– Привет, – пожал Владлен протянутую руку и слегка отодвинулся, как бы тем самым приглашая Игоря устроиться рядом на лавку.
Тот присел:
– Что там у тебя?
– Послушай, Игорек, на чем ты сейчас ездишь?
– По-разному, – неопределенно пожал плечами Игорь. – Когда на «уазике», а когда на «шестерке».
– «Уазик», наверное, старый?
– Разумеется, старый, – хмыкнул полицейский. – Кажется, на второй круг пошел. А что тебя, собственно, заботит?
– Да я так… – неопределенно пожал плечами Лозовский. – Просто смотрю, ваше начальство на дорогих иномарках разъезжает, а вы все на отечественном автопроме.
– Так начальству положено. Задницы у них мягкие, чувствительные, геморроем битые, их поберечь надо, а нам и такие машины сойдут. Мы люди молодые да простые. Так чего надо-то?
– Мы тут вещицу одну дорогую продаем, хотелось бы серьезное прикрытие… Чтобы не кинули. Можно официально все оформить, а можно и так… по договоренности. Заплатим как следует, поляну шикарную где-нибудь в кабаке накроем… В общем, не обидим!
– Лично я не против, – задумчиво протянул Игорь. – Криминала никакого не вижу, а другу почему бы не помочь? А что продаете-то, если не секрет?
– Игорек, пойми, без обид; секрет не только мой. Хотелось бы оставить его в тайне. Но никто вас подставлять не будет, делаем все официально…
– Или почти официально, – хмыкнул Игорь.
– Можно и так сказать, – согласился Владлен. – Вещь дорогущая; боимся, что за нее могут нас просто грохнуть. Нам от вас нужно, чтобы вы нас прикрывали в квартире, где мы будем пересчитывать деньги, на улице, пока мы будем передвигаться, в машине и в банке, куда мы потом положим деньги от сделки… В общем, во всех местах, где мы можем появиться.
– Какая сумма ожидает нас на выхлопе дела? Пойми меня правильно, Владлен, этот вопрос возникнет, – прижал Игорь руку к груди. – Люди будут работать не за идею, у каждого из нас семьи; а потом, ведь ты сам говоришь, что имеется определенный риск.
– Три месячных оклада. Разумеется, это не считая поляны в кабаке. Ты, как старший смены, получишь еще и премиальные. Устроит?
– Деньги неплохие. Не каждый день подобное предлагают… Как долго продлится это мероприятие?
– Думаю, что часа три-четыре, не больше.
– Понятно… Нужно будет посоветоваться с ребятами, как у них с планами. Сам я тоже не решаю такие вопросы. Я тебе перезвоню. Договорились?
– Лады.
– Если возражений не будет, тогда вечерком и подъеду. Но идея в принципе мне нравится; тем более что сейчас с деньгами у меня напряг.
Игорь поднялся со скамейки:
– Пойду. Дел по горло.
Владлен направился к своей машине. Теперь предстояло договориться с банком.
* * *
Банк «Заречье» был то что нужно: кабинет для операций просторный, помещения расположены удачно; но, самое главное, ячейку можно было открывать без присутствия работника банка.
Договорившись о встрече, Лозовский ушел. Телефонный звонок Назара застал его в машине.
– Какие вести из Германии? Дом снял? – по-деловому спросил Владлен.
– Да, все в порядке, – ответил Назар. – А ты с банком все уладил?
– Уладил.
– А сопровождение?
– Должны перезвонить, но думаю, никаких сложностей не возникнет.
– Отлично! До встречи.
– Пока. – Владлен отключил телефон и бросил его на переднее пассажирское сиденье.
Глава 22
Отец Маттео, подарок Бога
Кардинал Франческо Морозини подошел к высокому зеркалу и всмотрелся в свое изображение. Красная мантия невероятно шла к его высокой широкоплечей фигуре. Не удивительно, что во время проповедей на него засматриваются самые благочестивые горожанки.
Морозини снял шапку, отчего-то показавшуюся в этот раз невероятно тяжелой, потом стянул перстень, символизирующий верность церкви, и аккуратно положил его на полку.
Кардинальский перстень был украшен крупным рубином, напоминавшим застывшую каплю крови. На внешней стороне была показана сцена распятия Иисуса Христа, а на внутренней нарисован герб папы римского. Перстень был вручен ему на особой церемонии, в ознаменование соединения с кафедрой святого Петра. Он был таким же символом власти, как золотая корона у императора или как рыцарская цепь у магистра ордена. Лишиться перстня – это все равно что потерять доверие Господа. Однако его потеря произошла неделю назад, когда Морозини, выйдя из кареты, принялся благословлять собравшихся на соборной площади Пармы. Весьма неблагоразумным поступком было выйти прямо в толпу навстречу верующим, которые протягивали к нему своих младенцев, подставляя под крестное знамение больные части тела, и в религиозном экстазе простирали руки. В какой-то момент он почувствовал прикосновение к своим пальцам и в следующую секунду осознал, что перстень стянули. Прямо на него смотрели сотни глаз молящихся: полные надежд, отчаяния, любви. Обвинять страждущих в святотатстве было грешно.
