И в любом случае понадобятся деньги – однако свободной наличности у фирмы, разумеется, не было. Ладно, откуда выковыривать миллионы на ремонт – она подумает завтра. И с Вернером, конечно, посоветуется. А пока надо написать заявление в милицию – тоже вернеровская школа. Вечно он горячился по поводу расейского правового нигилизма: «Вы в милицию свою не обращаетесь, заявлений не пишете, а потом сами жалуетесь, что вас не защищают и по улицам страшно ходить! Если есть хоть один шанс из ста, что гангстеров поймают, – надо ваших силовиков дергать и не давать им спокойно жить!»
Однако отечественные органы правопорядка очень любят и умеют выворачивать дело так, что любой пострадавший, а пуще свидетель, легко становится подозреваемым или даже обвиняемым: «А кто хозяин дома и участка? А почему он отсутствует? А почему он сам не подает заявления? А вы, гражданка Капитонова, кем ему приходитесь? А что это у вас за люди на строительном объекте? А имеют ли они регистрацию в Московской области? А регистрацию здесь, в данном населенном пункте? А есть ли у них разрешение на работу?» Бесконечные придирки старлея-опера в кожаной тужурке настолько вывели в конце концов Настю из себя, что она прибегла к последнему средству. «Мой близкий друг – замначальника ГУВД Московской области полковник Мухин. Хотите, чтоб я ему позвонила? Желаете всю жизнь здесь, в местном отделении, просидеть? Или вам лишние звездочки на погоны давят?!»
Не зря Настя росла в районе Патриков и Бронных. Немало там проживало номенклатурных семей. В них со временем подросли дети. И хоть многие уехали навсегда за бугор, а кое-кто спился (в семье не без урода), но нашлись и такие, что сделали карьеру в новой России. Мишка Мухин, у которого санитарка пионерского отряда Настя проверяла некогда чистоту рук и ушей, оказался из числа таковых. И всегда при встрече говаривал: «Ты, Капитонова, моей самой первой любовью была – значит, звони, если кто обижать будет». К услугам товарища полковника она прибегала в крайне гомеопатических дозах, именем его пользовалась тоже, но теперь сочла: настал именно тот момент.
И все – старлей немедленно сбавил тон, принял заявление, опросил свидетелей, сказал, что будет искать супостатов. Когда уехал (на джипе «Туарег», между прочим), оказалось, что уже второй час дня, и рабочие позвали Настю пить чай – у нее ведь и маковой росинки во рту не было. Хозяйственные Николаич и Василь сгоняли в магазин, купили продуктов, развели во дворе костерок, в невесть откуда добытом котелке вскипятили воду. А после чая, когда Настя чуть отмякла, начались причитания (в основном со стороны западников, они ведь за каждую копейку горло грызть готовы): «Ох, да матрасы у нас сгорели, и белье с одеждой тоже, да где мы теперь спать будем, и сегодня простой не по нашей вине получается…» Ну, про простой по вине работодателя Капитонова отвечала жестко, что никакой компенсации они не дождутся, надо было дом отважнее от супостатов оборонять. А вот чтоб закупили погорельцы себе одежду, постель, посуду на первое время, пришлось ей проявить милость: съездить в город к банкомату, снять с корпоративной карты наличку.
Итак: жизнь на пепелище налаживалась – но когда Настя вернулась уже затемно, наконец, домой (с заездом в проклятущий офис), так ей стало погано, горько на душе, что она бросилась плашмя на кровать и разрыдалась.
И хоть бы кто, хоть одна собака пожалела!
* * *
Первое время никаких успехов Ник на ниве интернет-розыска не снискал. Вяло переписывался с двумя неопознанными овцами с улиц Рижская и Липецкая, просил фотки прислать. Они выполнили пожелание – да лучше б этого не делали. Во-первых, ни первая, ни вторая не были той самой Ксенией (Ксенией ли?), что побывала у него дома. Да и сами они оказались столь страшны, что желание вступать с ними в дальнейшую переписку сразу увяло.
Никто не откликался и на призыв опознать девушку номер два, одарившую парня цветами прямо на рабочем месте. И постепенно история с ними обеими стала отходить на периферию его интересов. «Не суждено мне разгадать сию великую тайну, – вяло думал Ник, – да и бог с ней. Останется в истории загадка, как Бермудский треугольник или Атлантида».
Разумеется, отец его, Арсений, не делился (да и не поделился бы никогда) тем, что имел предосудительную связь с той самой второй. Что водил ее в кафе, посещал дома и приглашал к себе в гости. Об этом, наверное, так и не узнала бы ни одна душа на свете, если бы не… Впрочем, о том рассказ еще впереди.
