Жорж смотрит на Паразита, который зажал ладони между ляжками и отбивает такт пятками по камню парапета. Один совсем легкий толчок! Бомж крепко спит. Рыбак забыл обо всем на свете. Жорж подходит. Паразит поднимает глаза.
— Пить! — говорит он.
А! Ты хочешь пить! Так вот, ты сейчас напьешься, обещаю тебе это. Жорж совсем рядом. Он сдерживает дыхание, собирается с силами.
Все произошло очень быстро. Вода наполнила рот Жоржа. Он поднимает вверх руку. Течение уже уносит его. Он видит круглое лицо Паразита, косой разрез глаз, приплюснутый нос, идиотскую улыбочку. Идиот, когда ему восемнадцать лет, силен и ловок, как горилла.
Небо такое голубое. А теперь зеленая вода со всех сторон становится все темнее.
Жан-Луи Валграну двадцать шесть лет, а Мишлин, его жене, двадцать четыре. Жан-Луи служит клерком у нотариуса. После смерти своего отца он унаследовал около тридцати тысяч франков, и Мишлин — тоже оставшаяся сиротой — располагала приблизительно такой же суммой. Нотариус, который очень любил Жан- Луи, понял, что молодая семья скоро растратит это небольшое состояние без выгоды. Он счел своим долгом расхвалить им преимущества пожизненной ренты. «Очень легко, — сказал он им, — найти какого-нибудь старичка, владеющего имуществом и склонного совершить выгодную для всех сделку. Я как раз знаю одного пожилого господина — Эмиля Мобьё, которому восемьдесят лет. Он достаточно… пожил, и, трезво мысля, можно рассчитывать на то, что… Ведь так?.. Хоть его дом и не очень велик, за то хорошо расположен — в тихом квартале в Исси-ле-Мулинё — и окружен небольшим садиком. Все стоит по меньшей мере двести тысяч франков… Двадцать миллионов старых франков. Ваш начальный взнос будет незначительным, и вы конечно же найдете подходящую почву для соглашения по ежемесячным выплатам».
И молодые Валграны, не имея опыта, соблазнились этой кучей миллионов, которую им пообещали в скором будущем. Они приняли условия Эмиля Мобьё: жить будут вместе с ним, он у них станет столоваться, они должны ухаживать за ним, быть заботливыми и предупредительными и выплачивать ему приличное ежемесячное пособие. Уместно добавить, что внешний вид старика давал основание для самых верных надежд: очень худой, с глухим кашлем — казалось, он совсем близок к своей кончине.
Они с увлечением приступили к устройству своего нового житья-бытья, но очень скоро пылу у них поубавилось. Мобьё оказался несносным. Всегда недовольный, брюзжащий по любому поводу, он без колебаний критиковал образ жизни Мишлин и Жан-Луи, давал им советы и, если Мишлин резко парировала, тут же угрожал им позвонить нотариусу. Кроме того, конец месяца создавал целую проблему. Никогда Мишлин не приходилось столько считать! Время от времени приходил врач, так как Мобьё все время жаловался на самочувствие. Тот его подолгу выслушивал и выписывал длинные рецепты. Мобьё гордился тем, что поглощал кучу лекарств.
— И как? — шептала Мишлин.
Врач пожимал плечами.
— Потихонечку выбирается… Но действительно потихонечку.
Мишлин теряла надежду. В эти дни она звонила по телефону своей подруге Николь Жербуаз, покуда старик прогуливался в садике.
— Это как дедушка, — говорила Николь. — Дунь на него — и улетит. Но он крепко уцепился, ты не находишь?
У Жербуазов тоже были свои проблемы. Жили они в небольшом флигеле в Венсенне. Жерар служил провизором в одной из аптек. Николь занималась домом, и ей надо было отдать должное в связи с дедушкой Жерара. Ему было около восьмидесяти трех лет, и он премило тиранил своих внуков. Пятнадцатью годами раньше он серьезно заболел. Лечащий врач, доктор Негрони, поставил диагноз: рак. Но Жербуаз упорно отказывался оперироваться. Он даже не согласился сделать радиографию. Он ставил рак в один ряд с «грязными болезнями», теми, что обесчещивают вас, являются позором для семьи. «Не хочу, чтобы еще раз говорили об этой штуке», — постановил он. Самое любопытное было то, что эта штука не ухудшалась. Время от времени Жербуаз испытывал острые боли со стороны печени. Тогда он закрывался в своей спальне и никого не хотел видеть. Когда же он вновь появлялся, то больше не мучился. Доктор ничего не мог понять. «Тем не менее, — говорил он Жерару, — я почти уверен, что речь идет о раке. Есть признаки, которые не обманывают. Я хорошо знаю, что у некоторых стариков болезнь развивается очень медленно, но все равно… Это особый случай!» Однажды он привел коллегу, профессора из клиники. Старик, польщенный, дал себя основательно обследовать.
