Храм Преображения Господня в деревне Ужовка был гордостью всей округи. Его построили в самом начале того, девятнадцатого века, на месте сгоревшей деревянной церкви. Широкий восьмигранный храм с башенкой, увенчан изящным куполом и крестом, на гладких, красного кирпича стенах нарядно выделяются карнизы и люкарны. Через одноэтажную трапезную с высокими красивыми окнами, храм соединён со стройной четырёхгранной колокольней, состоящей из трёх квадратных ярусов. В дни праздников всем окрестным деревням слышен перезвон девяти её колоколов. Земли эти принадлежали теперь молодому французскому аристократу. Сам он церковь не посещал, придерживался, видимо, католической веры, но был человеком приятным, радушным. Потому на воскресные службы в Преображенский храм охотно съезжались многие местные помещики с семьями. В то памятное воскресенье народу тоже было много, экипажи и коляски стояли вокруг церковной ограды.
Литургия только началась. Стояла та благостная особенная тишина церковной службы, в которую вплетались только негромкий баритон священника, временами – голоса певчих на хорах и монотонные тихие молитвы прихожан. Когда с резким хлопком распахнулись входные двери, оглянулись все. И все увидели шагнувшего в храм и застывшего француза. Грудь его смятенно вздымалась, взгляд метался. Многие подумали: «решился прийти в православный храм, вот и волнуется». Служба продолжалась, все вернулись к молитвам, только самые любопытные потихоньку поглядывали на пришельца. Лугренье всего этого не замечал. Он шагнул в одну сторону, скользя взглядом по иконам, в другую, остановился напротив лика Христа Спасителя. Эту большую икону любили и почитали прихожане. Писана она была местным мастером, который не прославился широко оттого, что умер молодым. Но этот образец его творчества говорил о таланте большом и, наверное, данным свыше. Лик Сына Божия был каноничен, но при этом выделялся особой красотой и одухотворённостью черт. Глаза излучали доброту и требовательность – как это могло совместиться? Линия губ была исполнена печали, но тот, кто молился у иконы, замечал в конце словно бы ласковую улыбку…
Именно у этой иконы Филипп Лугренье остановился, как вкопанный, минуту стоял неподвижно, и вдруг рухнул на колени. Долго и страстно он говорил что-то – не шёпотом, но тихо. Переходил с русского на французскую речь и обратно. Те, кто стояли поблизости, слышали обрывки этой молитвы и понимали: француз истово просит Господа простить его заблуждения и страшный грех. «Зло есть только зло! Оно черно и жестоко, но я не продал душу!» – эти слова доподлинно слышали люди. И потом Лугренье несколько раз со страстной убеждённостью повторил: «Истины вне Христа нет!»
Когда Филипп поднялся с колен, огляделся растерянно, словно очнувшись, он увидел всё семейство Родичевых, стоявшее неподалёку. Никита Прохорович, как только встретились их взгляды, быстро подошёл к своему приятелю, обнял, приговаривая по-отечески:
– Всё хорошо, голубчик, всё будет хорошо…
Через его плечо Филипп смотрел на дочерей Родичева, на Наташу. По щекам девушки катились слёзы: ничего не зная, она словно понимала его терзания и муку…
На следующий день Филипп де Лугренье приехал к Родичевым и попросил руки их старшей дочери. Отец кликнул Наталью, и уже при ней Филипп повторил своё предложение. Девушка молча подошла к нему и положила головку на его плечо.
– Мы рады, дорогой мой, мы очень рады, – забасил Никита Прохорович. – Но… как же быть? Ведь вы католической веры?
– Я приму православие, – ответил Филипп. – Я это решил окончательно.
Оба обряда – крещение в православие и свадебный, происходили в один день, в этом же Преображенском храме. Из Санкт-Петербурга с поздравлениями от императора Александра приехал гофмаршал Чигирёв, он же стал крёстным отцом Филиппа. Крёстной матерью была родственница Родичевых, тётушка Наташи. Вот священник возложил руку на новообращённого и начал читать молитвы изгнания бесовской силы.
– Выйди, сатана, и удались от этого запечатленного благодатью новоизбранного воина Христа, Бога нашего…
Потом, трижды дуя в лицо, на лоб и грудь стоящего словно в трансе Филиппа, произносил каждый раз:
– Изгони из раба сего всех лукавых и нечистых духов, скрывающихся и гнездящихся в сердце его.
И каждый раз словно судорога сотрясала новообращённого – все заметили это. Но вот, следуя обряду, священник спросил требовательно:
– Отрекаешься ли ты от сатаны, от всех дел его, от всех ангелов его, от всякого служения его и от всей гордыни его?
И Филипп ответил громко и твёрдо:
– Отрекаюсь!