А на призыв Челышева-младшего опознать ту самую девчонку, которую его папаня знал как Алену, однажды откликнулся бывший его партнер по секции карате, парень двумя годами старше (с которым Ник связей никаких не поддерживал – за исключением ни к чему не обязывающего дружества во френд-ленте).
«Привет, Ник, – писал его приятель, – не знаю, зачем ты вывесил эту овцу. Если ты на нее вдруг повелся, то это, ИМХО, совсем зря. Я, конечно, не уверен, но мы с этой деффкой имели дело. Зовут ее, если ты вдруг не знаешь, Диана, и она настоящая б…ь. Не в том смысле, что плохой человек или штыриться бескорыстно любит, – а в том, что бабки за любофф берет. Принимает она в Измайлове, у нее есть подружка, зовут Ксения, и мы с корефаном однажды у них дома отличились. Просит она, если тебе интересно, две штуки за час или семь за ночь. За нетрадиционный секс наценка штука. Так что извини, если что не так. Могу, если хочешь, прислать ее телефончик».
Сморщившись, молодой человек откинулся на стуле. Как бы то ни было, сообщение от приятеля любви и гордости за себя и человечество не добавило. Если френд прав и девчонка действительно профессионалка, то он, Ник, получается, полный лох: не смог шлюху от порядочной отличить, еще и искал ее, позорился. А ежели ошибся вдруг приятель – значит, он сам, френд то есть, козел, не зная брода, навел напраслину на ни в чем не повинного человечка.
Чтобы разрешить свои сомнения, Челышев-младший попросил-таки друга поделиться телефончиком овцы. Ответ пришел через минуту.
Молодой человек позвонил – однако телефон оказался отключен, абонент недоступен.
* * *
Вернулся из Германии Вернер. Вник в проблемы. Не преминул заметить: «Я же вам говорил, коллега, любое наше имущество нуждается в страховании», – однако подхватился, конечно, вместе с Настей урегулировать проблемы. Притом приговаривал с милым акцентом: «Как говорят у вас, у русских, бардак – это пожар во время наводнения». И еще: «Нет ума – считай, калека».
Вернер во времена ГДР оканчивал вуз в Ленинграде, наш язык знал в совершенстве. Особенно же он любил пословицы-поговорки-присказки-прибаутки. Точные формулировки, правда, временами забывал: «Не работая вытащить рыбку из пруда бывает нелегко».
Вернеровская природная методичность и любовь к порядку в сочетании с Настиной изворотливостью (что у нас, московитов, в крови) давали порой диковинные, но всякий раз полезные плоды. Вот и теперь, когда надо было срочно ликвидировать последствия пожара, Вернер сразу распорядился: рабочих с других объектов перебросить на дом «связиста». А Капитонова придумала, как перекрутиться с деньгами. Надо устроить нечто вроде финансовой пирамиды: деньги, полученные с новых клиентов – предоплаты за проекты и строительство, пускать на восстановление погорельца. А потом, сочла она, когда заказчик-«связист» с нами сполна рассчитается, прибыль вернем на другие стройки. А Вернер добавил: кровь пусть пойдет из нашего носу, а уложиться надо в ранее договоренные сроки – к первому мая.
Так и химичили в офисе допоздна. И пилатес в спортклубе пропустила, и даже из мыслей выбросила и Николеньку, и Сеньку, и Эжена с матерью. Не до них.
А в десять вдруг спохватилась! Господи, надо же Валентину отпустить!
Приходящая уборщица раз в неделю убирала-мыла-пылесосила-чистила квартирку Капитоновой. Ею Настя очень дорожила, никому даже не рекомендовала, боялась – уведут. Баловала прислугу, переплачивала ей, дарила подарки. И смотрела сквозь пальцы на то, что Валентина вечно безбожно опаздывала – в сущности, приходила на работу, когда хотела. У нее и отмазка была: проживала далеко, в Подмосковье. Насте недосуг было дожидаться по утрам домоправительницу, и она ключи от жилища стала оставлять консьержке.
Ворвавшись в одиннадцать вечера домой, Настя застала помощницу по хозяйству, когда та, расположившись за кухонным столом, пила чай.
– Ой, – привычно испугалась Валентина, – я тут чайку себе согрела, а печенье у меня свое. Хотите, я вам налью? Или покушаете чего? Котлетки подогреть?
– Во-первых, никаких котлет не надо в полдвенадцатого, разве что чаю. А во-вторых, хватит меня на «вы» называть, сколько уж говорено.
Валя бросилась наливать хозяйке чай, попутно рапортуя, что кончается средство для чистки унитазов, надо купить, и плиту опять изгваздали, трудно было оттирать. Однако сквозила в сегодняшней манере Валентины некая (как писали в советских романах) лукавинка, словно она уже знала что-то, для хозяйки важное.