— Когда у вас случается приступ, как вы поступаете?
— Никак! Я сильно задумываюсь об этой штуке. Говорю ей: «Уходи». Это утомляет, но всегда удается.
Оба врача переглянулись. Они, наверное, подумали, что старик немного спятил, но случай был неординарный. Они уединились в уголке гостиной и долго совещались вполголоса. Николь услышала, как доктор Негрони говорил своему коллеге: «Совесть будет чиста». А потом жизнь потекла как обычно. Жербуазы и Валграны виделись все чаще, заметно сблизились. Жерар обнаружил, что учился в Кондорсе почти в то же самое время, что Жан-Луи. Мишлин и Николь чудесно ладили друг с другом. Они встречались по нескольку раз в неделю во флигеле в Венсенне, когда дедушка Жербуаз спал.
— Это какой-то ад, — начинала Николь.
— Больше я не вынесу, — продолжала Мишлин.
— Но ты-то не слышишь, чтобы твой каждый день твердил о своем здоровье. Мой так каждое утро спрашивает, что будет на обед. «Нет, устриц не надо. Она этого не любит». «Она» — это «та штука»… В конце концов «она» превратилась в нечто вроде какого-то животного, немного диковатого, которого он как будто бы подобрал из жалости. Чечевицу «она» тем более не переносит. Но фасоль «ей» нравится, и «ей» вовсе не наплевать, если время от времени пропустить рюмочку. Я схожу с ума!
— А что бы ты сказала, если бы у тебя наш на шее сидел! Он считает, что у Жан-Луи волосы слишком длинные… что у меня они слишком короткие, что, когда мне случается напевать, ему не по себе. До его пианино я не имею права дотрагиваться… Но здесь я нашла, как обойти это препятствие. В полдень я подмешиваю в его пищу успокоительное. До пяти часов он спит. На это время у меня наступает мир и покой.
— Не может быть! Какая отличная мысль!
— Еще бы! Надо же что-то делать. Когда он спит, я сочиняю песни. Душа к этому не лежит, но если бы мне удалось записать диск… Это бы нам очень помогло… Он кровь из нас пьет, этот старик… Печально то, что с той поры, как он регулярно спит, он себя лучше чувствует. Он больше и слышать не хочет о медикаментах. Он жиреет. Боюсь, это продлит ему жизнь.
Жербуазы согласились, что случай трудный.
— Более того, — заметил Жерар, — это неосторожно. Вы можете перестараться. Слишком сильная доза, и — хоп!.. Вы понимаете, какие неприятности?
— Какие неприятности? — наивно спросила Мишлин.
— Так вот, врач государственной службы может почуять что-нибудь подозрительное.
— Это дедушка-то восьмидесяти лет!.. Который на ногах больше не стоит!..
— И все-таки поосторожнее… из-за пожизненной ренты. Достаточно какого-нибудь вскрытия…
Термин привел Валгранов в ужас. Вернувшись домой — они не смели подумать «к себе домой», — они долго беседовали и решили больше успокоительных Мобьё не давать. Надежда записать пластинку упорхнула. Нет пианино — нет песен!
— А между тем, — жаловалась молодая женщина, — у меня был серьезный шанс. В следующем месяце я собиралась участвовать в прослушивании. Послушай, Жан- Луи: или он или мы.
Утро вечера мудренее не стало. Как поступить? Последующий день был чудовищным. Старик, лишенный снотворного, к которому он привык, выказывал ужасное расположение духа и не переставал изводить Мишлин. Когда наступил вечер, оба взвесили все «за» и «против», в то время как в соседней комнате разрывался телевизор, так как Мобьё, будучи несколько глуховат, поворачивал регулятор до упора. Соседей не было, а Валграны для него в счет не шли.
— Ты слышала Жерар, — сказал Жан-Луи. — Надо подумать насчет врача государственной службы.
— Да, но… может произойти несчастный случай.
— Что?
— Говорю, что может произойти несчастный случай… послушай, пойду натру паркет. Поживем — увидим.
На следующий день она быстро превратила полы в зеркало, к великому удовольствию Мобьё, который маниакально любил чистоту. Он и не собирался падать, зато обязал Жан-Луи надевать шлепанцы, чтобы не пачкать пол. Жан-Луи не мог больше и шагу ступить без того, чтобы его не призвали к порядку. Пришлось придумывать другой способ. Валграны поставили напрямую задачу перед Жербуазами.
— Понимаю, понимаю, — говорил Жерар. — Я пытаюсь встать на ваше место. Впрочем, мне хотелось бы посмотреть на вас на нашем месте… Но, в конце концов, это наш родной дедушка… тогда как в вашем случае… Ясно, что это меняет все… Почему бы вам не завести ребенка?
