— На-ка, взгляни, — Мона извлекла нитку жемчуга из крошечной дамской сумочки.
Кристина потрогала жемчуг. Выглядит как настоящий. Но ее мать, женщина бывалая, научила распознавать подделку.
— Знаешь, — сказала она, — есть способ узнать, настоящий жемчуг или нет.
— Да, по тому, сколько за него заплачено, — хихикнула Мона.
— Не только.
— Ты хочешь сказать, нашли ли его в моллюсках?
— Настоящий жемчуг всегда из моллюсков, — ответила Кристина, — но за ним больше не охотятся, как раньше, а специально помещают в раковину песчинку, и получается жемчужина. Это называется культивированный жемчуг.
— Но он не фальшивый, да? — спросила Мона, с подозрением осматривая свою нитку.
Машина плыла на север, к Канал-стрит.
— Не фальшивый, ты права. Я говорю о разнице между культивированным жемчугом и синтетическим.
— Синтетический — значит, фальшивый, — сказал Бобби, — вроде моих зубов. Но он выглядит как настоящий.
— Хоть он и не настоящий, — сказала Кристина. — И близко не лежал.
— А что, можно определить по цвету? — спросила Мона.
— Нет, — ответила Кристина. — Не по цвету, но есть один простой способ.
— Я на хрен весь этот треп слышать не желаю, — вдруг взвился Бобби, — я своим девушкам дарю настоящий жемчуг, так-то.
— Значит, ты не возражаешь, если я покажу ей мой, — сказала Мона. — Для проверки.
— А как насчет моего? — пискнула одна из женщин, потянувшись к своим серьгам. — Бобби, ведь это ты мне их дал.
— Эй, там, кончайте базар.
— А ну-ка, вот взгляни, подружка, — сказала Мона, протягивая Кристине свои бусы.
— Не смей трогать! — Бобби хлопнул водителя по плечу. — Джерри, останови машину. Я эту фифу в своей машине терпеть не намерен. Чтоб она меня тут еще с дерьмом мешала.
Машина притормозила у обочины, рядом с китайцем, отрезавшим рыбьи головы.
— Греби отсюда, — сказал Бобби Кристине.
— Обожди! — завопила Мона. — Скажи мне, как…
— Пошла вон, вытряхивай свою поганую задницу из моей машины!
Кристина открыла дверь и выскочила, прихватив пластиковый мешок, но дверцу не отпустила.
— Отпусти дверь, — проревел Бобби.
Она присела и посмотрела ему в глаза. Он мигнул. Рик научил ее, как распознавать слабаков. Обычно они больше кричали, чем делали.
— Я думаю, — сказала Кристина тихо, — что тебе не помешает вылезти и минутку со мной поговорить. Это в твоих же собственных интересах.
— Какого хрена тебе нужно?
— Я собираюсь помочь тебе выкарабкаться из дерьма, в котором ты по уши увяз, Бобби.
Он раздраженно вздохнул и выбрался из машины, оказавшись небольшого росточка.
— Так что ты мне хочешь сказать, женщина? Он ее не испугал. Просто заурядный сутенер.
Дешевый сутенер. Мир кишит такими, как он.
— Хочешь знать разницу между настоящим и поддельным жемчугом? Мне кажется, тебе следует это знать.
— Это еще зачем?
— Потому что, — она взглянула на машину, а затем перевела взгляд обратно на него, давая ему понять, что ей известно о его любви к махинациям, — я думаю, что ты давал настоящий жемчуг одним из своих девушек и не совсем настоящий другим. Я это нутром чую.
Бобби сощурился от солнца. На мгновение задержал взгляд на китайце, потрошившем рыбу.
— А тебе-то какого до этого хрена?
— Да никакого. Я просто подумала, что, может, тебе интересно знать, как определить разницу самому, так чтоб, — она к нему склонилась, — ты не облажался.
Он кивнул в раздумье.
— Чтоб не возникало ненужных проблем и всего такого прочего.
— Во-во.
Он вытащил бумажник.
— Пятерку?
— Нет.
— Десять максимум.
— Ты что, больной?
Кристина пожала плечами.
— Для такого человека, как ты, эта информация ценная, Бобби. Ты бизнесмен, на тебя работают люди, и нужно, чтоб они тебе доверяли, тебе нужно поддерживать определенный имидж. Ты не можешь себе позволить, чтобы они начали свару, выясняя, у кого жемчуг настоящий, а у кого нет. Так? Это выставит тебя в дурном свете, даст понять, что ты дешевка. Так? Кроме того, тебе не помешает знать, что за товар продает твой поставщик — качественный или он облапошивает тебя.
Бобби бросил взгляд вдоль улицы с повадкой человека, контролирующего ситуацию, и перевел взгляд на Кристину.
— Ты права.
— Так что пятьдесят хорошая цена.
Он вытащил из кармана бумажник на цепочке и вручил ей купюры.
