Когда народ вернулся к бараку, лохматая собака пятнистого черно-белого окраса была уже на последнем издыхании. Мимо проходили люди, а пес смотрел на их ноги равнодушно, дыша часто и хрипло. Лариса подошла к нему, опустилась рядом на корточки и жалостливо погладила, но тут же отдернула руку – ладонь вся была в крови.
– А ну отойди от нее! – крикнул Матрос. – А то и с тобой сейчас то же самое сделаю.
Лариса почти ничего не ела за ужином. Миску с рисом и кусочками сайгачьего мяса она отнесла побитой собаке, но та даже не посмотрела на еду.
– Ей уже ничего не надо, – объяснил подошедший Сергей Николаевич, – псина знает, что ей уже нельзя помочь.
Собака оставалась лежать, когда люди стали укладываться на нары с наступлением сумерек. Мимо нее прошли сытые узбеки-охранники и увели двух девчонок и новенькую женщину с дочкой, которые брели за мучителями безропотно и обреченно. Остальные сделали вид, что ничего особенного не происходит. К Верещагину подсел худосочный лысый мужчина, которого все называли Доцентом.
– Жалко животное, – вздохнул он. – А с другой стороны, если бы кто задумал смыться отсюда, собака бы его не пожалела. Но человек тем и отличается от зверя, что ему дано чувство сострадания, а поведение животных обусловлено рефлексами. В Коране сказано: «Достоин осуждения человек, который держит в доме собаку не для охоты. Коснувшись собаки, он должен семь раз вымыть после этого руки и один раз обязательно с песком». Если бы мусульманин избил пса, я бы понял, но Матрос – русский. И он должен хоть что-то чувствовать…
– Ничего он не должен, – не согласился Верещагин. – Потому что в большей степени зверь, чем эта несчастная собака. И потом, вам не все равно, кто издевается над вами – русский или мусульманин? Неужели вы и в самом деле считаете, что христиане добрее, милосерднее тех, кто исповедует ислам?
– И вы не правы, – поддержала его Лариса, – в Коране нет такого айята.
– А вы все суры хорошо знаете? – спросил Доцент.
– Да, знаю, и очень хорошо, – сказала девушка, поднимаясь.
Она вышла в темноту, и Верещагин последовал за ней. Они подошли к умирающей собаке. Лариса осторожно потрогала ее нос.
– Я не хочу, чтобы пес умирал.
– Я тоже, – шепнул Алексей.
Вдвоем они подняли искалеченное животное и понесли к северной стене барака, куда днем почти не попадали прямые солнечные лучи. Верещагин сходил в барак и вылил в свою миску остатки воды из полиэтиленовой баклажки. Вернулся и поставил миску перед собачьей мордой. Но у пса не было сил приподнять голову и утолить жажду. Тогда Лариса стала осторожно лить воду на собачий язык.
Утром, когда они снова вдвоем зашли за барак – проведать животное, собака была еще жива. Вечером, когда Верещагин с девушкой опять стали ухаживать за ней, пес дышал все так же часто и хрипло, но теперь пил воду сам и даже слизнул с ладони Алексея пару горстей риса.
– Мы тебя не бросим, – сказал он собаке.
Верещагин обнял Ларису за плечи, наклонился и поцеловал ее. А потом тихонько произнес:
– Если бы мы сейчас находились далеко отсюда, я был бы счастлив.
– А я уже счастлива, – улыбнулась девушка.
Через три дня собака начала подниматься и даже пыталась ходить, волоча за собой задние лапы. Она пила воду и ела самостоятельно. А еще лизала руки Ларисе, когда та гладила ее.
В один из вечеров, после ужина, Верещагина окликнул шофер машины, которая привезла очередной контейнер с водой и коробку, набитую пакетами корейской лапши. Водитель пытался демонтировать колесо, но у него ничего не получалось.
– Мужик, помоги камеру достать и заклеить, – попросил он, вспотевший от напрасных усилий, протягивая Алексею монтировку.
Вдвоем вытащили камеру и стали искать прокол. Тюбик с клеем валялся на земле, и Верещагин старался не обращать на него внимания.
– Бесполезно, – сказал он водителю, – камера старая, восстановлению не подлежит. Видите две старых заплатки? А тут новая дырка.
– И что теперь?
– Поставим запаску, и вы уедете.
– А если по дороге еще одно колесо лопнет? Я же сдохну там, поджарюсь, как на сковородке, пока меня отыщут. Ведь здесь ни дорог, ни жилья, даже направление трудно определить. На двести километров ни одного человека. Я сюда по собственной колее добираюсь, если дожди ее размоют, дороги не найду. Нет, давай клей…
Но вскоре и сам водитель понял, что восстановить камеру невозможно. Совместными усилиями они поменяли колесо. Близился вечер, мужчина сел в кабину, но не рискнул сразу уезжать.
