Наталья собрала свои вещи в рюкзак, положила туда и ракетницу. Вышла из палатки, прищурив от осеннего солнца глаза, и тут у неё потекли настоящие слезы. Она решила идти к берегу, думая, что будет там сидеть, пока не оттает сердце Сергея, пока он хотя бы не принесет ей зарплату. Тут она с ним и поговорит.
Захватив на кухне буханку хлеба, несколько огурцов и луковиц, она отправилась к ямке. Двадцатилитровая бутыль была на месте. Кое-как, через самодельную бумажную воронку она отлила спирта в пластмассовую бутылку с недопитой фантой, получилась обжигающая, но приятная смесь.
Разожгла костер и стала ждать.
Часа через два пришел Зуев. Сел рядом, спросил:
- Сидишь?
- Сижу. Выпить хочешь?
- Что-то не хочется, - грустно ответил Зуев. - Я тебе деньги принес.
За полтора месяца плюс полевые.
Распишись. - Зуев достал несколько ведомостей. - Не густо, конечно, но если не пить, до Нового года дотянуть можно.
- А он что? Сам боится прийти? - спросила Наталья, чувствуя, как слезы вновь наворачиваются на глаза.
- Да вот не мог чего-то... Ты на ужин-то подходи, а уж потом я тебя к ночному поезду отвезу.
Когда шофер ушел, Наталья поняла, что судьба её решена.
- Скоты! - крикнула она в ту сторону, куда ушел Зуев. - Все мужики скоты!
Она ещё выпила, разделась догола и вошла в воду. "Возьму и утоплюсь вам назло".
Вода почти не остудила её. Не от холода, от обиды её губы тряслись.
- Скот! Я с тобой рассчитаюсь!
Она опять выпила. Достала ракетницу, осмотрелась в поисках подходящего камешка. Но кругом был песок и сухие ветки. Тут она вспомнила о золотых зубах. Сыпанув все шесть коронок в ствол, она палочкой забила газетный пыж. "Вот так, милый мой!"
Убрав ракетницу в карман рюкзака, она, несколько успокоенная и опустошенная, сидела, привалившись спиной к откосу, и взвешивала на руке пузырек с "эликсиром мечты". "Если не выпью, - решила она, - ничего не получится".
После "капелек" оставалось ждать вечера и бороться со сном.
Ее разбудил тот же Зуев.
- Пошли, что ли?
- Куда еще? - сонно спросила она.
- К ночному экспрессу.
- Нет, голубок, мне ещё с начальником поговорить надо.
- Нету его, - буркнул Зуев, явно недовольный назапланированной ночной поездкой.
- Как нету? Куда же он, трус, спрятался?
- Никуда он не прятался. Его Максимов повез пьянствовать к местным охотникам. Мясо-то для экспедиции нужно доставать.
Они шли по жухлой траве к лагерю.
- Его нет, его нет, - монотонно повторяла Наталья. - Все рушится...
Негодяй! Козлище! Я не уеду, не увидев его!
Зуев, шедший впереди, обернулся:
- Поехали, Наташ, так всем будет лучше.
Она подумала и спросила:
- Точно? Будет?
- Точно.
- Тогда поехали. Правильно, надо убираться отсюда к чертовой матери!
Тем более мне срочно нужно в Москву.
Новый бредовый план родился под воздействием "эликсира мечты".
Они стояли на низкой платформе в ожидании поезда. Дул ночной ветер, по платформе летели обрывки газет, всякий мусор, Наталья куталась в тонкую демисезонную курточку. Зуев поднял на своем ватнике меховой воротник, покуривал, и они прохаживались по безлюдной платформе, не зная о чем говорить. Вдруг Наталья заплакала. Зуев неловко обнял её одной рукой, стал говорить какие-то трафаретные фразы, она повернулась, положила голову ему на грудь, на его пахнущий бензином ватник, и, всхлипывая, пыталась объяснить, что ей очень страшно одной.
- Да будет тебе. Да ладно тебе, - повторял Зуев растерянно. - Подумаешь, одна. Ты молодая, симпатичная, все у тебя устроится. Ты только не пей много и вообще не дури там, в Москве. Устройся на работу куда-нибудь. Ты устроишься, ты симпатичная.
Постепенно Наталья успокоилась, протерла глаза краем косынки, и они опять замолчали надолго, стояли обнявшись. Зуев закрывал её от холодного ветра. Он собирался оставить ей телефон своих родителей, но в последний момент передумал.
У Натальи был купейный билет, и так получилось, что в купе она оказалась одна. Даже в Вологде никто не подсел, так она и ехала до самого Ярославля наедине с тяжелыми мыслями.
Время от времени она прикладывалась к двухлитровой пластмассовой бутылке.
В Москве она сдала рюкзак в камеру хранения, взяла с собой спортивную сумку, в которой были самые необходимые вещи.
Первым делом она решила связаться с ребятами, с Толиком и Вовиком.
