Илья не растерялся и из образа не вышел. Он громко закудахтал, потому что молодой человек с драконьим взглядом до сих пор торчал у витрины.
– Зальют шары, а потом вы… – сипло изрекла Нинель.
Оказывается, она стояла рядом, философски щуря подбитый глаз. Илья не стал выяснять, к кому относится ее обидная реплика – к неблагодарной тетке или к курочке. Он был в отчаянии по другому поводу: серая «Волга» уже плавно покинула свой ряд на парковке. Она удалялась в сторону проспекта Энтузиастов. Надо рассмотреть номер – или все пропало!
Илья ринулся за «Волгой», наступая на собственные куриные пальцы и хватаясь крыльями за капоты припаркованных машин.
Бежал он недолго. Он даже не успел понять, на что наткнулся – кажется, на что-то твердое и немаленькое. В узкий кругозор его забрала не сумел вовремя попасть какой-то клиент «Фурора», который перегружал покупки из долговязой магазинной тележки в багажник своего «рено». Клиент наклонился и с головой нырнул в багажник, укладывая добытое добро. Потому-то он и не был виден в дырку куриной головы.
Клиент распрямился и опешил – прямо на него плоскостопыми прыжками надвигалась огромная курочка Цып-Цып. Курочка истошно кричала и размахивала матерчатыми яйцами, пришитыми к крыльям.
Клиент был молод, могуч, высок, с монолитным пивным животом и густо-розовым цветом лица, говорившим о благополучии и достатке. Клиент не оробел. Он моментально сшиб сумасшедшую курицу пушечным ударом своего кулака, такого же розового, как его лицо.
Курица опрокинулась на асфальт. Вернее, она упала в глубокую зыбко-радужную лужу. Лужа только что мирно мерцала под брюхами машин, а теперь пошла частыми волнами.
Последнее, что видел Илья, был проспект Энтузиастов, который поехал набок в вырезе куриной головы. Мелькнул и кузов «Волги», которая снова ускользала. Все пропало! Все зря! Темно-кофейная жижа с острым запахом дальней дороги уже хлынула в дыру для глаз.
Однако видение, за которым гнался Илья, оказалось милосердно: оно наконец достигло его сознания.
– МЕ 48—12! МЕ 48—12! – вслух кричал Илья и снова повторял, чтобы не забыть.
Он попытался встать. Коленкам было холодно и мокро, по лицу текла вода, но глаза он открыл. Над ним высились забрызганные зады машин, и быстро приближались чьи-то ноги.
– Убили! – сипло кричала рядом женщина (это была, конечно, Нинель).
Через мгновение Илью окружила целая толпа. Замаячили бирюзовые фигуры фуроровцев. Санек с Пирожком, ребята отзывчивые, подхватили бедную курочку под руки. Где-то рядом возникло невозмутимо-печальное лицо Толяна Ухтомского, фабричные девчонки сбежали с крыльца и завизжали. Из дверей «Фурора» на своих длиннющих каблуках выскочила Анжелика под руку с неотступным Тазитом.
– Илюшенька! – вопил единственный в мире голос.
Тамара Сергеевна уже была рядом и пыталась сорвать с несчастной головы сына замызганную куриную личину.
– Боже мой! Боже мой! Да тут бензин, масло… Но ничего, я все отстираю! Сегодня же все отстираю!
Так причитала Тамара Сергеевна и на улице, и уже в подсобке, прижимая к груди недавно еще белое, а теперь безнадежно обмаранное куриное одеяние. Грязная голова с гребнем, тупо сведя к клюву глаза-подушки, лежала тут же на столе.
Молодой человек из фирмы стоял поодаль, наполеоновски скрестив руки на груди. Он с отвращением смотрел на Илью. Тот понуро сидел на кушетке. Хотя Илья не терял сознания, Тамара Сергеевна время от времени приближала к его носу пузырек с нашатырным спиртом.
– Я все отстираю, – повторяла она, как заведенная.
– Не убивайтесь так, – утешала ее Анжелика. – Мы восстановим костюм. Оплатим, в конце концов!
Куриный красавец оценивающим взглядом пересчитал ее кольца, потом с опаской покосился на саженные плечи Тазита.
– А срыв акции? – задумчиво спросил он.
– Где тут срыв? – возмутилась Анжелика. – Вы слышите, как на крыльце орут? И в зале все идет прекрасно.
– Но порча костюма… Не понимаю, зачем ваш работник побежал на парковку? Почему сошел с крыльца? – не унимался молодой человек.
Илья пошевелился на кушетке.
– Я хотел привлечь внимание к продукту, – соврал он заплетающимся языком. – Дождь как раз перестал, и я решил…
– Не тебе, Илюшка, решать такие вопросы, – вставил Снегирев. – Кудахтал бы, где сказали, и никаких проблем.
Старик тоже стоял рядом, сочувствовал и держал пробку от нашатырного спирта.
– Уйдите с глаз моих, Потапыч, – гневно бросила ему Анжелика и даже притопнула тонким каблучком.
