– Я помогу вам, хотите? – предложила Рита.
Хозяйка ничего не ответила, склонившись над сыном, и девочка уже по собственной инициативе пристроила портфель на низкой табуретке и подошла к женщине. Та молча передала ей насытившегося мальчишку и сдернула с веревки над головой застиранную тряпку, отдаленно напоминавшую пеленку…
С этого дня директорская дочь Рита Мурашко стала часто навещать Радмилу, так звали многодетную мать Чалэ. Ей было тридцать лет – чуть больше, чем показалось Рите, и она была действительно матерью шестерых детей, причем старшему сыну, Роману, уже исполнилось шестнадцать. Как оказалось, замуж Радмилу выдали в тринадцать лет, а забеременела она уже через год.
– Как же ты решилась, так рано? – удивлялась Рита, помогая пеленать маленького. Это занятие она особенно полюбила и даже чувствовала к крепышу затаенную нежность.
– Да у нас не спрашивают, – отмахивалась Радмила. – Родители все решают. Решили – дозрела, ну и замуж. А что? – смеялась она, блестя зубами. – Замужем не быть – в таборе не жить…
Познакомилась Рита и с мужем смешливой цыганки, молчаливым Захаром, который никогда не помогал жене по хозяйству – у цыган считается, объяснила Радмила, что все должна делать женщина. Большую часть дня он проводил, лежа на кровати за занавеской и куря трубку, не обращая внимания на то, что в одной комнате с ним находится маленький ребенок.
Близнецы Миша и Руслан Чалэ, те самые, которые пропускали школу, вместе с сестренками целыми днями пропадали на каких-то таинственных заработках. Каждый вечер они приносили домой по нескольку горстей мелочи, и по этой примете Рита догадывалась, что дети занимаются попрошайничеством.
Но ее розовые очки и в этом явлении не позволили увидеть что-то ужасное. «Какие молодцы, помогают матери, жертвуя учебой!» – вот и все, что подумала глупенькая Рита. В порыве чувств она даже отдавала Радмиле свои карманные деньги, которые тут же исчезали в ворохе ее бесконечных юбок.
Дома свои частые отлучки приходилось как-то объяснять, и Рита придумала себе дополнительные занятия с учительницей английского. Чтобы доказать необходимость этих занятий, пришлось даже специально схватить две-три тройки по инглишу, чему несказанно удивился весь класс: у пятерочницы Мурашко до сих пор никогда не бывало других отметок.
– Но вообще-то, – Людмила Витальевна, рассказывавшая мне всю эту историю, заговорщицки наклонилась к моему уху и начала утирать уголки глаз скомканным платочком, – вообще-то Маргарита к этим цыганам-то не просто из любопытства ходила. Да. Уж я-то наслышана об этом, сколько вечеров мы с ней проболтали… Одним словом, она того… влюбилась она там, в таборе этом. Да. Вот в чем дело-то было, понимаете? Старший сын Радмилы этой, Роман, он уже почти взрослый парень был. Шестнадцать лет – это по ихним, цыганским, понятиям жених уже готовый. И парень-то он был, Маргариточка говорила, уж очень красивый. Вот она и не устояла…
Ровно бившееся до сих пор сердце Маргариты действительно дрогнуло и стало сбиваться с ритма, когда она впервые увидела Романа. Высокий, выше матери, и такой же смуглый парень в алой рубахе навыпуск по-хозяйски вошел в комнату и… застил девчонке свет в окошке.
– Чего такая грустная, красавица? – спросил он как бы мимоходом, и Рита покраснела, может, впервые в жизни. Красавица! Так ее не называл даже папа!
Может, по какой-то необъяснимой причине неприглядная в те годы Рита и вправду понравилась Роману, а может, парень просто маялся от скуки (Маргарита быстро заметила, что в таборе работают в основном только женщины и дети), но он включил обаяние на полную мощь – и недели через две после первого знакомства девушка была готова идти за ним хоть на край света.
…Снился мне сад в подвенечном уборе,
В этом саду мы с тобою вдвоем…
Звезды на небе, и звезды на море,
Звезды и в сердце моем… —
напевал он ей, сидя на пороге своего барака, нарочито небрежно перебирая струны треснувшей гитары.
Несмотря на довольно убогую обстановку, Роман искусно передавал голосовыми модуляциями эмоциональность, экспрессию, напевную чувственность и томную лиричность, сокрытые в известных и давно забытых цыганских романсах… Рита слушала. Ее называли красавицей, ей пели песни, ее приняли в свой круг самые романтичные люди на земле – цыгане, – о чем еще было мечтать?