Но ни того ни другого дома не оказалось, и сколько она потом ни звонила, тратя дорогие жетоны, не могла их застать. Бесконечное хождение по огромной Москве за сутки её измотало, она устала, как не уставала в экспедиционных маршрутах. Наконец в Замоскворечье ей удалось снять комнату в большой коммунальной квартире.
Все жильцы были выселены, за исключением одного алкоголика, которому фирма никак не могла подобрать вариант для обмена. Фирма готовила эту квартиру для кого-то из "новых русских".
Наталья дала задаток, и сосед начал бегать за водкой, за портвейном, за пивом. Четыре дня Наталья не просыхала с этим соседом. Она два раза звонила Блинову, пыталась выяснить, не переменил ли он к ней своего отношения, но тот разговаривал с ней грубо, повторял, что между ними все кончено, чтобы она не совала свой нос, чтобы забыла номер его телефона.
Каждый вечер она звонила ребятам. Их по-прежнему не было дома, а родственники постоянно спрашивали Наталью, кто звонит. Наконец она разговорилась с матерью Толика. Голос у женщины был одновременно жалобным и трагичным.
- Наташенька, - сказала она, - Толик так много о вас рассказывал.
Он все время вспоминал экспедицию.
А теперь у нас горе... Они с Виктором куда-то ушли, и обоих нет уже больше недели... Мы не знаем, что думать...
Наталья пробормотала пару утешительных фраз, мрачные предчувствия, связанные с золотом, с продажей тех проклятых коронок, заставили её замолчать.
- Наташенька, если вам удастся узнать, где они, то немедленно, я вас очень прошу, немедленно сообщите нам.
В Москве зарядили дожди, ветер нещадно рвал листья с деревьев. Часами Наталья сидела в пустой комнате, к которой сосед подобрал ключи и, тонко срезав печать, открыл для жилички. Она смотрела в окно на неопрятную улицу с мусорными баками, вокруг которых ветер разметал разноцветные бумажки, на людей, под зонтиками спешащих по своим делам. По субботам и воскресеньям в такую погоду эта улица становилась пустынной, Наталья выходила гулять, прохаживалась по Замоскворечью, глядела на церкви, но почему-то заходить в них стеснялась. Она без конца думала о Блинове, о том, что он покалечил ей жизнь. И чем больше она о нем думала, тем сильнее закипала в ней ярость.
Глядя на нищих в подземных переходах, она думала, что такая судьба ждет и её. С ужасом она начинала понимать, что ей некуда деться. Скоро кончатся деньги, надо будет искать покупателей на золотые коронки, но и те деньги кончатся тоже, хозяин квартиры её выставит - и конец. Возвращаться с позором в деревню? Можно, конечно, но на что жить в деревне? Колхоз развален, стадо вырезано, техника вся разграблена, люди сидят без работы, получая иногда тысяч по пять за месяц, а то и не получая вообще ничего.
"Нет, - думала она, - только не в деревню". Она чувствовала, что, помимо здравого расчета, какая-то неведомая сила препятствует её возвращению; Москва, словно магнит, не отпускала её.
И тогда она решилась дать телеграмму Сергею Сергеичу: "Я погибаю", написала она и указала свой адрес. Прошло больше недели, и тогда она поняла, что ответа не будет.
В очередную субботу она бродила по Москве с утра до вечера, заходила в кафе, общалась с московскими парнями, но заводить знакомства желания не было. Наоборот, у неё появился новый вид страха: страх перед незнакомыми людьми. Все мужчины казались ей лгунами и подлецами.
Утром в воскресенье она выпила два стакана портвейна с соседом, сунула ракетницу под куртку и пошла пешком на Смоленскую набережную.
По дороге купила бутылку сухого вина и потом, стоя у парапета, глядя на свинцовую воду, она пила вино из горлышка, курила и ловила себя на мысли, что эта тяжелая вода тоже имеет какую-то притягательную страшную силу. "Интересно, - думала она, - какая здесь глубина?" Казалось, у этой темной реки нет дна.
Глава 9
И остались Афонин с Марией на всю округу одни. Если не считать овцы Машки. Соседка же, старушканевидимка, малоразговорчивая, кроткая, действительно жила так, словно её в деревне и не было. Появится иногда у колодца и опять исчезнет надолго, и только тусклый огонек керосиновой лампы, мерцающий час или два в её окне с наступлением темноты, подтверждал, что старуха, слава Богу, жива.
Конечно, жить в деревне вдвоем легче, чем одному. Разделение труда великая вещь. Мария быстро научилась топить русскую печь, научилась готовить. Сам же Афонин целыми днями пропадал на озере или в лесу. Ставил сети, пытался охотиться на тетеревов, собирал ягоды и грибы, и всегда при нем были два фотоаппарата с негативной и позитивной пленками. И когда он возвращался усталым, даже измученным, с красным от ветра лицом и опухшими от холодной воды руками, то радостью светились его голубые глаза, когда он входил в свой протопленный дом, где его ждал вкусный обед, горячий чай. Где его ждали...
