- У меня об этом только что спрашивал молодой человек... оттуда же... В чем дело? Может быть, дачу обворовали? - Эту фразу жена сказала явно для тех, кто сидел с нею в комнате.
- Нет, не обворовали, - ответил Осокин, и им вдруг овладела такая вялость, что нестерпимо захотелось лечь на диван и лежать с закрытыми глазами.
- Так что ты просила меня привезти с дачи? - совсем тихо повторил он свой вопрос.
- Я передала тебе через Алену про банку варенья... - Она не успеЛа договорить. Осокин бросил трубку.
- Я устал, - сказал он полковнику. - Может быть мы сделаем передышку? Нельзя же допрашивать целый день!
Корнилов посмотрел на часы, согласно кивнул.
- Да. Заговорились. Уже больше двух часов. Может, и лучше сейчас прерваться. У меня была одна задумка... - Он встал, подошел к окну. Выглянул на улицу. Рядом с черной "Волгой" уже стояли обычные, ничем не напоминавшие милицейскую машину, бежевые "Жигули".
- Я хотел попросить вас проехать вместе с нами по маршруту, которым вы ехали третьего августа. Чтобы можно было по ходу дела кое-что уточнить. Побывать у вас на даче, поговорить с соседями, заехать на ту заправочную станцию, где вы заправлялись. Да мало ли мелочей можно уточнить в дороге? Ведь подозрение на вас лежит серьезное. Я даже подумал, что вы сами сядете за руль, и потому попросил подъехать наши "Жигули". Но раз вы устали, давайте все отложим.
- Пожалуйста, отложим, - сказал Осокин. - Все это для меня так непривычно, я очень устал...
- Завтра рано утром вас устроит? - спросил Корнилов. - Часиков в шесть? Пока мало транспорта?
- В шесть так в шесть.
Корнилов протянул Осокину руку, чуть задержал его вялую руку в своей:
- Борис Дмитриевич! У вас есть время подумать. С вами произошло несчастье. Пока вы сделали все от вас зависящее, чтобы лишить себя смягчающих вину обстоятельств, чтобы несчастье стало серьезным уголовным преступлением. Не надо трусить, не надо увязать все глубже и глубже.
Осокин, не проронив ни слова, осторожно высвободил руку.
- Как только мы начнем проверку фактов, которые вы мне сейчас привели, вы... - Корнилов поморщился, подбирая слова помягче, запутаетесь окончательно.
- Я не стану вам ничего отвечать. - В голосе Осокина появились упрямые нотки. - Вы меня подозреваете, вы и доказывайте. Я никого не сбивал! И еще эти подозрения в нападении на свидетеля! Просто смешно. И страшно. За вас страшно - вы можете наделать непоправимых ошибок. А этот раненый свидетель?! Как он мог обо мне сказать, когда я никого не сбивал!
- Он про вас ничего и не говорил. Он видел на шоссе сбитого насмерть мужчину и удаляющиеся белые "Жигули"...
Осокин напрягся и мертвенно побледнел.
- Но он не разглядел номер, - развел руками полковник.
- Какой же он свидетель! - крикнул Осокин.
Корнилов вздохнул:
- Вы видите, я от вас ничего не скрываю. Не буду скрывать и того, что на лобовом стекле ваших "Жигулей" эксперты обнаружили отпечатки пальцев сбитого человека.
...Когда на следующее утро сотрудники милиции во главе с Корниловым подъехали к дому Осокина, тот уже ждал их у подъезда. Погода была хмурая, с залива дул сильный ветер. То и дело начинал накрапывать дождь. Борис Дмитриевич был в плаще с высоко поднятым воротником. Выглядел он усталым и невыспавшимся.
Выходя из кабины, Корнилов машинально поднял голову и посмотрел на окна четвертого этажа. В двух окнах рядом виднелись женские фигуры. Игорь Васильевич успел заметить, что одна из них совсем тоненькая, с пышной копной волос на голове. "Наверное, дочь, - подумал полковник. - А рядом жена. Вот для кого трагедия".
Борис Дмитриевич сел за руль "Жигулей". Корнилов расположился рядом, а Коршунов и Лебедев - сзади.
- Поехали прямо к дому вашего друга, махнул рукой полковник и, обернувшись к Коршунову сказал: - И хронометраж оттуда начнем.
Город был еще пустой. Редкие машины, одинокие пешеходы. До Лахты они доехали за полчаса. Осокин вел машину хорошо - спокойно, без рывков, чувствовалось, что он опытный водитель. Но, проехав Ольгино, он вдруг притормозил и, съехав на обочину, остановил машину.
- Нет, - сказал он совсем тихо. Сказал скорее самому себе, а не спутникам. - Дальше я не поеду. Моя дочь права. Лучше пройти через все это и остаться самим собой.
"Вот так, - ревниво подумал Корнилов. - Не я, а дочь нашла к нему верный подход. - И сам себя успокоил: - Ну и прекрасно! Мы тоже не зря поработали. Через два часа ему бы все равно пришлось признаться. Но только что с его признания? Трупа-то нет!"
