьей и попробую еще раз поговорить, уже по-настоящему. Скажу, что сказку забыть не могу, она сама мне все ходы открыла, — миролюбиво сказала Нора, бросая в пепельницу последнюю скорлупку. — Я еще кассету «Мечтателей» у подруги выпросила, она даже рада была избавиться — говорит, брат целыми днями гоняет на Еву Грин, похудел, бедняжка, и на тройки скатился.
— Забрала у мальчика первую любовь. Жестоко, — усмехнулся Яр.
— Кстати! Смотри, я в другом кабаке такое видела! — вдруг обрадовалась Нора. Взяла последнюю рюмку ликера и опустила почти в полный бокал пива. — Это делают с водкой, называется «утопленница», — сообщила она.
— Нет, Нора, это называется «ерш утонул», — поправил ее Яр. — Большая разница.
— Но если взять вместо водки бальзам или настойку… — продолжала она, болтая рюмкой так, чтобы в золотистом пиве расползлись мутные нити.
Яр закатил глаза и жестом попросил ее замолчать. Потом поднял карточку меню и быстро нашел нужный коктейль в карте.
— «Офелия» с «Бехеревкой», «Лора Палмер» с вишневым или кофейным ликером и «Катерина» с клюквенной настойкой на коньяке, — прочитал он. — Смотри как повышается уровень культуры, если начать убивать людей.
Нора смотрела в карточку и тихонько похрюкивала в прижатый к губам кулак.
— Она свои венки повесить думала, но в ней был ерш, — предложила она. — Я материал про Янин прокат включаю в серию статей про жизнь города между убийствами. Про коктейли тоже напишу. Клюквенная настойка, а?! Молодой человек! А кто у вас хозяин?
Яр мог поклясться, что официант попытался спрятаться под стойку.
…
Он стоял перед обитой черным дерматином дверью и сверлил взглядом золотую шестерку и вытертый серебристый ноль над глазком. Поняв, что девушка за дверью ни за что не догадается, что он не хочет ее видеть, и не пришлет ему обстоятельное письмо с ответами на его вопросы, Яр наконец позвонил.
Леся открыла сразу. Он не слышал звука шагов, не было ни секунды заминки. Может, стоило все-таки уйти и подождать письма.
— Привет, — просипела она. — Я простыла.
— Вижу.
Вот так. Будто они виделись пару дней назад. Будто они были хорошими друзьями.
Она стояла, завернувшись в огромный клетчатый халат, и близоруко щурилась снизу вверх.
Она изменилась. Раньше она носила золотисто-рыжеватые кудри — как у Рады — лиловые вельветовые пиджаки — как у Рады — и кружевные воротники и манжеты, на рубашках, футболках и свитерах как. Сейчас Леся оставила ежик темных волос, словно недавно брилась налысо. Огромные серьги почти касались ссутуленных плеч, а между кольцами в брови и ноздре протянулась золотая цепочка.
Леся сделала все, чтобы перестать быть как Рада. Яна бы обязательно посмеялась.
После смерти Рады Леся заходила к Яру дважды. В первый раз она приехала поздно вечером, села на диван, минуту молчала, а потом разрыдалась. Говорила, что Рада была ее подругой, и его она тоже считает другом, и что это все ужасно несправедливо. А потом не говорила ничего, только всхлипывала, уткнувшись носом в колени. Яр тогда сидел на стуле сгорбившись и молчал. Ждал, пока она уйдет, потому что не собирался никого утешать.
И она ушла. Вытерла мокрое лицо рукавом и вышла в желтый коридорный свет, через мгновение обрубив его хлопком двери.
Второй раз она приехала через неделю. Яр уже нашел силы вежливо ей улыбаться, она привезла чай с чабрецом и дешевое печенье, и все говорила, говорила какая Рада была замечательная и как любила его. Она убеждала его в этом так горячо, будто он сомневался. И он начал сомневаться. Не сразу, и не в Раде, разумеется, а в Лесе. В том, сколько она знает и сколько говорит.
Но в тот раз он ничего не добился. И через неделю, когда позвонил ей домой, снова не добился ничего, кроме искреннего сочувствия и почему-то наигранных уверений в ее любви.
И тогда Яр сделал то, чего делать не стоило. Он оставил Лесю в покое и о той истории старался не вспоминать. Никакой правды ему было от Леси не нужно, да и не могло у нее быть никакой правды. А ее домыслы он слушать не хотел.
Девчонка врала плохо. Она врала так плохо, что почти говорила правду, какой ее видела. Ей явно очень хотелось Яру что-то рассказать.
Что-то облегчит его
