Когда несколько лет назад Семена хотели перевести на работу в Москву, в Управление уголовного розыска Союза, он наотрез отказался. Не хотел расставаться с Невой, не представлял себе жизни вдали от бесконечной, то искрящейся на солнце, то отливающей свинцом глади залива. Когда он рассказал о своих терзаниях Белянчикову, Юрий Евгеньевич усмехнулся: "Блажь, романтика. Такую причину отказа назовешь - засмеют". А Корнилов отнесся к отказу Семена сочувственно. Он и сам не мыслил свою жизнь вдалеке от Ленинграда. Да к тому же знал, что такие способные оперативники, как Бугаев, встречаются не часто.
...Семен вскочил с раскладушки - ему, как человеку, только что поселившемуся в новой квартире, да еще, по легенде, недавно возвратившемуся из заключения, не полагалось на первых порах обзаводиться приличной полутораспальной кроватью. Как не полагалось иметь и множество других необходимых серьезному человеку в хозяйстве вещей. Ощущение временности, неустроенности должно было броситься в глаза каждому, кто вошел бы в эту квартиру. Пустые бутылки из-под пива и водки, привезенные им из дома, а частью перекупленные у изумленного приемщика стеклотары, неумолимо свидетельствовали о наклонностях хозяина.
Окна глядели прямо на залив. Семен вышел на балкон и осмотрелся. Территория дома была еще не благоустроена, кучами лежал строительный мусор, щебень. Но старик уже разравнивал у подъезда землю граблями, копал неглубокие ямки. Рядом лежал большой пучок кустов с укутанными в мешковину корнями.
За вздыбленной бульдозерами землей, за незасыпанными, но уже заросшими травой траншеями рабочие приводили в порядок набережную. Автокран укладывал гранитные плиты. Мужчина в оранжевой каске отмашкой руки показывал крановщикам место для плит. В ожидании, когда подвезут асфальт, стояли два больших желтых катка, и несколько мужиков, собравшихся в кружок, разговаривали, наверное, о чем-то смешном. Время от времени до Бугаева доносились раскаты хохота. Пахло дымком, горячим асфальтом, краской, но через все эти запахи большой городской стройки ветер наносил порывами с залива легкий запах вянущих водорослей.
"Сейчас бы кресло на балкон поставить и сидеть полдня, наслаждаясь, помечтал Семен и усмехнулся. - А кто мне мешает? Самое подходящее время на службу спешить не надо. Сделаю сейчас гимнастику, позавтракаю и стульчик на балкон поставлю".
С гимнастикой он спуску себе не давал никогда - с университетских времен внушил себе, что это так же неизбежно и так же необременительно, как чистить зубы. После завтрака он сделал контрольный звонок в управление. Корнилова на месте не было, Варвара, его секретарша, сказала, чтобы он звонил Лебедеву.
- Жогина положили в больницу, - сказал Володя. - Шеф поднял нас с Белянчиковым в шесть утрэ. Ему пришла идея, чтобы "инфаркт" Евгения Афанасьевича рано утром произошел. Перед работой. Сказал, что утром это правдоподобнее. Ему виднее. - В голосе Лебедева чувствовалась ирония. Видать, ранняя побудка его не особенно вдохновила. - У шефа жена медик. А может, так и лучше - утром многие видели, как "скорая" приезжала...
- А как сам-то Жогин к этому отнесся? - спросил Бугаев. Он теперь чувствовал себя ответственным за его судьбу.
- Ничего. Жена перепугалась. Думала, мы хотим его арестовать, а чтобы соседи не догадались, под видом "скорой" приехали. Ну, а когда сказали, что она несколько дней вместе с ним проведет, поверила.
- В какую больницу положили?
- В военно-медицинскую академию. - Он помолчал немного. - Шеф просил передать - держи ухо востро. В ближайшие дни могут к тебе наведаться.
- А от рыжего никаких новостей? - спросил Бугаев. - Не удалось выяснить?
- Да что вы, Семен Иванович! - искренне удивился Лебедев. - Еще и девяти нету.
- И правда что, - засмеялся Семен, взглянув на часы. - А мне тут в одиночестве кажется, что неделя уже прошла. Ты, Володя, свяжись с районным отделом, пусть они тебе участкового инспектора пришлют. С того участка, куда ресторан входит. Он многое может знать.
- Свяжусь, Семен Иванович! - пообещал Лебедев. - А вам - ни пуха!
- К черту! - привычно ответил Бугаев и положил трубку.
"Значит, Жогин в больнице, жена рядом с ним. Я, естественно, кроме того, что телефон не отвечает, не знаю ничего другого. Пойти к Жогину домой, где соседи могут мне сообщить про больницу, я могу не раньше, чем через день-два. В нашем "обществе", - он вздохнул, - заботу проявлять не спешат. Особенно когда телефон вдруг перестает отвечать. Мало ли что там у человека стряслось? А вдруг на квартире засада? Кто же голову совать в петлю будет? Значит, высовываться мне пока рано. Потом, при случае, можно и проявить осведомленность. Сослаться, например, на какого-нибудь соседского мальчонку. Спросил, дескать, у него - куда дядя Женя из восьмой квартиры подевался?"
