– Ясно, значит, в кухню не входила.
– Не-а. Я ей свеклы так прям к порогу и вынесла.
– Кто еще?
– Мм-м… Монтер еще приходил, телефонный провод проверял. Жалобы были, говорит…
– Монтер в квартиру, конечно, зашел?
– Да уж конечно. Вот тут в коридорчике возле тумбочки, где телефон стоит, поковырялся и ушел.
– Дальше коридора не прошел?
– Так, а зачем ему?
– Ясно. Дальше.
– Да никого вроде. А-А-А!!! – вдруг заорала Людмила Витальевна, да так, что я непроизвольно отпрянул в сторону. – Так то ж цыганка! Которая погадать меня уговорила! Точно, точно – она! Ах, сволота!..
Хозяйка сжала кулаки и затряслась, как гора во время землетрясения.
– Это она, она! Ах, если б я знала! Не впустила бы ни за что! А и так впустила – только из-за Маргариточки…
– Людмила Витальевна, давайте по порядку. К вам домой приходила цыганка. Так?
Она кивнула, сделав одновременно глотательное движение.
– Вы впустили ее в дом. Так?
Женщина повторила тот же жест.
– Зачем? Чтобы она вам погадала?
Людмила Витальевна сделала отрицательный жест.
– А зачем?
– Я дум… – Голос у хозяйки дал петуха, она откашлялась и начала снова: – Я думала, это кто из Маргариточкиных родственников.
– Что-что?!
Вот тут уж пришел мой черед сесть на диван и таращить глаза на собеседницу. Цыганка, которая слоняется по домам, предлагая наивным хозяевам погадать, а на самом деле, как всем известно, просто высматривающая, где что плохо лежит, – родственница Маргариты Мурашко?! Было над чем подумать!
– Людмила Витальевна, а вы не того… вы хорошо себя чувствуете?
Она обиделась:
– Чего это?
– Нет, ну я просто – вы ничего не путаете? Ведь Рита совсем не похожа на цыганку! У нее же совсем русская внешность!
– А я тебе и не говорила, что она цыганка, эх ты, голова!
– А что вы говорили? Вы говорили, будто та цыганка, которая к вам приходила, Ритина родственница!
– Ну правильно, родственница. То есть я так подумала. Может, подумала.
– Да, но почему, почему?
– Да что почему? Если ты ее парень, если она тебя любит, то неужели не рассказала?
– Да про что, про что, про что рассказала-то?!
Людмила Витальевна неловко поерзала на диване.
– Ну как это… Может, я тогда и зря все это…
– Людмила Витальевна!
– Ну, ну.
– Про что Рита мне не рассказала?! Говорите же! Умоляю!
– Про что, про что… Ну, про то, что муж у нее..
– Му-ужж?!
– Про то, что муж у нее – цыган…
* * *
Ритина квартирная хозяйка Людмила Витальевна Приходько, сдававшая комнату не столько из нужды, сколько из желания, чтобы все то время, пока она находится в рейсах, за квартирой кто-то присматривал, была женщиной доброй и очень участливой.
Кроме того, она очень сентиментальна. Сериальные трагедии и страсти, которые ежевечерне передавали телевизионные каналы, трогали Людмилу Витальевну до глубины души.
Ее комната была постоянно завалена цветными дешевыми журналами и бульварными газетами, к которым женщина предъявляла только одно требование: в них обязательно должна быть напечатана любовная история, а лучше несколько. То же самое относилось и к афишам кинотеатров: одного слова «мелодрама» внизу названия фильма было достаточно, чтобы Людмила Витальевна рысцой неслась к кассе покупать билет.
За всем этим стояло не что иное, как страстное желание заполучить в свою жизнь как можно больше событий. Пятидесятилетняя Людмила Витальевна Приходько была одинокой старой девой, давно уже исчерпавшей надежды когда-нибудь устроить собственное семейное счастье. Одиночество и непристроенность тем не менее не сделали из этой женщины вздорной сварливой мизантропини – напротив, она живо интересовалась подробностями жизни молодых девиц и по мере сил участвовала в них вскрикиваниями, стонами, закатыванием глаз и бурными сочувственными рыданиями.
Поэтому история ее квартирантки Риты Мурашко, которая не так давно приехала в Москву поступать в институт из небольшого городка за Уралом, недолго оставалась для Людмилы Витальевны тайной за семью печатями.
А история была такая.
…Пять лет назад никто не предсказал бы Маргарите Мурашко печальную судьбу. Ее папа, Алексей Дмитриевич Мурашко, директор большого химического завода в далеком уральском городе, стал отцом в те годы, когда большинство мужчин уже заделываются дедушками, и обрушил на маленькую Риточку весь шквал своей запоздалой, слегка неуклюжей, но самой настоящей отцовской любви.
