— Чем занимался этот Варакута практически, не по штату?
— Снабжением. Его задачей было снабдить гильзами из отделения на Литейном снаряжательное отделение на Голодае, получить порох на заводе в Пороховых, и капсюли в охтинском капсюльно-трубочном отделении, доставить туда же на Васильевский, а потом сдать готовые в Арсенал.
— И где ж тут возможно казнокрадство?
— Да где угодно! Казнокрадство возможно даже там, где ему по самой природе дела не может быть места, даже в нашем Товариществе передвижных выставок. Вот извольте, не далее как месяц назад г-н Малышев с деньгами Товарищества сопровождал параллельную выставку в Пензу, а вернувшись, не счел нужным даже навестить наше правление, а прислал то, что осталось, мне по городской почте! Не будешь же с ним судиться, рассудите сами. А у нас, на Патронном, только что введен унитарный патрон под новейшую винтовку г-на Мосина, с пироксилиновым порохом, с пулей в мельхиоровой оболочке! Могу себе представить, как потирает руки г-н Варакута!
— Почему же вы, занимая высокий пост на заводе, не избавились от него?
— Он устраивает начальство. Угодлив, расторопен, кроме того, у него обширные знакомства не только на обоих заводах в Пороховых, и на пироксилиновом, и на взрывчатых веществ, но даже в патронной поверочной комиссии. А если вы все-таки не с сыскного, а из охранного, то Варакута может легко получить в свое распоряжение и гремучую смесь для взрывательных трубок, и динамит для снаряжения самого метательного снаряда.
Артемий Иванович к этому времени уже обосновался на кухне, где кухарка поставила ему стакан чаю. Хотя разговор с генерал-майором продолжался не более десяти минут, Фаберовский застал на кухне атмосферу полного сердечного согласия.
— Так вы говорите, Артемий Иванович, что вы в охране порядочное жалование имеете?
— Законный процент.
— А мой-то, дурак, отказался, когда ему предлагали у Николая Александровича корзину с бумагами просматривать.
— Зря отказался, теперь кто-то иной смотрит, — сказал поляк, входя на кухню.
— Муза, соблаговолите подать нам с этим господином чаю, — велел генерал-майор.
— Так ведь, Николай Александрович, нету чаю-то, — развела руками кухарка. — Вот, господин весь самовар выхлебал.
— Так новый поставь. Вы не поверите, не дом, а проходной двор. Мало того, что родственников на зиму понаехало, так еще к муттер курсистки косяками шляются. Хорошо летом, только по субботам такое. Вы не представляете, как мне хочется бросить все к черту и податься за границу — без спутников, с одним лишь мольбертом… Простите, я этого вашего товарища не мог прежде где-либо видеть?
— Да я, ваше превосходительство, летом картины для будущей передвижной выставки приносил, — привстал из-за стола Артемий Иванович.
— Позвольте, позвольте… Кажется припоминаю… Вы тогда еще принесли мне многообещающие эскизы к картине «Курсистка у дантиста». Кстати, где вы нашли такого отменного натурщика для дантиста?
— У меня не было денег на натурщика. Я, ваше превосходительство, с Самсона в Петергофе по памяти рисовал…
— У меня тоже когда-то был схожий замысел — «Курсистка у цирюльника». Молодая стриженая девушка в бедной цирюльне плачет над пышной косой, только что отрезанной провинциальным парикмахером, а в окна глядят веселые лица ее товарищей… Я ее начал писать к выставке 1881 года, вместе с «Литовским замком», но известные события помешали моей работе.
— Простите, ваше превосходительство, нам пора, — прервал генерал-майора Фаберовский. — Пошли.
***
— Вы представляете, ваше превосходительство, — говорил поляку Лукич, отдавая Артемию Ивановичу гидропульт, — у сапожника нашего, Коврижкина, в дальнем дворе, во флигеле, завелся на чердаке нечистый дух.
Швейцар перекрестился.
— Ходил сегодня Коврижкин с утра по домам, насобирал обуви на починку. Сел после обеда чинить, слышит, а на чердаке что-то стучит да топочет. Он жену послал, как сам занят был, та наверх ушла. И такой там вой начался: аж здесь слыхать было. То на мужской голос взвоет, то на бабий, и дом весь аж ходуном ходит. Я сам-то здесь за домом Балашовой следил, а Митрич мне верно сказывал. Спустилась жена Коврижкина вся растерзанная. «Нечистый, говорит, дух был, насилу справилась. Пойду, говорит, прилягу». А сейчас к Пантелеймону ушла, исповедоваться. Вот у меня все записано в книжке.
— Вырви мне листочек, я потом почитаю, — сказал Фаберовский. — Что заговорщики?
— Часть отбыла. Юнеев ушел, атаманец тоже, а павловцы-рядовые остались.