- Давайте немного отдохнем, - попросил Осокин, повернув бледное лицо к Корнилову.
Полковник кивнул. Он чувствовал, что Борис Дмитриевич вот-вот разрыдается.
Коршунов и Лебедев остались в машине, а Корнилов с Осокиным перебрались через канаву и пошли по мягкой лесной тропинке. Уже лежали на темно-зеленом мху первые желтые листья. Ветер раскачивал верхушки сосен, наносил полосами мельчайшие, словно пыль, капли дождя.
Осокин шагал молча, ссутулившись.
- Не промокнем? - спросил Корнилов.
- А? - словно очнулся от забытья Борис Дмитриевич.
- Не промокнем? - повторил Корнилов.
Осокин провел рукой по мокрому лбу и виновато улыбнулся.
- Я иду и думаю про тот случай... Про удочку.
Корнилов протестующе поднял руку, но Борис Дмитриевич сказал:
- Не останавливайте меня. Я понимаю, это глупо вспоминать о том случае, когда тебе угрожает тюрьма, но не могу не думать. Бумажку с вашим адресом я потерял. Но адрес-то помнил. И сейчас помню. И все время собирался приехать к вам, вернуть удочку. Приехать с бутылкой коньяка. Вот, дескать, как поступают интеллигентные люди... И все не ехал, не ехал. То одно, то другое. Какие-то мелочи мешали. А потом как-то подумал: чего я потащусь с этой грошовой удочкой? Кого удивлю? Да и зима наступила. - Он замолчал. Остановился. - Пойдемте назад.
- Пойдемте, - Корнилов с сожалением посмотрел на светлевшую сквозь стволы сосен поляну. Казалось, что над поляной не было ни туч, ни дождя.
- Вот и сейчас... - волнуясь, сказал Осокин. - С этим наездом... Первое, что хотел сделать, когда пришел в себя, ехать в милицию. А потом вспомнил, что предстоит защита докторской. Что дочери надо помочь поступить в консерваторию.
Корнилов хотел сказать: "А дочь, оказывается, рассудила иначе", - но перебивать Осокина не стал. "Пусть высказывается. В конце концов, облегчив душу, человек перестает бояться. Ему тогда и решение легче принимать".
Однако Борис Дмитриевич больше не сказал ни слова. Они молча дошли до шоссе, молча сели в машину. Теперь уже на заднее сиденье. "Жигули" вел Лебедев...
... - Он выскочил из кустов навстречу машине. Словно подкарауливал меня, - сказал Борис Дмитриевич, когда они приехали на Литейный, в Главное управление, и Корнилов, включив магнитофон, начал допрос. - Тормозить было поздно, хоть я и пытался. Машину понесло юзом. Я еле выправил ее и хотел остановиться. И в это время увидел, как из кустов выскочил второй мужчина... Я струсил и дал газ...
16
Несмотря на то что Бугаев добрался до своей "казенной" квартиры часа в два ночи, проснулся он рано. Большой дом еще только заселялся. Многие жильцы, прежде нем въехать в новые квартиры, делали ремонт. Приходили с утра пораньше, циклевали полы, сверлили стены для карнизов, стругали, колотили.
"Нет, утренний сон и квартира в новостройке - понятия несовместимые", - подумал Бугаев, проснувшись от дикого завывания циклевочной машины где-то прямо над ухом. Несколько минут он лежал, не открывая глаз, прислушивался к тому, как клокочет жизнь вокруг его квартиры. Только за стеной справа было тихо. "Наверное, будущим счастливчикам еще не вручили ордер", - подумал Семен. Счастливчиками он считал всех, кто получил в этом новом доме квартиры с видом на залив.
Бугаев любил свой город, любил Васильевский остров, на котором он родился и прожил свою жизнь - ходил в детский сад, учился в школе, а потом на юрфаке университета, помещавшемся тогда в неуютном, много лет не ремонтированном Меншиковском дворце. Но больше всего он любил Неву и залив. Еще в детстве часами бродил по набережным - выходил из своего дома на Седьмой линии и шел по бульварчику к Неве. Мимо кинотеатра "Форум", мимо Андреевского рынка, мимо красивого, отделанного коричневой плиткой дома, в котором помещалась аптека и сохранилась с дореволюционного времени четкая надпись: "Т-во профессора доктора Пеля и сыновей". Напротив Академии художеств, у сфинксов, он всегда спускался по гранитным ступенькам к воде и подолгу наблюдал, как закопченные буксиры тянут вверх по течению медлительные тяжелые баржи. Любил Бугаев звонкие веселые ледоходы, когда большие льдины прямо на глазах рассыпались на тысячи похожих на сосульки прозрачных иголок и вода от этого становилась густой и маслянистой. Любил огуречный запах только что выловленной корюшки, которую рыбаки черпали в ящики прямо со дна остроносых смоленых лодок.
