— И очень щедро с вашей стороны.
Снова раздался хриплый смешок и наступила тишина, прерываемая какими-то скрипами и шорохами.
— Так, этот вопрос мы уладили. Пусть будет один миллион, — сказал старик.
— Вы только что говорили о двух.
— В самом деле? Не помню, так что сойдемся на одном. Как говорится один муж, один ребенок, один наследник. По-моему, неплохая цифра. Куда, к черту, этот недоумок сунул мои очки?
— Хотите, я позвоню?
— Потом.
— Все оформишь, а я подпишу перед отъездом в Калифорнию.
— Да, сэр.
— А что мне делать с тобой, Корф?
На этот раз секретарь не ответил.
— У тебя начисто отсутствует честолюбие, но ты хороший парень. Я всегда мог на тебя положиться. Возможно, ты не слишком умен, немного медлителен, тебе не достает широты взглядов, но ты стареешь. Я должен подумать и о тебе. Так сколько?
— Не мне говорить об этом.
— Нет уж, отвечай. Ведь я тебя спрашиваю.
— По предыдущему завещанию мне было выделено двадцать тысяч долларов.
— Этого достаточно?
— Честно говоря, нет.
— Сколько же ты хочешь?
Слышно было, как секретарь откашлялся и робко предложил:
— Сотню.
— Сотню чего? Долларов? — старик, довольный своей шуткой, захихикал. Да говори же, Корф. Так сотню или сотню тысяч?
— Сотню тысяч.
— Браво! Ну, хоть однажды в жизни ты проявил инициативу. Я должен тебя поощрить. Ты получишь три сотни.
— О, сэр!
— Не стоит меня благодарить, или я передумаю. Я не смог бы заменить тебя в деле с нефтяными месторождениями в Техасе. Так что нет смысла рассматривать это как дар Божий.
В этот момент раздался стук в дверь.
— Что это? — спросил старик.
— Вероятно, чай. Выключить запись?
— Да, и не забудь, что я хочу оформить завещание ещё до отъезда…
Секретарь щелкнул переключателем и прервал голос хозяина посреди фразы.
В кабинете снова стало тихо. Хильда уже перестала ориентироваться в обстановке и не могла понять ни что означает записанная беседа, ни что ей следует думать по этому поводу.
Стерлинг Кейн её ни о чем не спрашивал и включил второй магнитофон.
Она смотрела на него, но ничего не могла прочитать в его глазах. Они смотрели на нее, запоминали, сравнивали и регистрировали любую, даже едва заметную, реакцию на происходящее.
Голос на первом магнитофоне повторил этот диалог.
— Возможно мы сможем помочь друг другу. Вы говорили своей дочери о новом завещании?
— Разумеется.
— Как она отреагировала?
— Ну…что я могу сказать? Она была разочарована, ведь по первому завещанию она получила бы все.
— Но вы тоже выигрывали от изменений?
— Несомненно.
— И вам нужно было оформить новое завещание по прибытии в Нью-Йорк.
— Да, верно.
— Тогда почему же вы не зашли к адвокатам?
— Не смог.
— Ну что вы, мистер Корф, это не причина. Разве вы не пытались её выгородить, ни словом не сказав о новом завещании, когда всем стало очевидно, что она поспешила убить мужа, желая сохранить в силе первое завещание. Весь этот маскарад с перевозкой тела затеян только чтобы выиграть время. Чек на двести тысяч долларов, посланый вам, — благодарность за оказанную услугу.
— Полная чушь.
— Тогда зачем же вы отправились как вор разыскивать эту запись? А при задержании пытались выбросить её в воду? Почему вы так легко смирились с потерей трехсот тысяч долларов? Я скажу: все дело в том, что вы знали, какое ей грозит обвинение и пытались устранить улики.
— У моей дочери не было причин убивать мужа. Она и так бы унаследовала миллион.
— Конечно, но по сравнению с целым состоянием это куда менее привлекательно.
— Но не для Хильды. После нищеты этот миллион казался ей баснословной суммой.
— И в благодарность за ваши действия со вторым завещанием она послала вам чек на двести тысяч долларов.
— Не вижу связи.
— Тогда, мистер Корф, посмотрим правде в глаза. Вы сделали для неё все, что могли, несете ответственность за её воспитание и образование, но не за моральные устои.
— Все это ужасная ошибка.
— Конечно, конечно, но все детали хорошо стыкуются и дают достаточно полную картину.
Стерлинг Кейн выключил магнитофон.
— Все остальное малоинтересно. Что вы на это скажете, миссис Ричмонд?