– Если ночью встану, еще куда ни шло. А вдруг днем? Страшно даже подумать. Я же в шашлык превращусь!
– Ну, я-то здесь не превратился. И другие тоже.
– Так вы ж привычные, одно слово – уроды. А я цивилизованный человек. Принеси-ка лучше клей, он там, на земле, возле старой камеры остался.
Алексей начал искать тюбик, удивляясь тому, что человек не очень опрятный, больше того, даже грязный, едва говорящий по-русски, считает себя цивилизованным, а уродом называет именно Верещагина, который окончил университет, к тому же вообще вырос в другом климате, где подобной жары не бывает.
– Нет тюбика, – крикнул он. – Утром, когда светло будет, найду, а потом вам отдам.
Водитель махнул рукой, захлопнул дверь кабины и уехал.
Рваную автомобильную камеру Верещагин отбросил подальше, а тюбик с клеем спрятал под мусорный контейнер.
– Если бы в бараке стоял телевизор, – вздохнул как-то вечером Сергей Николаевич, – жить было бы легче. Представляешь картину? Днем навкалываешься на поле, а вечером тебя покормят, и ты садишься перед ящиком смотреть какие-нибудь заморские страсти. С теликом ведь как: знаешь, что чушь показывают, но следишь, сопереживаешь, и вроде как душа очищается, ни обиды, ни злости. Утром с новыми силами можно шлепать на работу. И так до тех пор, пока не сдохнешь. А в здешних местах никакой культурной жизни. В районе Кызылкума нет даже проводной телефонной связи, только мобильная, да и то лишь в городах и близлежащих к ним поселках.
Он посмотрел на Ларису и Верещагина и вздохнул:
– Увы, телевизор современному человеку заменить нечем.
– А чтение? – улыбнулась девушка. – Я вот не люблю смотреть телевизор, зато читаю постоянно. Некоторые книги по нескольку раз даже. Прочитала, например, еще в детстве «Очарованного странника» Лескова и была поражена так, что не могла ни о чем думать, как о герое этой повести. Ведь вся жизнь была против него, сколько ему удалось пережить!
– Литература и должна напоминать людям о смысле жизни, – вступил в разговор Алексей. – Любая история, написанная талантливым автором, может быть поучительной, если говорит о борьбе со злом, о преодолении трудностей и невзгод, о величии души, о подвигах, наконец. А большая часть телепередач пичкает зрителя сообщениями о том, как кто-то кого-то где-то как-то убил ради каких-то своих интересов или как кто-то с кем-то переспал. Пусть книги и содержат вымышленные истории, но они должны помогать человеку стать лучше и чище, а не становиться инструкциями для подонков, которые мечтают только об одном – разбогатеть любым способом…
– Может быть, мы начнем пересказывать нашим товарищам по несчастью книги, которых те не читали и которые помогут им не забывать, что они – люди? – шепотом предложила Лариса и посмотрела на спящий барак.
– Вряд ли этим можно их утешить, – покачал головой Сергей Николаевич. И оглянулся на Алексея: – Не так ли?
– Их и не надо утешать, – ответил Верещагин. – Надо разбудить в них волю.
Разговор сам собой оборвался, собеседники разбрелись по своим местам – пора было ложиться спать.
…В кабинете Сименко празднично накрыт длинный стол, вокруг которого множество стульев, но сидят за столом только Юнус с Региной и Бронислава Витальевна. На Регине подвенечное платье, а на Юнусе какой-то нескладный черный костюм и черный же галстук на резиночке, подобный тем, какие носят ученики начальных классов, не умеющие вязать настоящие галстучные узлы, или военнослужащие, которым это уметь не обязательно. Крепление резинки на галстуке Юнуса, очевидно, сломалось, и он пытался одной рукой удержать галстук на шее, а второй обнимал Регину. Брониславе Витальевне было весело, и она заливисто смеялась. На столе стояли бутылки с вином и кальян, который Эдуард Борисович уже однажды приносил в свой кабинет.
Верещагин в своем когда-то белом и модном итальянском костюме подносил закуски. Правда, костюм после пребывания на плантации превратился почти в лохмотья, но Регина не обращала на это никакого внимания. Она и Верещагина старалась не замечать, поворачиваясь к нему спиной. Алексей подходил к открытой двери, ведущей в приемную, где возле казана стояла Старая сова. Секретарша черпала из казана рис и накладывала его в грязные миски. Верещагин брал эти миски, относил в кабинет и расставлял на свадебном столе. Мисок там и так уже стало много, и непонятно было, зачем надо ставить следующие, когда за столом всего трое человек, которые вряд ли будут есть подобную пищу.