Лукич помог Артемию Ивановичу водрузить гидропульт на спину, и лже-дезинфекторы двинулись через улицу во двор балашовского дома. Ворота были на замке, но калитка была открыта, и они свободно прошли внутрь. Напротив ворот находился закрытый каретный сарай, направо уходил узкий дворик, из которого низкая подворотня сразу за сараем вела в дальний двор.
— И где? — спросил поляк.
Вопрос был неуместен. Посреди двора на месте выгребной ямы находился небольшой, умеренной высоты вулканический кратер, на первый взгляд, состоявший из пористой пемзы густо-коричневого цвета. Крышка ямы была приветственно приподнята на деревянном коромысле с чугунным противовесом на противоположном конце.
— Я ж говорил, Степан: зима дрожжам не помеха, — сказал Артемий Иванович. — Вон как вспучило. Помнишь, летом на Дровяном переулке мы с тобой приехали, а там все затопило выше отметки о наводнении двадцать четвертого года? А потом две чухны приехали, золотари, как, бишь, их звали подходяще?
— Пукканен и Невоняйнен, — ответил Фаберовский, поднимаясь к краю кратера и заглядывая внутрь.
— Точно. Он еще встал столбом и говорит: «Вот так штука! Прямо мельница Сампо! И лезет золото, и лезет!»
— Надо дворника за управляющим послать.
Дворник Мухоморов после страшной ночи отсыпался в дворницкой, завалившись на узкую кушетку прямо в тулупе и валенках.
— Вставай, чучело! — громко сказал поляк, спустившись вниз по деревянной, в три ступеньки лесенки в маленькую каморку. Дворник вскочил, отшатнулся от вошедших и прижался спиной к стене.
— Сегодня ночью ты был дежурным дворником? — Артемий Иванович попытался зайти к нему сбоку, но тот забился задом в угол между печкой и наружной стеной с маленьким оконцем, и затравленно глядел на них.
— Да-с, с полуночи до трех ночи на часах был, — сказал дворник. — Ровно в три часа бляху Петрову передал.
— По нашим сведениям ты три четверти часа за свое дежурство на посту отсутствовал, — сказал Артемий Иванович. — И кто тайно золотарей вызвал и санитарную комиссию о происшествии с выгребной ямой не возвестил? Зови управляющего.
— Позволь, братец, что ты все хоронишь у себя там сзади? — спросил Фаберовский. — Револьвер, что ли? Ну-ка, повернись!
— Я уеду обратно в деревню! — истерично закричал дворник. — Или сошлите меня прямо сейчас куда-нибудь. Только не в Москву! Не трогайте меня!
— Да кому ты нужен! — сплюнул поляк. — Зови управляющего!
Дворник пулей вылетел из дворницкой.
Управляющим дома Балашовой был пожилой немец с геморроидальным цветом лица и заросшей седыми волосами тощей шеей, на которой болтался запутавшийся в растительности орденок.
— Управляющий домом титулярный советник Адольф Карлович Чреслер, — представился он. — Чем могу служить?
— Согласно имеющимся у Санитарной комиссии сведениям, вчера днем во дворе вашего дома произошло вулканическое брожение содержимого выгребной ямы, предположительно из-за попадания в нее вместе с испражнениями какой-то инфекции. И вами были вызваны в неурочное время золотари, чтобы скрыть данное происшествие, о котором вы не соизволили известить комиссию, хотя и обязаны были это сделать согласно распоряжению градоначальника от 14 июля сего года.
— Так чего ж сообщать, когда кто-нибудь наверняка из озорства в яму дрожжей кинул, — позволил себе пошутить Чреслер. — Я полагаю, что такого рода инфекция лечится инъекцией в лапу?
— Не в данном случае, — холодно отрезал поляк.
Управляющему пришлось ответить на вопросы, давно ли была зацементирована выгребная яма, не было ли трещин в цементе, сколько у него квартир в доме, сколько жильцов приходится на каждую, и сколько ретирадных мест, есть ли больные, нет ли страдающих кровавым поносом, и не умирал ли кто за последнее время, часто ли бывают посторонние люди, и не остаются ли здесь на ночь. Последний вопрос привел Адольфа Карловича в угнетенное состояние духа, но, тем не менее, он дал отрицательный ответ.
— Нам предписано осмотреть квартиры и все прочие помещения, — сказал Фаберовский.
— Начнем с флигеля по Шпалерной.
Первым на очереди был чердак, куда они взобрались с площадки второго этажа по шаткой деревянной лесенке, верхняя половина которой была забрана в дощатый кожух с щелястой дверью, запертой на замок. Отперев замок одним из висевших у него на огромном кольце ключей, Чреслер пропустил представителей власти вперед, а сам остался у двери с зажженным фонарем. Чердак, как и положено, был пыльным и грязным, между печных труб с балок свисали березовые веники. Часть чердака была занята застиранным бязевым исподним, развешенным на веревках и замерзшим до жестяного состояния. Другая часть была свободна и дожидалась скатертей из кухмистерской Владимирова.