— Кладешь жемчужину в рот и пробуешь на зуб. Если она шероховатая, значит, настоящая, если гладкая, тогда искусственная.
Бобби уставился на нее.
— И это все?
— Да.
— Пробуешь на зуб.
— Гладкая — фальшивка. Шероховатая — настоящая.
Он кивнул.
— Вроде как люди.
— Как некоторые люди, — уточнила она. — Шероховатые люди подчас фальшивка, а иные из гладких — настоящие.
Он агрессивно выставил вперед челюсть.
— А ты из каких?
Теперь можно было над ним и посмеяться.
— О, Бобби, я такая же, как ты.
— Это какая?
— То и другое.
Он покачал головой.
— А ты не промах. Не хочешь ли провести вечерок с Бобби? Внакладе не останешься, — он почесал яйца. — Я хочу сказать, мои причиндалы — высший класс, понимаешь? — Он взглянул на нее, чуя своей уличной интуицией, что встретился с особой штучкой. — Дать тебе мою визитку? На случай, если захочешь позвонить.
— Не стоит.
Но он уже держал визитку в руке. Красную, с напечатанным белыми буквами: БОББИ БУДЬ ЗДОРОВ — ИЩУ ПАРТНЕРОВ ПО БИЗНЕСУ. Она взяла карточку, только чтобы отвязаться от него. Бобби ей улыбнулся, в глазах лукавство.
— Йо, Беттина, думаю, ты будешь в порядке, так что мне можно о тебе не беспокоиться, так? — Он хлопнул дверцей, и машина, кренясь, рванула с места.
Была ли она свободна? Похоже, что да. Оглянулась — никого. Швырнула дешевую визитку на землю и шагнула в освещенный солнцем поток людей, прямо в восемь, или десять, или сколько их там миллионов, составляющих население города, такого огромного, что вам меня не найти, кто бы вы ни были. Она чувствовала себя слегка потерянной, но с каждой минутой город возвращался к ней, словно забытый язык. Она смотрела и видела — все более стремительные очертания машин, новые рекламы на боках автобусов, тротуары с мельтешащим людским потоком. Люди выглядели уставшими, одни, наверное, от тяжелой работы и низкой зарплаты, другие — от безделья и избытка денег. Копы-китайцы, русские домохозяйки из Бруклина, белые подростки, которым нравилось походить повадками на черных, и черные, пародировавшие самих себя. Навстречу ей вышагивали мужчины, которые предпочитали смахивать на женщин, и девушки, демонстрировавшие любовь к девушкам. Каждый был сам по себе, и никто не пытался влезть тебе в душу. Город сохранил тот же ритм и тот же темп, что и прежде. За четыре года она не прошла и четырехсот ярдов по прямой, а теперь перед ней раскидывался квартал за кварталом. Пространство. Она вновь понимала, что это такое — пространство.
Женщин она разглядывала с особой дотошностью: цвет губной помады, крутизну мини-юбок, модели обуви. Как все просто — делают покупки, прогуливаются, спешат на работу, едят с подругами в ресторанах или фланируют в сопровождении мужчин. Она всматривалась в лица женщин, наверняка ни одна из них не может когда-нибудь оказаться в тюрьме. Это было видно сразу. Потому что они никогда не попадут в ситуацию, которая заставит их совершить чудовищную глупость. Они от нее застрахованы. И даже не догадываются об этом! Ей хотелось бы иметь такую же, как у них, большую сумку с блеском для губ, щеткой для волос, органайзером «Филофакс», кредитными картами и всем прочим. Продолжая идти, перекидывая из руки в руку свой мешок, она видела и других девушек, сбившихся с пути; кожа их была блеклой, в сальных волосах торчала какая-то дрянь. Или слишком коротко постриженных, или выкрашенных в зеленый цвет. А еще татуировки, кольца в носу. Все в них громко заявляло: вот она я, именно такая, какая есть.
Возможно, я пытаюсь припомнить себя, подумала Кристина. Но разве не ясно, что та девушка умерла, ее больше нет — доверявшей людям и верившей в любовь. Она была уверена, что еще долго не сможет кого-нибудь полюбить. И сближаться сейчас ни с кем не хотела. Пока нет. Ей нужно было разобраться в самой себе. Что ж, возможно, она позвонит матери. Попробует это сделать из телефонной будки. Большая часть ее родственников умерли. Знакомые? Если она начнет названивать им, начнутся расспросы про Рика — хотя бы между прочим, — а о нем она вспоминать не хотела, совсем не хотела. До него может дойти известие, что ее освободили, и он попробует ее разыскать.
Нетрудно представить, что будет потом — преподнесет на тарелке и свое сердце, и свою печень, станет умолять о прощении, и она себя возненавидит в любом случае — или за то, что простит, или за то, что далеко пошлет. Рик живет на Лонг-Айленде и работает на рыбацкой лодке, пусть он там и остается. Никогда не хотелось бы с ним встретиться. Да гори он в аду, если уж на то пошло.