В нескольких шагах позади, не подозревая о смятении кардинала, шествовали архиепископы и епископы; полукругом, стараясь оградить его высокопреосвященство от особо безумствующих верующих, двигалась стража, предупреждающе покачивая алебардами.
Его высокопреосвященство заприметил большие карие глаза, стыдливо потупившиеся в землю, когда он глянул в сторону воришки. Стараясь не поддаться гневу, Франческо прошел через площадь, останавливаясь в тех местах, где было особенно многолюдно, а потом, взобравшись в карету, укатил в палаццо.
Весь последующий день кардинал Морозини размышлял, как ему следует поступить. Лишившись символа кардинальской власти, он не ощущал себя прежним прелатом, как будто бы лишился благословенного духа. Произошедшее можно было бы оставить в тайне, заказав точно такой же перстень – вряд ли кто из священнослужителей станет присматриваться к его ладоням, – но в этом случае он невольно обманул бы доверие понтифика. Надеясь на чудо, Морозини решил подождать до вечера, а когда терпение иссякло, он решил пойти с покаянием. И в этот самый момент один из секретарей принес ему коробочку, обшитую красным бархатом.
– Ваше высокопреосвященство, вам просили передать вот это, – произнес секретарь, поставив на стол коробочку.
– Кто передал?
– Какой-то бродяга, – произнес секретарь, пожав плечами, и тотчас удалился.
Открыв коробочку, кардинал увидел в ней пропавший именной перстень.
* * *
Франческо Морозини нравилось быть кардиналом. Папа Бонифаций Восьмой дал кардиналам княжескую мантию, а Павел Второй позволил иметь белую лошадь с красным покрывалом и золотыми поводьями.
Сегодняшний день был особенным. Морозини был взволнован, хотя внешне настроение не проявлял. Вот разве что мочки ушей слегка покраснели.
Все началось после богослужения, когда он занял место в конфессионале, чтобы выслушать исповедь. Первой была молодая вдова, признавшаяся в том, что отравила свою престарелую парализованную мать ядовитыми грибами, растолковав, что в последний год изрядно с ней намучилась, так как у нее оставались еще четверо малолетних ребятишек. Избавившись от обузы и лишнего рта, она, по ее собственным словам, спасала детей от голода. Где-то в глубине души Морозини понимал поступок отчаявшейся женщины, но он, как духовный учитель, указал на тяжкий грех смертоубийства и напомнил, что за первым преступлением может последовать второе, столь же тяжкое. Подумав о малых чадах, решил отпустить грех смертоубийства. Женщина благодарила его столь горячо, как если бы он облагодетельствовал ее деньгами.
Вторым был мужчина, судя по голосу, в летах. Он поведал о смерти сына, преждевременно ушедшего, и каялся в том, что в прежние годы бывал несправедлив с ним. Родительское горе было безмерным, и отпущение грехов далось легко.
Третьим кающимся была молодая женщина, и кардинал разволновался, мысленно пережив диалог…
– Ваше высокопреосвященство, я грешна.
– В чем же, дочь моя? – умиротворенно произнес кардинал, предчувствуя обыкновенную историю о супружеской измене, каких за годы службы он наслушался великое множество. Подчас ему начинало казаться, что в Парме не осталось ни одной супружеской пары, которая не осквернилась бы плотским грехом.
– Я полюбила одного человека.
– Здесь нет никакого греха, дочь моя. Любовь идет к нам от Бога.
– Человек, которого я люблю, – священник.
– Священник?
– Да.
– Кхм… У тебя с ним была связь, дочь моя?
– Да, ваше высокопреосвященство, была. Правда, это было давно… Но этот человек – лучшее, что было в моей жизни.
– Это страшный грех, дочь моя. Ты ввела в блуд служителя Бога, который клялся в любви и в служении Господу. Именно ему принадлежит его любовь. Советую тебе, дочь моя, позабыть его; уверен, что ты отыщешь человека, который полюбит тебя по-настоящему.
Окошко исповедальни было обтянуто черной материей, не позволявшей увидеть кающегося, но даже через плотную ткань он ощущал горячее дыхание грешницы.
