Спал я очень чутко, очевидно, из-за нервных перегрузок, выпавших на нашу долю более чем достаточно. Проснулся от прикосновения к моему плечу. Открыл глаза и сразу же сел. Надо мной склонился Семен, приложив к губам палец. Он был чем-то озабочен.
— Что случилось? — шепотом спросил я.
— Кто-то ходил около дома, — одними губами ответил Семен. — Я выйду через крыльцо, а ты — через черный ход. Только тихо! На улице пойдем по часовой стрелке.
Я молча кивнул, нашаривая на полу оружие. Семен уже стоял у выхода.
— Может, разбудим наших? — тихо спросил он.
— Не стоит, — возразил я. — Что с них толку.
Если пришелец один или двое, сами справимся…
— А если много? Вдруг облава?
— Ну, тогда услышат, не волнуйся, — усмехнулся я.
Семен кошачьим шагом выскользнул в дверь. Я направился к черному ходу, стараясь так же бесшумно двигался, как он.
Как он выходил, я не услышал. Кажется, мне тоже удалось не нашуметь. Я постоял на ступенях, вслушиваясь в тишину. Опять пошел дождик, мелкий и частный, к тому же резко похолодало. И вдруг я услышал шорох.
Шорох прозвучал явственно и отчетливо, словно по стене дома чем-то провели. Я сначала подумал, что это Семен, но тут сообразил: нет, не может быть, он же с другой стороны дома. Я осторожно спустился со ступеней и, сжимая автомат, двинулся на этот звук, стараясь идти бесшумно, хотя мне плохо это удавалось. Правда, сам я узнал об этом позже, когда очнулся. А пока меня, увы, опять вырубили. И опять сильные, жесткие пальцы нажали мне на сонную артерию. Я даже не успел курок нажать.
Очнулся я от жуткого холода. В голове гудело, хотя по ней-то на этот раз меня не били. Во рту что-то противно и шершаво прикасалось к языку, больно раздвинув челюсти. Скосив глаза к переносице, я разглядел торчащий изо рта волосатый теннисный мячик. Меня даже передернуло всего от отвращения. Я попытался выплюнуть его, но ничего не получалось. Тот, кто его запихивал, Хорошо знал свое дело.
А вот привязал он меня не очень прочно, поскольку, несмотря на веревки, я мог немного шевелиться. Я сидел задом в ледяной луже, дрожал от холода и жалел, что хотя бы куртку не набросил, выходя на улицу. Я же не предполагал, что пробуду здесь так долго.
Я взглянул на небо. Уже светало, но ещё слишком рано, вряд ли Нина и Мишаня проснутся в это время: перед рассветом как раз — самый сон. Только бы Мишане хуже не стало. И тут я встревожено подумал о Семене.
Ведь раз я лежу здесь, точнее, сижу, связанный и с кляпом во рту, то значит, что-то подобное произошло и с ним. Если не хуже. Но я тут же с гневом погнал прочь эту мысль. Если и с ним случится самое худшее, то это сделает бессмысленным все наши жертвы и усилия.
Я рванулся, мне показалось, веревки ещё больше ослабели. Но это только показалось. Подергался, содрал кожу на запястьях и успокоился, собираясь с новыми силами и дрожа от холода. Это ж надо посадить меня прямо задом в лужу! Как нарочно!
Я огляделся, что бы такое пнуть для шума, но ничего подходящего не увидел. Попробовал колотить ногами по земле, но только обрызгал себя до ушей. Мне стало ужасно обидно и стыдно за свою неловкость. Но потом я подумал о Семене — возможно, ему ещё хуже. Я постарался думать о чем-нибудь другом.
И сразу вспомнил младшего лейтенанта Ухина, которого мы оставили беспомощным, связанным у дороги. Правда, рот мы ему не затыкали, но кого он мог там дождаться? До кого докричаться? Ему, должно быть, совсем плохо: он там сидит связанный с самого вечера вчерашнего. И решил я, как освобожусь, сразу съездить его проведать. Не думаю, чтоб его могли найти там. Да если и найдут, никому не придет в голову устраивать на том месте засаду. Кто подумает, что бандиты, ограбившие банк, вернутся вдруг к связанному милиционеру?
Но чтобы добраться до Ухина, необходимо сначала освободиться самому. И тут я услышал тихие шаги за домом. Шаги не слишком уверенные, но направлялись они в мою сторону.
Я напрягся, подтянул ноги, собираясь нанести ими удар по противнику. Склонил голову набок, закрыл глаза, притворясь, будто без сознания, но из-под опущенных век наблюдал.
Из-за угла появилась фигура человека. Сначала я подумал, что он очень пьян, так его мотало. В руке он держал какой-то предмет. Какой именно, я отсюда не разглядел. Человек направился прямо ко мне. Подошел, склонился… Я собрался уже двинуть его ногами, но открыл глаза и узнал Семена. Он стоял надо мной, сжимая в руках монтировку. С него ручьями стекала вода, и он трясся ещё больше, чем я. Лицо было залито кровью.
