Джим — хороший парень, из благодарности был готов себе руку отрезать и подарить Луизе в стеклянном Футляре. Честность Лили превзошла все ожидания, потому что она рассказала обо всем отцу, — Луиза не могла представить, чтобы она сама так поступила в ее возрасте. В любом возрасте, если на то пошло. Она не собиралась ничего говорить Джиму о той облаве, к чему зря языком чесать. Как она себе это видела, если Джим когда-нибудь окажется в подобной ситуации с Арчи, Арчи выйдет сухим из воды под прикрытием как минимум одного сотрудника лотианской полиции. Двоих, если считать его мать.
Она высыпала в рот полпачки «Тик-така» и была готова к службе.
Ричард Моут не проснулся. Никем не потревоженный, он лежал в гостиной Мартина Кэннинга в Мёрчистоне. Это был большой викторианский особняк в неоготическом стиле, чем-то напоминавший пасторский дом. На лужайке возвышалась огромная араукария, почти ровесница дома. От дороги особняк скрывали ряды старых деревьев и разросшихся кустов. Затейливо переплетаясь, корни араукарии расползлись далеко за пределы лужайки, обвили идущие вдоль улицы газовые и канализационные трубы, втихомолку пробрались в чужие сады.
Разбитый «Ролекс» на запястье Ричарда Моута сообщал, что тот умер без десяти пять (стрелки выстроились в прямую кардиограммы), под охраной красного сатанинского глазка на панели телевизора — того самого, «фантастического», который Моут надеялся обменять на свою жизнь, — и аккомпанемент приглушенных звуков пригорода, становящихся все громче по мере того, как разгоралось утро. По улице продребезжал фургон молочника. Хороший район, здесь по-прежнему ставили на порог молоко в стеклянных бутылках. В почтовый ящик мягко шлепнулась почта. В Лондоне день Ричарда Моута всегда начинался с чтения почты. Он был уверен, что дни без почты (хотя почта была всегда) не начинаются в принципе. Почта пришла и сегодня, практически вся для него, переправленная на имя Мартина Кэннинга, — чек от его агента, открытка из Греции от приятеля, два письма от поклонников, уравновешенные двумя письмами от ненавистников. Однако, несмотря на почту, для Ричарда Моута этот день так и не начался.
Его нашла горничная, чешка, дипломированный физик из Праги. Ее звали София, и она проводила лето, «надрывая задницу» за гроши. На самом деле они были не горничными, а уборщицами; «горничная» звучало глупо и старомодно. Работодателем была фирма под названием «Услуги»; девушек вооружали швабрами и развозили по адресам в розовом фургоне под присмотром бригадирши, называвшейся «экономкой», — стервозной бабы родом с острова Льюис.[60] С гонораром агентству и скрытыми бонусами горничная из «Услуг» обходилась клиенту в три раза дороже, чем простая уборщица на пару дней в неделю. В сущности говоря, дома, где они убирались, принадлежали людям, которые были слишком богаты или слишком глупы (или и то и другое), чтобы найти себе прислугу подешевле. Девушкам выдавали маленькие розовые визитки со слоганом «Мы оказали вам Услугу!». Словам «задница», «слоган» (а также многим другим) Софию научил ее шотландский приятель с дипломом маркетолога. Закончив уборку, они оставляли розовую визитку и писали на ней: «Сегодня вашими горничными были Мария и Шерон». Или еще кто. Половина горничных были иностранками, в основном из Восточной Европы. Хваленая экономическая иммиграция по сути представляла собой рабский труд.
Экономка давала им список поручений. В этом списке, заранее оговоренном с хозяином дома, всегда были очевидные вещи — вроде «вымыть раковину в ванной», «пропылесосить ковер на лестнице», «сменить постельное белье». Никто почему-то не писал «убрать кошачью блевотину», «сменить обкончанные простыни», «вытащить волосы из сливного отверстия», хотя именно этим горничные и занимались. Некоторые люди, просто свиньи, уделывали свои красивые дома сверху донизу. Слово «обкончанный» София, разумеется, тоже узнала от своего шотландского приятеля. Лексики от него можно было набраться будь здоров, хотя умом он и не блистал и к тому же трахался бесподобно (его слова). Что еще нужно девушке от иностранного бойфренда?
Обычно экономка доставляла их в розовом фургоне до порога, а что она делала потом — бог ее знает. Но едва ли особо перенапрягалась. София представляла, что та сидит где-нибудь в удобном кресле, ест шоколадное печенье и смотрит «Доброе утро».
