Куда, куда? К художникам, конечно, — ответил Гвоздь, похлопывая Мансура по плечу и давая ему тем самым понять, чтобы тот не слишком часто снимал перед публикой кепку. Существовала вероятность, что дичь могла заметить охотника раньше, чем тот — свою жертву. — Есть соображение, что Цитрус — или Иголька, как ты его называешь, — художник. И вообще — говорить буду я, а твое дело — молчать и вращать глазами, — добавил Гвоздь с мрачной ухмылкой. — Какой из тебя, к черту, «афганец»? Ты только на себя посмотри — типичный мусульманин-моджахед!
Гвоздь вырулил тележку с Мансуром на линию, уставленную палатками и подобиями домиков в стиле «рюс» — времянками, где торговали всевозможными кустарными изделиями, батиком, матрешками и прочим товаром в таком же роде, включая и живописные полотна в позолоченных рамах, которые только с большой натяжкой можно было назвать произведениями искусства.
Гвоздь плохо разбирался в искусстве. Вернее, не разбирался в нем вообще. Зато у него была интуиция разведчика, который много раз ходил за линию фронта и одним только чутьем умел выявлять вражеские огневые точки и расположение противника.
Выбрав ничем на первый взгляд не отличавшуюся от прочих палатку, Гвоздь подкатил к ней тележку с Мансуром и обратился к румяной красавице в платке с петухами — образчике своего товара.
Здорово, Машуня, может, скажешь, где мне найти Цитруса? Тут его кореш приехал — с фронта, понимаешь? — Гвоздь многозначительно ей подмигнул и ткнул пальцем в Мансура, который, будто марионетка в итальянском театре, в тот же момент задергал руками и ногами и радостно заулыбался — но не потому, что ощутил важность минуты, а потому, что Гвоздь весьма болезненно его ущипнул.
Ты ошибся, солдатик, — в столь же непосредственной манере ответила десантнику «Машуня» в платке с петухами. — Никакого Цитруса я не знаю. Кстати, и тебя тоже, парень.
Гвоздь радостно осклабился. Во-первых, «Машуня» ему весьма приглянулась — своими телесными достоинствами, а во-вторых — он приметил в ее ларьке несколько крохотных картинок в рамочках, которые никак не походили на образчики основного товара, выставленного «Машуней» на прилавок. Это навело Гвоздя на мысль, что она, возможно, знакома с кем-нибудь из художников или, по крайней мере, берет у них товар на реализацию.
Ты чего это так разволновалась? Ну не Цитрус его звали — так Иголка — или, может, еще как-то. Какая разница? Главное, к нему приятель вернулся — оттуда, — снова подмигнул Гвоздь и коснулся краем большого пальца своего десантного берета. — Там свои настоящие имена мало кто называл, понятно?
Так вот, значит, где барон фон Штерн все это время пропадал, — радостно потерла руки «Машуня» и широко ухмыльнулась Гвоздю. — А мы все думали, куда он делся?…
Давай-ка, Машуня, по этому поводу выпьем, — мгновенно вторгся в эту паузу Гвоздь, уже доставая из-за сиденья коляски Мансура бутылку коньяка «Курвуазье», стоившего по нынешним временам целое состояние. — За возвращение, так сказать, его друга. — Гвоздь намеренно никак не называл Цитруса. Во-первых, он только что узнал еще одно его прозвище — ну и конечно, опасался совершить ошибку. Сейчас самое главное было для него выяснить, являлись ли «Цитрус», «Иголка» и «барон фон Штерн» одним и тем же лицом — или это было просто случайным совпадением — как случайным было имя Машуня, которым он назвал женщину в ярком платке и как будто бы попал в цель… Или не попал?
«Машуня» заколебалась.
Сейчас самая торговля… — неуверенно произнесла она, не отрывая, однако, взгляда от бутылки с французским коньяком. Погода стояла промозглая, и было ясно, что молодая женщина была не прочь согреться, так сказать, изнутри — тем более таким качественным напитком.
Гвоздь вытащил из кармана несколько измятых долларов.
Хватит, чтобы твоя палатка закрылась на обеденный перерыв?
Перед таким искушением молодая женщина в петухах устоять не смогла.
Ну ладно, — сказала она, — раз такое дело, тогда я закрываюсь. На полчаса! — громко провозгласила она, будто бы объясняя окружающим причину своего такого некоммерческого поведения.
В следующую минуту тканевые створки палатки запахнулись, и пространство Измайловского парка вокруг «Машуни», Гвоздя и Мансура разом сузилось до размеров небольшого павильончика.