В ответ Снегирев слился с тенью холодильника, но подсобку не покинул.
– Теперь видите, что злого умысла не было? Наш человек старался как можно шире продвинуть ваш продукт. Это нужно ценить, – сказала Анжелика.
Она грозно наставила на представителя фирмы стрелы своих бесконечных ресниц. Пара жарких янтарных глаз так и прожигала насквозь. Непонятно, как представитель еще находил силы упираться:
– Но костюм… И сценарий нарушен!
– Сценарий стал только лучше от этой импровизации. Перед вами удивительно творческий человек, надежда студии знаменитого Попова!
– Попов – это клоун в клетчатой кепке? Знаю, – вышел из тени Снегирев. – Только врет Илюшка! Какая у Попова может быть студия? Попов давно эмигрировал в Израиль!
– Сгиньте, Снегирев, – распорядилась прекрасная Изора.
Тазит молча открыл дверь, Эдуард Потапович выскользнул вон.
– Все-таки не нужно больше Илюшку в акции брать, – продолжал он ворчать за дверью. – Как куда вылезет, так сразу скандал – и весь пафос коту под хвост. За пару недель третий раз в морду получает! А ведь есть надежные, проверенные кадры…
Как только Тазит отвлекся, выдворяя Снегирева, Анжелика наклонилась к Илье.
– Не переживай, – шепнула она и коснулась щеки Ильи колючими и душистыми кончиками своих белых волос, в которых от электрического света перебегали золотые искры. – Мы тут все замнем! Ты только скажи ему, пусть сегодня же назначит время. В Москву, в Москву!
Глухое, почти без окон здание Дворца металлистов никогда еще не выглядело таким мрачным, как в тот дождливый вечер. Из водосточных труб с кашлем извергались холодные потоки. Какой-то негодяй разбил последнюю лампочку над входом. Древний вахтер, нехотя отрываясь от журнала, окидывал входящих мутным взглядом, от которого душа уходила в пятки. На лестничных площадках, как старый лед, мерцали гигантские части тела металлиста. Каждая дырочка для шнурков на его ботинках была размером со спасательный круг!
Только в самой глубине Дворца теплилась жизнь: в малом зале проходила спевка хора ветеранов, а этажом выше репетировал Кирилл Попов.
– Плохо, Виталик! – кричал он. – Мир давно устал от умных Гамлетов. Иди вглубь! Плюнь на стишки нобелиата: Шекспир любит только плоть. Иди от собственного тела! Наш Гамлет самый настоящий из всех – он глуп, как полено. Он косноязычен! Он глух и нем! Он – слепая страсть и тупая ярость!
Виталик согласно кивал. Он начинал мычать и отламывать ножку от стула, но все равно оставался, на взгляд Попова, чересчур интеллектуальным.
– Поймите все! Мы сейчас снимаем тонны шелухи и ржавчины с простых, хорошо забытых вещей, – стонал Кирилл, слепя студийцев своими круглыми зеркальными глазами. – Мы пробиваемся к истине, понять которую невозможно, настолько она стара! Стара, как Офелия. Нашей Офелии пятьдесят. Гамлет – ее последний шанс. Наш Полоний – Олежка, пацан, который цапается с родителями, то есть с Розенкранцем и Гильденстерном. Лаэрт – Бочков, трусливый до дрожи. Клавдий и Гертруда – подростки, наконец дорвавшиеся до секса. Ведь на самом-то деле Гамлет – отец Гертруды. Это же очевидно!
Илья стоял у мятой кулисы. Он размышлял, как бы ему подъехать к Попову с Анжеликиными вопросами. Еще больше ему хотелось, чтобы Кирилл сегодня позабыл о Лаэрте и о том дряхлом хромоногом эльсинорце, которого изображала Тара.
– Лаэрт, на сцену! – вдруг ни с того ни с сего заорал Кирилл.
Его ноздри плотоядно дрожали, глаза полыхали творческой яростью.
Ожидая самого скверного, Илья побрел вдоль рампы.
– Ты уже умер, – сообщил Кирилл. – Ложись!
Илья с облегчением вздохнул и растянулся на сцене.
– Не годится! – покачал Кирилл грозной голой головой. – Ну-ка, скрючь руку, вот так. Сильней! А ногу подними и слегка согни в колене. Нет, тупее угол! Еще тупее!.. Отлично. Так и лежи.
– Но мне неудобно, – пожаловался Илья.
Его задранная нога кренилась вбок и тряслась.
По скрюченной руке сразу поползли противные ледяные мурашки.
Кирилл только небрежно махнул рукой:
– Плевать! Набирайся техники, учись владеть телом. Тебе, Бочков, может, и неудобно, а Лаэрту все удобно, потому что он труп. Понял мысль? Тогда ногой не дрыгай.
Он еще раз покосился на кроссовку Ильи, дрожащую в воздухе:
– Плохо у тебя, Бочков, с техникой! Будет перерыв – я твой шпагат посмотрю. На прошлой неделе хреновый был у тебя шпагат! Такому шпагату нечего делать в Тотельдорфе.
