На следующий день она быстро превратила полы в зеркало, к великому удовольствию Мобьё, который маниакально любил чистоту. Он и не собирался падать, зато обязал Жан-Луи надевать шлепанцы, чтобы не пачкать пол. Жан-Луи не мог больше и шагу ступить без того, чтобы его не призвали к порядку. Пришлось придумывать другой способ. Валграны поставили напрямую задачу перед Жербуазами.
— Понимаю, понимаю, — говорил Жерар. — Я пытаюсь встать на ваше место. Впрочем, мне хотелось бы посмотреть на вас на нашем месте… Но, в конце концов, это наш родной дедушка… тогда как в вашем случае… Ясно, что это меняет все… Почему бы вам не завести ребенка?
Мишлин воскликнула:
— Невозможно! Дом не достаточно большой.
Жерар настаивал:
— Младенец — это же шум, плач ночью… Никто уже больше не сможет спать.
— Вот именно. Нарушение покоя. Он все предусмотрел. Он тогда выставит нас за дверь. Я склоняюсь к лекарствам. Нет, предложите что-нибудь другое.
— Дело в том, что… я не знаю… Я очень хотел бы вам помочь, поймите. Но…
— А в вашей аптечке не нашлось бы чего-нибудь действенного, что изменило бы его характер? По сути дела, сейчас — самый мрачный момент. Если бы он стал чуточку более сносным, удалось бы еще немного потерпеть. Мы бы разобрались.
Жан-Луи предложил было ЛСД, но Жерар заметил, что агрессивные наклонности Мобьё удесятерились бы! И потом, по-прежнему возникала одна и та же трудность: если возникнут осложнения, лечащий врач может в чем-нибудь усомниться.
— И что, — сказала Мишлин, — его вообще нельзя трогать? Достаточно стать восьмидесятилетним, чтобы быть палачом в свое удовольствие, пользоваться всеми правами и располагать жизнью других!..
Воцарилась неловкая тишина.
— Я точно знаю один способ… — сказал наконец Жерар. — Подождите… Это еще несколько расплывчато у меня в голове… Да… Да… Думаю, это подошло бы…
— Ну расскажи, старина, — умолял Жан-Луи.
— Так вот… Предположим, что наш дедуля исчезает… При том, что у него рак, это может случиться со дня на день… Он же не сможет укрощать свою «штуку» до бесконечности.
— Хорошо, — коротко отрезала Мишлин. — Он исчез. И что тогда?
— И вот, я тотчас же извещаю вас по телефону.
— Даже когда мы на месте, трубку снимает всегда Мобьё. И он не отходит от аппарата.
— В этом случае мне останется лишь использовать какую-нибудь фразу, которую он не поймет… Ну, я не знаю… да любую… Например: «Морковка сварилась».
— Согласен. А потом?
— Вы сразу же дадите вашему старичку ударную дозу снотворного. На этот раз он засыпает окончательно.
— И врач государственной службы… — сказал Жан- Луи. — Ты же сам нас предостерег.
— Ничего не случится, потому что мы производим обмен нашими стариками.
Никто больше ничего не понимал.
— А между тем все очень просто, — продолжил Жерар. — Врач государственной службы из Венсенна придет днем и автоматически выдаст разрешение на захоронение. Он вынужден будет, потому что речь пойдет о естественной смерти! Улавливаете? Хорошо! А вы, вы сразу же делаете все необходимое. Ночью я доставляю вам тело дедули и забираю тело Мобьё. С моим «универсалом» это просто. Вы же сообщаете в свою мэрию. Приходит врач государственной службы из Исси-ле-Мулинё. Он не знает ни дедушку, ни вашего Мобьё. Естественная смерть. Никаких проблем. Он подписывает вам разрешение. И дело в шляпе.
— Черт возьми, — проговорил Жан-Луи, — да ты мастак! Это правильно. Это подходит. А потом мы продаем дом… Уф! Наконец-то настоящая жизнь. Один миллион для тебя, Жерар. Если, если…
— О! — скромно произнес Жерар. — Я всего лишь одолжу вам дедулю. Остальное меня не касается.
— А… насчет сроков?
Развернулась живая дискуссия. По словам Николь, старик Жербуаз угасал. На предыдущей неделе у него еще раз случился острый приступ. Он почти не ел, по оценкам Жерара, продержится не более месяца.
— Будет слишком поздно, — сказала Мишлин. — У нас уже долги. И потом, Жан-Луи изводится. После своей работы он еще остается сверхурочно в качестве бухгалтера.
Тем не менее к себе в Исси Валграны вернулись несколько успокоенными. Появился хоть какой-то лучик надежды.
С той поры Мишлин жила в ожидании телефонного звонка. Иногда, в отсутствие Мобьё, она снимала трубку:
— Алло… Николь?.. Как у вас?