— Я отрицаю и всегда буду отрицать. Я стала жертвой преступного замысла и ни в чем не виновата.
— Неужели вам не приходит в голову, что не в ваших интересах отрицать очевидное?
— О новом завещании я ничего не знаю. Ни муж, ни Антон Корф про него не говорили.
— В это трудно поверить.
— Я уверена, муж не мог его диктовать.
— Тогда кто же?
— Не знаю, но уверена, что это не он.
— На следующей неделе вы предстанете перед судом, но это ничто по сравнению с большим жюри, которое будет решать вопрос о вынесении дела на рассмотрение суда. Вам трудно будет избежать каверзных вопросов и не удастся морочить головы своими фантазиями, как вы это делали до сих пор. Стоит продумать методику защиты. Это в ваших собственных интересах.
— Почему вы мне не верите и с ходу отвергаете мои слова?
— Потому что моя задача — установить правду, и я могу опираться только на факты, а они красноречивее всяких слов.
— Но если вы мне не верите, то и жюри не поверит.
— Именно потому я и советую признать свою вину. По крайней мере чтобы избежать электрического стула.
Хильда никак не реагировала на его слова.
Уставившись в одну точку, она была похожа на быка после разящего выпада тореадора. В ушах гудело, два магнитофона напоминали бомбы, грозившие взорваться.
Внутри неё сломалась какая-то пружина, похоже, очень важная, и теперь она буквально рассыпалась на части. Она была уже неподвластна страху, волнениям и желаниям, но вместе с тем догадывалась, что пока ещё существует. До её слуха доносилась негромкая беседа, но слов разобрать она не могла. Глаза продолжали смотреть, но гигантская башня из слоновой кости отделила её от мира. Она была внутри — и теперь уже не могла ни слышать их, ни докричаться. Весь мир остался за стеной.
Она была одинока, несчастна, беззащитна и обречена на смерть в этом глухом могильном склепе, но в ней ещё оставались крупицы жизненной силы.
Одно только время могло исправить эту досадную ошибку.
Хильду отвели назад в камеру. Она прилегла на койку, и её тут же сморил сон.
Надзирательница заметила, что эта женщина наверняка виновна, поскольку только дети и преступники могут спать сном праведника.
Прошедший день не стал ни тяжелее, ни длиннее прочих, он просто дополнил предыдущие точно так же, как одно полено кладут на другое, чтобы поддержать огонь костра.
Хильда проиграла, и теперь её могло спасти только чудо. Комедия правосудия переходила к сцене гала-маскарада, и все актеры готовились к выходу на сцену: судьи, адвокаты, свидетели, репортеры и суперзвезда этого представления — Антон Корф.
Ей будут задавать вопросы, она будет правдиво отвечать, но её словам никто не поверит. Нужно смириться с тем, что дни маленькой Хильды уже сочтены. Внутри нее, как у заводной куклы, сломалась жизненно важная пружинка, починить которую было невозможно. С этого дня она постоянно ощущала пустоту в желудке, и каждый раз, когда к ней обращались, к горлу подступала дурнота, как морская болезнь во время шторма, а тело охватывала дрожь.
Весь день она оставалась одна, всеми забытая и беззащитная; Хильда покорно ждала своей участи без злобы, ненависти или возмущения. Она часами неподвижно сидела на кровати и ждала, как должна ждать благовоспитанная девушка. Молодая женщина смотрела на свои страдания как бы со стороны, стараясь свести к минимуму их разрушительную силу. До сих пор Хильда ещё пыталась держаться. Могли бы помочь молитвы, но, к несчастью, у неё не осталось веры. У неё не осталось ничего, кроме нескольких дней жизни.
Вечером её отвели в комнату для посетителей.
Там уже был Антон Корф. Его вид не пробудил в ней никаких эмоций; ни ненависти, ни страха, ни ярости уже не осталось. Она села к нему лицом, облокотилась на стол и стала ждать, когда он заговорит, поскольку его визит явно должен был внести последние штрихи в её уничтожение.
— Я только что видел Стерлинга Кейна. Могу только поблагодарить вас за столь глупое поведение. Даже действуй мы заодно, лучше бы не вышло.
Хильда не стала отвечать. Слова пролетали, не затрагивая её, не оставляя следа.
— Я пришел попрощаться, поскольку уже завтра вы предстанете перед судьей, вас неизбежно признают виновной, и мне больше не удастся увидеться с вами без свидетелей, а тогда наша беседа не будет представлять для меня ни малейшего интереса.