Он тяжело опустился на колени, кое-как выковырял у меня изо рта мячик непослушными пальцами, потом стал развязывать веревку, но ничего не получилось: пальцы не слушались, так он окоченел. При этом он жутко ругался.
— Семен, брось ты на хрен эти веревки, беги в дом, узнай, что с Мишаней и Ниной.
Он посмотрел на меня, как видно, не все ещё понимая, потом кивнул, еле встал, нашарил монтировку и, качаясь, пошел в дом. Через три минуты зажегся в комнатах свет, на улицу выскочили Мишаня с Ниной, они быстро освободили меня от веревок и потащили в дом: ноги у меня настолько окоченели, что я их почти не чувствовал.
Несмотря на бурные протесты, с меня буквально содрали всю одежду и впихнули в одних плавках под горячий душ, где уже стоял трясущийся Семен. Мы оба имели довольно жалкий вид. Правда, мне хоть ничего не повредили, а у него оказалось сильно разбита голова с правой стороны. Со лба был буквально содран кусок кожи, на виске темнела большая ссадина, под глазом наливался здоровенный кровоподтек. Сильно ему досталось!
— Тебе надо рану обработать, — стуча зубами, сунулся я к нему с советом.
— Ппп… Потом-м-м… — еле выдавил он из себя, колотясь в ознобе.
Я сам замерз не меньше, но не так трясся. Может, у него это от травмы еще. Мы долго отогревались под душем, потом оделись в сухое и вышли. За наше отсутствие явно что-то произошло. Мишаня и Нина как-то странно заискивали перед нами, старались во всем угодить. Но казалось, они чего-то не договаривают, пряча глаза. Они напоили нас горячим чаем, после чего Семен, отставив кружку, спросил:
— Мишаня, говори прямо, что случилось?
Мишаня сделал сначала изумленно-наивное лицо, но у него это плохо получалось, и, виновато оглядываясь на Нину, он выдавил со вздохом:
— Значит так вот…
И замолчал. Семен не на шутку рассердился:
— Что значит так вот?! Говори ты толком!
— Ты только это, — обеспокоился Мишаня, — не волнуйся ты так, пожалуйста. Ты успокойся. Ничего особенного.
— В каком смысле — ничего особенного? Ты про что это, а?
— Про деньги, — выдохнул Мишаня.
— …?
— Украли их, — ещё более горестно вздохнул он.
Я лишился дара речи. Мы, как приехали, разобрали все мешки. В нескольких из них оказались деньги старого образца, их куда-то переправляли. В одном мешке находилось триста тысяч американских долларов, в другом — подлежащие уничтожению ветхие и рваные купюры, ещё в одном смешанная валюта Украины, Белоруссии и ещё каких-то бывших союзных. Кроме того, мы насчитали один миллиард шестнадцать миллионов денег рублями.
Валюту и рубли мы уложили в большой чемодан, найденный здесь, на даче, — что поместилось, а оставшуюся часть запаковали в две сумки, где раньше у нас хранилось оружие и боеприпасы.
Не веря его словам, мы бросились наводить ревизию, хотели, видно, убедиться собственным глазами.
Ну что сказать… Мы и убедились. Никому ненужные мешки со старыми деньгами, с валютой бывших союзных республик и мешок с ветхими деньгами стояли целехонькие на месте. Остальное исчезло.
Вот это был удар! За несколько дней мы совершили два преступления. Да таких, что и одного бы хватило на всю оставшуюся жизнь. А мы? Нас дважды ограбили, как школьников, без стрельбы, без шума, без головоломных проектов и жертв. Ну подумаешь, настучали по чайнику.
Это было бы смешно, если бы не было так жестоко. Но если в первый раз там, на дороге, мы могли все-таки предположить сговор, алчность компаньона Володи, который, вместо того чтобы подстраховать, решил ограбить своих же подельников и взять деньги сам, то в этот раз все выглядело наглой атакой, совершенно бесцеремонной и ломовой. Мы были раздавлены. И молчали, не глядя друг другу в глаза.
Отмалчиваться можно сколько угодно, но успокоение не приходило.
Необходимо во всем разобраться. Но сначала я кое-что другое сделаю. Я встал, надел куртку и пошел к выходу.
— Ты куда? — спросил Семен.
Я видел, как он напрягся, насторожился. Я его понимал. Деньги пропали прямо из-под носа, и скорее всего, взял их кто-то из нас. Я-то знал, что не брал, но другие имели полное право думать иначе.
— Можешь поехать со мной, — пожал я плечами. — Я хочу посмотреть на гаишника.
— А чего на него смотреть? — удивился Семен. — Его давно освободили, только на неприятности нарвешься. Мало тебе?