В Мёрчистоне у них было три дома, все три рядом, так что, наверное, сработали рекомендации соседей — уж что-что, а убирались горничные из «Услуг» хорошо. В дом с араукарией (очень красивый, София фантазировала, что сама там живет) они ездили каждую неделю. Хозяин почти не показывался — стоило им войти в парадную дверь, он, словно кот, выскальзывал через заднюю. Экономка сказала, что он писатель, так что, мол, не вздумайте трогать никакие бумаги. Это был самый опрятный и чистый дом из всех, где они убирали, все всегда на месте, кровати заправлены, полотенца свернуты, вся еда в холодильнике разложена по аккуратным пластиковым контейнерам «Лейкленд». Можно было сесть на кухне, выпить кофе и почитать газету, и экономка никогда бы не догадалась. Но София так не поступала. Она не была лентяйкой. В этом доме она терла, подметала и пылесосила с особым усердием, потому что чистоплотный писатель этого заслуживал. А теперь еще и потому, что у писателя был гость, настоящая свинья, — он курил, пил и бросал одежду на пол, а когда заставал ее за уборкой, отпускал сальные намеки.
Он предложил денег одной из горничных, грустной румынке, и она пошла с ним наверх («перепихнуться»), а потом он дал ей только половину обещанного и свою фотографию с автографом. Все горничные сошлись во мнении, что он «мудак», — этому слову их научила София, спасибо шотландскому приятелю. Они сказали, что это очень полезное слово. Но та девушка глупо поступила, что пошла с ним. Потом она проплакала несколько дней, роняя слезы на полированные столешницы и вытирая глаза чистыми полотенцами. Она сказала, что была девственницей и что ей нужны деньги. Всем нужны деньги. Многие из девушек находились в стране нелегально, у некоторых отобрали паспорта, некоторые исчезали спустя какое-то время. Секс-трафик. Румынке светила та же дорога, это читалось в ее глазах. Ходили слухи, что с некоторыми девушками из «Услуг» случилось что-то нехорошее, но слухи всегда есть, а с девушками всегда случается что-то нехорошее. Такова жизнь.
Софии нравилось думать, что писатель не нанимал обычную уборщицу не потому, что слишком богат или глуп, а просто потому, что ему нравилась ненавязчивость горничных из «Услуг». В представлении Софии писатели избегали близких отношений с окружающими, чтобы никто не помешал им писать.
Сегодня у них было мало народу из-за разгулявшегося гриппа, и экономка сказала: «Начинай одна», и София постучала в дверь писательского дома. У нее был ключ, но по правилам полагалось сначала стучать. Она стукнула еще раз, погромче, — у писателя был красивый бронзовый дверной молоток в форме львиной головы, и Софии нравилось им пользоваться, она воображала себя полицейским. Ответа не последовало, и она открыла дверь ключом, прокричав нараспев с порога: «Услуги!» — на тот случай, если писатель как раз с кем-нибудь перепихивался. Хотя вряд ли, в его доме не бывало следов секса ни с женщинами, ни с мужчинами. Даже порножурналов. Несколько фотографий в рамках, она Узнала собор Парижской Богоматери и голландские домики вдоль канала — туристские снимки, похожие на открытки, людей на них не было.
У него был дорогой набор русских кукол — матрешек. Сувенирные лавки в Праге просто ломятся от них. У писателя куклы стояли рядком на подоконнике, каждую неделю она стирала с них пыль, иногда вкладывала одну в другую, играла, как когда-то в детстве со своими собственными. Тогда она думала, что они друг друга поедают. У Софии были дешевые матрешки, грубо раскрашенные в простые цвета, а у писателя — красивые, искусно расписанные сценками из сказок Пушкина. Сейчас в России столько безработных художников, вот они и расписывают шкатулки, матрешки и пасхальные яйца для туристов. В матрешке писателя было целых пятнадцать куколок! В детстве София пришла бы от такой в восторг. Конечно, теперь игрушки ее уже не интересуют. Интересно, он гей? В Эдинбурге полно геев.
В кабинете была полка с его книгами, многие на иностранных языках, даже на чешском! София их пролистала — он писал про частного детектива по имени Нина Райли. «Опустите пистолет, лорд Хантерстон! Я знаю, что случилось во время охоты на куропаток. Дэвид погиб не от несчастного случая». Дерьмище, как сказал бы ее шотландский приятель. Горничные называли писателя мистер Кэннинг, но на его книгах стояло другое имя — Алекс Блейк.
Все чисто и аккуратно, как всегда. На столе в прихожей душистые садовые розы. Он всегда оставлял под вазой десять фунтов на чай. Какой щедрый человек. Наверное, богач. Сегодня десятки нет, непохоже на него. В столовой ничего не тронуто, как обычно. Она открыла дверь в гостиную. Шторы задернуты, раньше такого не бывало. В комнате стоял сумрак, ее будто затянуло туманом. Даже в темноте было понятно: что-то случилось. София ступила на ковер, и у нее под ногой хрустнуло стекло, словно взорвалась бомба. Она раздернула шторы, и в гостиную хлынул, освещая хаос, солнечный свет: зеркало над камином, все безделушки, даже красивые стеклянные плафоны старинного светильника — все было разбито вдребезги. Журнальный столик перевернут, лампа лежит на полу, желтый шелковый абажур погнут и порван. Все вверх дном, точно по комнате прошло стадо слонов. Очень неуклюжих слонов. Писательские матрешки разбросаны по углам, как сбитые кегли. Она бездумно подняла одну и сунула в карман жакета, ощутив приятную гладкую округлость куклы.