Но Роман, как видно, вовсе не считал, что мечтать больше не о чем. И убедительно доказал ей это, когда весна взяла разгон и холмики, на которых стояли таборные бараки, покрылись сочной зеленью. А когда такой же зеленью оделись и деревья растущего невдалеке лесочка и пригретые солнцем побеги молодого папоротника вытянулись вверх и выпустили мягкие лапы, Роман совершенно по-суворовски, действуя по принципу «быстрота и натиск», сделал Риту…
– …Теперь мы муж и жена, да? Ты меня женой своей сделал? – заглядывая в черные глаза любимого, спрашивала немножко испуганная Рита, сидя на папоротниковом «ложе» и неловко прикрываясь помятым платьем. – Ведь по вашим законам ты как будто замуж меня взял?
Парень отвернулся и пожал плечами. Он не был жестоким по натуре и вовсе не хотел объяснять дурочке, что цыгане, напротив, обязательным условием для брака считают девственность невесты. Да и потом, не может, ну не может цыган жениться на чужачке!
Всего этого Рита не знала и всю весну и лето продолжала ходить с Романом на прогулки в папоротниковые заросли. А в августе, в тот самый день, когда Алексей Дмитриевич радостно объявил жене и дочери: «Девочки! Мне, кажется, удается вырваться в отпуск. Можно паковать чемоданы, едем на Черноморское побережье!» – Рита уже совершенно точно знала, что они с Ромой скоро станут родителями.
Удивительно, но новость о беременности вовсе не потрясла, не расстроила девочку – она ее обрадовала. У нее будет ребенок, ребенок от любимого Ромы, она станет матерью уже в апреле, в четырнадцать лет! Теперь она настоящая цыганка! Они создадут свою кочевую семью, будут путешествовать, Рита отрастит косы, наденет монисто (знак замужней женщины), выучит их певучий язык… Они раздобудут где-нибудь цветной шатер и поедут далеко, на юг… Там, у синего моря, возле яркого костра, она будет кормить грудью своего ребенка, а Роман тихо наигрывать им на гитаре и целовать жену в счастливые глаза…
Ради этой мечты влюбленная и, чего греха таить, несмышленая еще Рита готова была пойти на все. И поэтому ни о каком путешествии с мамой и папой к Черному морю не могло быть и речи.
Вот почему, нисколько не сомневаясь и кругом чувствуя свою правоту, Рита, дождавшись, когда мамочка уйдет из дома то ли к портнихе, то ли к парикмахерше, решительно вошла в кабинет к отцу.
Алексей Дмитриевич, веселый, довольный, в распахнутой на груди рубахе, сидел за столом и что-то писал, быстро перелистывая настольный календарь.
– Папа! – сказала Рита, остановившись на пороге. – Папа, я не могу ехать с вами на море.
– Что это еще за новости? – удивился Алексей Дмитриевич и поднял на дочь усталые, красные от напряжения последних дней глаза.
– Папа, я не поеду, – твердо повторила Рита. – Я выхожу замуж.
Отец коротко хмыкнул, окинул дочку с ног до головы смешливым взглядом и вновь склонился над бумагами.
– Ладно, Ритуська. Давай договоримся: съездим в Пицунду, а потом и свадебку отгрохаем. Буквально на следующий день по возвращении, я тебе обещаю.
– Папа! – Рита чуть не плакала от того, что отец ей не верит. – Я не поеду в Пицунду, я выхожу замуж, я беременна!
Алексей Дмитриевич нахмурился. Какие-то новые нотки в голосе дочери заставили его опять поднять голову и взглянуть на Риточку уже повнимательней. И вот, воспользовавшись этой минутой, девочка, торопясь и сбиваясь от желания высказать как можно больше, рассказала своему пожилому отцу все.
Слезы и сосредоточенность на себе помешали ей видеть, как меняется лицо Алексея Дмитриевича. Тринадцатилетняя дочь первого хозяйственника в городе беременна! И от кого? От цыгана! Господи боже мой!
Такая новость и сегодня сразила бы наповал любого родителя, а его, воспитанного в самых строгих традициях…
– Воды… принеси мне воды… – тихо перебил Риту Алексей Дмитриевич. Он откинулся на спинку кресла и сунул руку под рубашку.
Рита осеклась на полуслове и бросилась на кухню за водой. Руки дрожали, кран никак не хотел открываться. Кое-как наполнив стакан, расплескивая воду, она бросилась обратно.
…Когда она прибежала в отцовский кабинет, Алексей Дмитриевич был уже мертв.
Он по-прежнему сидел в кресле, но всем телом навалившись на стол, а лицо было обращено в Ритину сторону. Не в силах сдвинуться с места, со стаканом воды в руке, девочка смотрела на бледное лицо отца, и только теперь до ее сознания начало доходить, что она сделала нечто ужасное, непоправимое…
– Инфаркт, – коротко констатировал врач кардиологической бригады, закрывая свой чемоданчик. – Картина совершенно ясная, даже вскрытия делать не нужно… Видно, уж очень много работал в последнее время Алексей Дмитриевич – сердце не выдержало.