— Нормально… Нормально… Сегодня утром он не вставал. Приходил врач. Сказал, что снова зайдет завтра.
Мишлин начала готовиться. Она купила нарукавную повязку для Жан-Луи, погладила свой короткий черный костюм, подыскала не очень дорогую торговку цветами для приобретения венка. Она была окрылена.
И вот телефонный звонок, как раз посреди обеда. Мобьё поднялся, кляня всё и вся.
— Может быть, это нас, — заметил Жан-Луи.
— В таком случае, — проворчал старик, — ваши друзья очень плохо воспитаны.
Он прошел в гостиную. Вскоре послышалось, как он в ярости швырнул трубку. Когда он вернулся, то даже заикался от гнева.
— Да это… позор какой-то… Нынешняя молодежь… Сказать это мне… мне… «Mo… мо… морковка… сварилась…»
Жан-Луи улыбнулся Мишлин. Та как нельзя более естественно встала.
— Схожу за макаронами.
Она принесла блюдо, обильно посыпанное тертым швейцарским сыром. Но она к нему не притронулась. Жан-Луи тем более. Мобьё, обыкновенно жаловавшийся, что его обделяют, положил себе вволю. Да так обильно, что отдал Богу душу в шесть вечера. Мишлин тотчас же предупредила Николь.
— Будьте готовы к полуночи, — без лишних слов сказала Николь.
И все произошло с обескураживающей легкостью. Этой ночью похолодало. На улицах никого. Дедушка Жербуаз занял место Мобьё. Обмен занял какие-нибудь двадцать минут.
На следующий день Жан-Луи отправился в мэрию заявить о кончине господина Эмиля-Людовика-Эме Мобьё. Врач государственной службы пришел часам к трем. Он торопился. Быстро осмотрел тело.
— Полагаю, что рак, — сказал он.
И на уголке стола заполнил бумаги. Когда он ушел, Жан-Луи налил немного коньяка в две рюмки. Он поднял свою рюмку со словами:
— С трудом верится.
— Главное, — сказала Мишлин, — то, что он не мучился.
У Жербуаза не было друзей. У Мобьё не было родственников. Никто не явился почтить их напоследок вниманием. Так что это было безукоризненное преступление, настоящее. Не то преступление, авторов которого никогда не задерживают, но то, авторов которого даже и не разыскивают, потому что как раз и неизвестно, состоялось ли преступление.
…И тем не менее через день Жан-Луи и Мишлин оказались под замком.
Жан-Луи и Мишлин проигнорировали одну существенную деталь. Они должны были бы предусмотреть, что дедушка Жербуаз не удовольствуется тем, чтобы исчезнуть, словно первый встречный, а захочет, чтобы о нем говорили после смерти. Каким образом? Завещая свое тело медикам, с тем чтобы его «случай» был досконально объяснен. Таким образом, он выполнил все необходимые формальности тайком от своих внуков, которые, безусловно, стали бы его отговаривать. Молодые Жербуазы ни о чем и не подозревали. Но спустя сорок восемь часов после смерти старика фургон вен- сеннской больницы подкатил, чтобы забрать тело… и увез, но не труп Жербуаза, а тело Мобьё, того Мобьё, который умер от отравления. Вскрытие тотчас же обнаружило правду. Обследованное тело было совершенно здоровым, а смерть наступила от избыточной дозы барбитала.
Внуки, которых в тот же день допрашивала полиция, признались:
— Мы никого не убивали. Дедушка преспокойно умер своей смертью… Вы найдете его в Исси-ле-Мулинё!
Сильвену было холодно. Он испытывал ощущение пустоты где-то в желудке, и острая мигрень начинала бить, словно молот, в висках. Он поднял воротник пальто, поискал глазами своих поделыциков, скорее догадался, чем увидел, где они, поскольку не различал их группы на углу. О чем, о ком говорили они? О нем, наверное.
Сильвену было страшно. Он не боялся вида крови. Нет. Он начинал привыкать. Ведь не он действовал, не он совершал «последний жест». Он был лишь подручным, как и прочие. Их четко оговоренная роль ограничивалась предварительной работой, доведением до полной готовности. В решающий момент они практически оставались не более чем свидетелями.
Он засунул в карманы закоченевшие руки. Внезапно вытащил и посмотрел на них. В ночи они выглядели как два бледных расплывчатых пятна. Он машинально посмотрел на светящийся циферблат своих наручных часов.
Оставалось десять минут. Человек, которого он собирался убить, — первый в его жизни человек, которого он собирался убить, — наверное, еще спал. Возможно, он видел приятные сны. Сильвен вспомнил крупное лицо, пышные усы, как у жителя Оверни, густые волосы, подстриженные щеточкой. Голова папаши.