...Пока Бугаев разговаривал с Володей Лебедевым, пока расхаживал по комнате, размышляя о том, как себя держать, если все-таки на него "поставят", прохлаждаться на балконе ему расхотелось. Он был человеком живым, подвижным, его всегда тяготило ожидание. Из десятка изречений, оставшихся в памяти после сдачи экзамена по латыни, он чаще всего повторял: "Вдвойне дает тот, кто дает скоро". "Юре Белянчикову здесь сидеть, - в который уже раз подумал Бугаев. - Он человек уравновешенный, сидел бы, продумывал варианты". Но Белянчиков в уголовном розыске проработал уже чуть ли не двадцать лет, среди уголовников был фигурой известной. Мог напороться на какого-нибудь крестника. А Володя Лебедев был еще совсем молод.
Взгляд на ряды пустых бутылок под кухонным столом направил мысли Бугаева в определенное русло. "Что делает утром прощелыга, вроде меня, крепко погулявший накануне? Идет к ближайшему пивному ларьку и поправляет сильно подорванное здоровье. А к одиннадцати заглядывает в винный магазин - неприлично, чтобы в таком доме стояли только пустые пыльные бутылки. Пора наконец действовать, - подумал Семен. - Пора знакомиться с окрестными жителями, с любителями побалагурить у пивного ларька". Решение начать "нормальную" жизнь немного разрядило его - даже такая жизнь все-таки означала движение. А движение и было для Бугаева жизнью.
Когда Семен вышел из дому, старик все еще копался в земле. У него и удобрение было приготовлено - два больших пакета аммофоски лежали рядом с лейкой и граблями.
- Не рано сад сажаете, дедушка? - спросил Бугаев.
- Рано никогда не бывает - только поздно, - буркнул дед. Выглядел он не таким уж и дряхлым, как показалось Бугаеву с балкона. Высокий, костистый, с загорелым лицом, старик "тянул" лет на семьдесят, не больше.
- Кусты-то не приживутся, - подзадорил его Семен.
Старик промолчал.
- Или вы секрет какой знаете? Тогда мы тут под вашим руководством такой сад засадим! - мечтательно сказал Бугаев, словно бы и впрямь стал одним из жильцов этого светлого дома на заливе.
- Как же, засадите! - откликнулся дед. - Шпанят своих понавезете, они тут дадут шороху вашему саду.
- Да ведь вы-то сажаете? - удивился Семен. - Не боитесь? Лиха беда начало!
- Сажаю у себя под окнами. Вона они, на первом этаже. И буду стеречь, на солнышке посиживать. Мне хватит. А вы можете хоть розы до самого залива садить. С фонтанами. - Он вдруг хихикнул и, посмотрев на капроновую авоську, в которой бугрились пустые бутылки, добавил: - Ты небось не в молочный магазин собрался, сажальщик. Садочки, цветочки... Стол будете ставить, так подальше от моих окон. Рядом все равно не дам играть!
- Какой стол? - с недоумением спросил Бугаев.
- Для костяшек. Таких, как ты, забойщиков уже вселилось несколько. Через пару дней снюхаетесь.
- Эх ты, дед, садовая голова! - только и нашел что ответить Семен и, вздохнув, пошел по неровной тропинке через пустырь. К торговому центру. Бутылки позвякивали в сумке, и он, чувствуя, что дед провожает его насмешливым взглядом, готов был запустить их куда-нибудь подальше. Но только, качая головой, шептал со смешанным чувством разочарования и злости: "Ну дед! Не дед, а куркуль!"
17
Осокин выглядел подавленным. Застывшие голубые глаза смотрели безучастно, лицо было плохо выбрито. Да и костюм он надел помятый. У Корнилова, понимавшего, что Борису Дмитриевичу сейчас не до своей внешности, мелькнула все-таки мысль - а не играет ли Осокин чуточку "на публику"?
Перечитав свои показания, Осокин подписал их и вздохнул:
- Ну вот, подписал себе приговор.
- До приговора еще далеко, Борис Дмитриевич, - сказал Корнилов.
- А-а-а!.. - отмахнулся Осокин. Этот приговор главный, - он пододвинул полковнику листок с показаниями.
- Придется еще все-таки съездить на место. В присутствии понятых показать, откуда выскочил человек, где вы остановились...
Борис Дмитриевич поморщился. Потом спросил:
- Что хоть это за мужчина? Я видел только, что не молодой...
- В мае пятьдесят лет исполнилось. Котлуков Лев Алексеевич, по кличке Бур.