Гвоздь мигом разлил коньяк. Он прекрасно знал, что объявленные «Машуией» полчаса являются, так сказать, чисто символическими временными рамками — дальше уж как пойдет, — а потому решил извлечь из общения с торговкой максимум полезной информации. При всей своей нечуткости и душевной глухоте, Гвоздь, как начальник группы захвата в прошлом, хорошо знал, что для того, чтобы разговорить человека, необходимо подвигнуть его на беседу о собственных трудностях. В том, что они имелись, Гвоздь не сомневался — за то время, пока они с Мансуром находились у палатки «Машуни», к ее платкам не подошел и не приценился ни один человек.
«Машуня» разом вытянула грамм сто «Курвуазье». Гвоздь тоже пригубил коньяк, но Мансуру ничего не дал, сказав, что его приятелю доктор запретил и говорить, и пить.
У него особой формы гангрена, — не моргнув глазом, сообщил он. — Болтовня и алкоголь для него все равно что яд.
«Машуня» не возражала. Гвоздь временами воздействовал на людей, как удав — холодный, оловянный взгляд «десантника» будто завораживал человека и заставлю! смотреть прямо в его похожие на пули гляделки — и соответственно выполнять его команды. Кроме того, Гвоздь, в определенном смысле, обладал обыкновенным человеческим обаянием и был мастером посудачить на житейские темы… Вызубренное за годы службы Гвоздь помнил свято — человеку всегда более всего интересен он сам и разговор о его судьбе и жизни.
Ты — из Строгановки? — наобум спросил он, когда «Машуня» хлопнула еще грамм пятьдесят из пластмассового стаканчика. Строгановское высшее художественное училище было единственным учреждением такого рода, которое он знал — да и то потому, что жил неподалеку. — Я это к тому, что наш приятель закончил какое-то художественное учебное заведение. Скорее всего, отделение графики.
Куда мне, — сказала «Машуня», — я только ЦХШ — центральную художественную школу смогла закончить. Пошла бы дальше учиться, но тут в стране начались разные изменения… Ну я и подалась в торговлю… Сейчас, чтобы учиться, деньги нужны…
Нужны, Машуня, нужны, — сочувственно сказал Гвоздь и выложил ей на прилавок еще одну кучку мятых долларов. Не много, так — около двадцати — мелкими купюрами. — Но еще больше мне нашего друга найти нужно — видишь, его приятель в каком состоянии? Каждую минуту может коньки отбросить. Хотелось бы ему хотя бы перед смертью с товарищем обняться. — Гвоздь смахнул с оловянного глаза воображаемую слезу и даже вытер рукавом куртки абсолютно сухую глазницу.
Господи, да Серегу Штерна раньше найти было — плёвое дело! Он ведь из МАХУ — чуть ли не каждый день здесь ошивался, — сказала Машуня. — А вот с некоторых пор пропал, бедняга. Говорили, на войну какую-то уехал… В Абхазию, что ли?.. Я разве знаю?
Гвоздь почувствовал, что его выстрел лег рядом с целью. Не в яблочко, конечно, но близко. Но с него и того было довольно.
А кто здесь его хорошо знает — по-настоящему хорошо? — спросил он и налил «Машуне» полный стаканчик «Курвуазье». В нем было как минимум грамм сто пятьдесят. Закусывать в палатке было нечем, и Гвоздь надеялся, что эта доза основательно развяжет «Машуне» язычок.
Раньше здесь поблизости торговал один красавчик — по прозвищу Маркиз. Товар — так себе носил, неходовой — все больше офортиками пробавлялся, а потом как-то так вышло, что они вместе с Серегой Штерном взяли — да и пропали разом, будто в воду канули, — сказала девица, явно обалдевшая от «Курвуазье». Было видно, что сейчас ей хотелось одного — завалиться куда-нибудь в укромный уголок и предаться объятиям Морфея — здешние торговцы поднимались ни свет ни заря и постоянно клевали носом. — Этот Маркиз Сержа Штерна знал хорошо, — добавила она заплетающимся языком, — при мне они не раз водку пили и трепались — да и торговали вместе, подменяя один другого.
Гвоздь, несмотря на то что девица с каждой минутой пьянела все больше, отпускать ее не торопился. Он прошел в глубь палатки, перетрогал и пересмотрел несколько платков, которыми торговала женщина, и, наконец, выбрав самый дорогой — черный с золотыми петухами и геометрическим орнаментом, — сказал:
Вот этот мне нравится. Хочу взять в подарок его вот мамаше. — Гвоздь ткнул большим пальцем в сторону Мансура. — Но только, Машуня, — уговор. Ты вот все твердишь, что и Штерн, и Маркиз этот — его приятель — куда-то запропали. А есть ли другой, кто знал бы их как облупленных — этих ребятишек? Скажешь, а? Мой раненый товарищ, — тут Гвоздь свинцово посмотрел на Машушо, — если ты не поторопишься и не проводишь нас, к кому надо, — может, знаешь ли, до встречи и не дожить!