У Риточки уже в полтора года было столько игрушек, что старенькая няня, нанятая в помощь матери, со страхом проходила мимо шкафа в детской: она опасалась, что хлипкая защелка, сдерживающая напор содержимого шкафа, не выдержит, сорвется, и на согбенную спину старушки свалятся тонны кукол, кукольной посуды, мячей, машинок, домиков, зайцев, собачек, самокатов с велосипедами, железной дороги и прочего, прочего…
Конечно, любовь Алексея Дмитриевича к дочери не исчерпывалась тем, что он не ведал удержу в подарках. Солидный толстый мужчина, которого в небольшом городке знала каждая собака, вообще все свободное время проводил со своей ненаглядной Риточкой. Знакомые, имевшие доступ в дом Мурашко, не без примеси зависти рассказывали, как полный лысоватый человек в золотых очках по вечерам ползает на четвереньках по персидскому ковру в гостиной, протирая о ворс дорогие брюки, а крепенькая Риточка, заливаясь счастливым смехом, сидит у отца на спине и подгоняет «лошадку», стуча по отцовским бокам пухленькими ножками.
Риточкина мама, Елена Ивановна, высокая худощавая светская дама, была на двадцать лет моложе мужа. Из педагогических соображений она пыталась по мере сил уравновесить Риточкино воспитание известной долей строгости: девочке не разрешалось одной, без няни, гулять во дворе, приводить в дом друзей и подружек, которые могли бы попортить дорогие ковры и мебель из ценных пород дерева, а также выпотрошить кукол и мишек.
В санитарно-гигиенических целях при молчаливом одобрении отца Рите вообще предписывалось держаться подальше от чумазых ровесников, на грязных руках и ногах которых – о ужас! – кишмя кишели кишечные палочки, бактерии с микробами и яйца гельминтов.
В детский сад Риточка не ходила и почти не имела опыта общения со сверстниками. Поэтому, когда с красным кожаным ранцем за спиной, в новеньком платье из дорогого универмага и лаковых туфельках на ногах она впервые перешагнула школьный порог, то оказалась практически в полной изоляции. Учителя побаивались дочки всемогущего Алексея Мурашко, одноклассники знали, что родители девочки не одобряют ее дружбы с одногодками и не торопились принимать ее в свои компании. Риточку посадили за первую парту в последнем ряду, и у нее никогда, за все годы обучения, не было соседа или соседки…
Спустя несколько лет, когда у шестиклассников началась эпидемия первой влюбленности, по партам туда-сюда засновали записочки мальчиков к девочкам и наоборот. Но ни один из этих тщательно сложенных квадратиков не упал на Ритины колени: стáтью девочка пошла не в мать, изящную холеную красавицу, а в толстого и несуразного, косолапящего при ходьбе отца. При всем старании мамочкиных портних, хитрые вытачки и обманчивые рюши на Риточкиных платьях не могли скрыть ее полных коленей, круглых щек, чуть косолапой походки, слишком крепких для девочки бедер, плоской груди и сутуловатой осанки. Да и лицо девчушки, слишком широкоскулое, слишком широконосое, чересчур крепкощекое, тоже не прибавляло ей обаяния – по крайней мере, оно в корне не соответствовало тем представлениям о красоте, которые привнесли в наш мир голливудские красавицы из глянцевых журналов.
Так, в узком кругу мамы, папы и няни прошло Риточкино детство. Развлечениями служили видеофильмы и книжки: к десяти годам девочка уже проштудировала почти все художественные тома из папиной библиотеки. Лежа на кожаном диване в гостиной с очередным фолиантом в руках, она уносилась в неведомый ей мир красивых людей и бурных событий…
Больше всего Риточка любила рассказы о путешествиях и людях «вольных кровей». Вечером, переделав все уроки и ожидая возвращения с работы отца, она снимала с полки томик Пушкина – и уплывала:
Цыгане шумною толпой
По Бессарабии кочуют.
Они сегодня над рекой
В шатрах изодранных ночуют…
Риточка представляла себя Земфирой из пушкинской поэмы – высокой, гибкой красавицей с огромными черными глазами и вьющимися длинными косами. На ней цветные шаровары, баранья шапка, вышитая молдавская рубаха, в тонких пальцах зажата изящная трубка… На лебединой шее – богатое ожерелье из старых серебряных и золотых монет…
И конечно, рядом целый сонм поклонников, богатых, красивых, они не сводят с нее глаз, и их восторженные лица теряются в тени языков костра, возле которого Рита-Земфира, звеня монистами и клацая кастаньетами, отплясывает зажигательный танец…