Раздался далёкий раскат грома.
– Гроза, что ли? – в полголоса удивился кто-то из стоящих вокруг: день был ясный, безоблачный.
Второй раз спросил священник, и снова Филипп ответил:
– Отрекаюсь!
Затрепетали, забились язычки лампадок по всей церкви, кто-то заметил это, но немногие. И третий раз на этот же вопрос новоприбывший православный ответил с необычной страстностью:
– Отрекаюсь!
Словно вздрогнули стены храма, забились и смолкли колокола, и вновь из вышины донесся гром. Но многие потом говорили, что звук этот больше напоминал злобный нечеловеческий вопль. Священник пристально посмотрел в глаза Филиппа Лугренье, кивнул:
– Вижу, истинно говоришь.
И повёл его дальше, по обряду, вплоть до купели со святой водой. Потом двери храма широко распахнулись, вошли множество пришедших на свадьбу гостей, отец ввёл невесту в белом платье, подвёл её к жениху…
Свадебный кортеж шумно миновал деревню, по дороге мимо леса, через поле выехал к имению Лугренье, где всех уже ждали накрытые столы. Слуги выстроились от распахнутых ворот до парадного крыльца. Молодожёны первые вошли в переднюю залу, тут уже смешались с гостями, вновь принимая поздравления. Слава Богу, никто не успел дойти до середины комнаты: раздался сильный треск, и большая хрустальная люстра рухнула с высокого потолка прямо в центр залы. На ней ещё не были зажжены свечи – ярко светило солнце, разлетевшиеся осколки задели кое-кого, но слегка. Многие закричали в испуге, кто-то воскликнул: «Знамение!» Но Филипп Лугренье с весёлым негодованием вскинул руки:
– Ах, мастера, ах, самозванцы! Так и знал, что надо их гнать в шею, да пожалел! Клялись, что всё сделано, как надо…
И всем сразу стало ясно, что нет никакого знамения, просто неумелые мастеровые плохо закрепили люстру на потолке.
Гостей быстро провели в банкетный зал, к столам, заиграла музыка. Хозяин задержался, отдавая указания слугам. Молодая жена осталась с ним. Филипп поймал тревожный взгляд Наташи, крепко обнял, прижавшись губами к её виску, тихо сказал:
– Ничего не бойся, ангел мой…
Но сердце его сжимала тревога: только он знал, что люстра упала как раз в то место, где – под землёй, – находилась тайная комната.
Глубокой ночью Филипп Лугренье тихонько покинул постель. Выходя из комнаты, оглянулся на крепко и счастливо спавшую Наташу – свою жену. Отворил лишь ему известную дверь, по длинному подземелью спустился в тайную комнату. Упавшая люстра не была знамением – она была знаком лично ему. И он понял: его ждут.
Свеча в его руке осветила комнату, сделанную в виде пятиугольника. Стены, обитые чёрным крепом, в пяти нишах – чёрные витые свечи, алтарь, слева от него, на красивой серебряной подставке – чёрная свеча: символ Силы Тьмы и Левостороннего пути. Справа – белая свеча. Пентаграмма: два луча смотрят вверх, три – вниз, меч, пергаменты… Филипп содрогнулся, но всё же вошёл и стал в круге пентаграммы. Стоял, держа свою свечу, молча ждал. Пауза длилась долго, но он не шевелился и не издавал ни звука. И дождался. Разом вспыхнули свечи в нишах, ударил медный тяжёлый гонг, помчались алые огни по всем линиям магических знаков на стенах и на полу.
– Ты отрёкся от меня! – Тяжёлый, разрывающий мозг голос гудел, заполняя комнату. – Ты отрёкся в Его Доме, я теперь над тобой не властен. Но никто ещё просто так от меня не уходил – никто из тех, кто сам меня позвал. Моё проклятие ляжет на твоих потомков – это моё право, моя отступная цена. Если хочешь – моя епитимья… Слушай и запоминай. Старшие сыновья старших сыновей, достигнув четырнадцати лет, станут оборотнями. И тяготеть проклятие будет над твоим родом до тех пор, пока одного из проклятых не спасут…
Филипп не мог пошевелиться, обливался холодным потом, хотя жестокий огонь сжигал его изнутри. Он слышал и понимал каждое слово, понимал с тяжёлой тоской. Но вот забрезжила надежда: проклятие может быть снято! Как? А тот, которого он сам призвал к себе, продолжил насмешливо:
– Если в вашем роду появятся две девочки, сёстры, которые не должны вообще появиться на свет, но которые родятся в один день, и если они спасут твоего потомка – и в образе людском, и в образе зверя, – то тогда проклятие снимется. Где всё начиналось, там всё должно и кончится…
